На русский язык перевели книгу знаменитого историка Мартина Гилберта «Черчилль». Это масштабный труд, в котором детально представлена биография Уинстона Черчилля с самого раннего детства: моменты триумфа и поражений, волнения частной жизни, достижения оратора и политика как в мирные, так и в военные годы. Автор опирался на личную переписку Черчилля из семейного архива, воспоминания современников — сотрудников, друзей и противников. Одновременно историк объясняет подоплеку главных политических событий ХХ века: мировых войн и холодной войны, ядерного противостояния. «Лента.ру» публикