28 ноября исполняется 100 лет со дня рождения Константина Симонова. Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Сталинской премий, награжденный множеством орденов и медалей, он — признанный советский писатель. Эпитет «советский» в данном случае еще характеристика его мировоззрения. Симонов принимал участие в кампании против Ахматовой и Зощенко, в травле Пастернака, подписывал письма против Солженицына и Сахарова. И тем не менее главный редактор «Литературной газеты» и журнала «Новый мир», автор стихотворений, романов и пьес («Дни и ночи», «Двадцать дней без войны», «Парень из нашего города» и многих других) Симонов одним из первых стал говорить о войне простым человеческим голосом. И вовсе не случайно из всего им написанного в первую очередь вспоминаются эпопея «Живые и мертвые» и стихотворение «Жди меня», посвященное актрисе Валентине Серовой (его второй жене). С этим стихотворением и связаны последующие обвинения в плагиате.
«Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Жди, когда из дальних мест
Писем не придет,
Жди, когда уж надоест
Всем, кто вместе ждет.
Жди меня, и я вернусь,
Не желай добра
Всем, кто знает наизусть,
Что забыть пора.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня,
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души...
Жди. И с ними заодно
Выпить не спеши.
Жди меня, и я вернусь,
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: — Повезло.
Не понять, не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой, —
Просто ты умела ждать,
Как никто другой».
Дочь поэта Мария вспоминала: «Оно было написано в начале войны. В июне-июле отец как военкор был на Западном фронте, чуть не погиб под Могилевом, а в конце июля ненадолго оказался в Москве. И, оставшись ночевать на даче у Льва Кассиля в Переделкине, вдруг в один присест написал "Жди меня". Печатать стихотворение он сначала не собирался, считал его слишком личным и читал только самым близким. Но его переписывали от руки, и когда один из друзей сказал, что "Жди меня" — его главное лекарство от тоски по жене, Симонов сдался и решил отдать его в печать. В декабре того же 1941 года "Жди меня" опубликовала "Правда", а в 1943-м на экраны вышел одноименный фильм, где мама сыграла главную роль».
Вроде бы все просто. Но в 2000-х в интернете стал гулять новый текст:
«Жди меня. Я не вернусь —
это выше сил.
Если ранее не смог —
значит — не любил.
Но скажи, зачем тогда,
уж который год,
я Всевышнего прошу,
чтоб тебя берег.
Ждешь меня? Я не вернусь, — не смогу.
Прости, что стояла только грусть
на моем пути.
Может быть,
средь белых скал
и святых могил
я найду
кого искал, кто меня любил?
Жди меня. Я — не вернусь!»
В качестве возможного автора стихотворения указывался Николай Гумилев. Комментарии сводились к следующему: якобы у Анны Ахматовой в архиве был автограф стихотворения, она прислала его Симонову, а Симонов, Гумилева не любивший, публиковать его не стал, но потом им воспользовался и написал свою версию. Никаких более или менее внятных подтверждений этой гипотезы нет. Из чего следует, что это миф, что Гумилев этого стихотворения не писал. Но тогда кто?
Недолгие поиски в сети выведут любопытного читателя на имя некоего Владимира Цехановского. То есть стихотворение принадлежит ему и написано было не до, а после Симонова. Собственно, и все.
Но не совсем. Есть еще одно любопытное свидетельство критика Валерия Аграновского. Он вспоминает рассказ журналиста Залмана Афроимовича Румера. В послесталинскую эпоху Румер был сотрудником «Экономической газеты», «Литературки», но до этого в 1938 году попал в лагеря. Он «проходил по делу Косарева, тогдашнего генерального секретаря ЦК ВЛКСМ, и был арестован «по личному указанию врага народа Берия», как не без гордости написал в автобиографии», «попал на Колыму с должности завотделом рабочей молодежи и члена редколлегии "Комсомольской правды", причем, что называется, прямо от тоста за новогодним праздничным столом».
Так вот: «В декабре 1939 года, находясь в Колымских лагерях, Залман Афроимович попал в переделку, едва не стоившую ему жизни. Кто-то из товарищей по бараку показал ему листочек со стихами, написанными от руки и под названием, как вы уже догадываетесь, «Жди меня», причем неизвестного автора. Румеру стихи понравились искренностью, он взял листочек себе, а через сутки или двое стукнули, как и положено в таких случаях, «куму» (спецоперу). Тот вызвал к себе Румера: чьи стихи, как появились в зоне, кто передал, кому сам показывал — полный допрос с составлением протокола. То, что стихи «лагерные», что посвящены именно политическим, а не каким-нибудь бытовикам или уголовникам, ни у «кума», ни у Залмана Афроимовича сомнений не было да и быть не могло. Прикинув, что ему шьется новое дело и оно может стать групповым (если в нем замешаны хотя бы два человека), Румер, избегая большей беды, решил «признаться»; никто мне листочек не давал, я тоже никому не показывал, а стихи написал, извините, гражданин начальник,— я! «Кум» признанием удовлетворился, экспертиз проводить не стал, признание и без того царица доказательств (а тут и вовсе похоже: все они, бывшие журналисты, и на воле стишками баловались, кто ж того не знает!), быстро оформил дисциплинарное дело на Румера и тут же закрыл его пятнадцатью сутками ШИЗО (штрафного изолятора). Прошло после этого эпизода года два, уже шла война, «кум» перебрался подальше от фронта в начальники лаготделения и вдруг однажды вызывает к себе Румера, показывает ему какую-то центральную газету: что же ты, так твою так, чужое присваиваешь, это ж стихи товарища Симонова, и называются так же! И еще пять суток не пожалел для Румера с кружкой кипятка и пайкой липкого серого хлеба в день».
«Вернувшись после реабилитации в Москву и встретив как-то Симонова в редакции, Залман Афроимович специально познакомился с ним, чтобы сказать, как он это всегда делал, совершенно серьезно и даже без намека на шутку: "Нехорошо, Константин Михайлович, присваивать чужие стихи" — "В каком смысле?" — "Так ведь ваши "Жди меня" я написал!" И выложил всю колымскую историю. Я, конечно, спросил, какова была реакция Симонова. "Нормальная была реакция, — ответил Румер, — пошли тут на угол в "Нарву", я поставил Косте сто пятьдесят, а он — мне. Соавторы! Ну, еще на "ты" выпили, на брудершафт"».
Если верить этому свидетельству Румера, то получается, что симоновское стихотворение адресовано одному из норильских заключенных, что оно и не военное вовсе. В нем действительно о войне как таковой ничего не говорится. Прочтение стихотворения задается контекстом, который настолько тесно со стихами связывается, что практически исключает другую интерпретацию. Но с другой стороны, именно благодаря видимой несвязанности своей с войной, с реалиями военных будней стихи Симонова обретают силу. Они говорят о большем, как любые настоящие стихи, то есть из сочинения на случай, напечатанного в «Правде», превращаются в подлинную поэзию.
Это не гумилевские стихи, и вряд ли они адресованы кому-то из гулаговских заключенных (хотя кто сегодня может поспорить с Румером?). Дело не в этом. Не стоит отнимать у Симонова того, что ему по праву принадлежит, не стоит думать, что прорвавшийся человеческий голос в стихотворении «Жди меня» пришел из другой эпохи или принадлежит кому-то другому. Нет. Он просто открывал то, что забылось, что было невостребовано и презираемо, как обращение «братья и сестры», как милосердие и прощение, как вера, надежда и любовь, — основы человеческого бытия и подлинного существования.
Время отметает чины и регалии, награды и почести, атрибуты призрачного признания, фантомы, которые вроде бы призваны увековечить человеческое имя. Все это в истории легко забывается. И остается немногое, или уж, по крайней мере, другое. В случае Симонова — это имя писателя-фронтовика, действительно войну пережившего и много сделавшего для тех, кто воевал.
Имя человека, который сохранил память о мертвых как залог мирного благополучия живых. Имя поэта, который написал одно из главных стихотворений военного времени, из этого времени шагнувшее в историю. Собственно, современные мифы и апокрифы это только подтверждают.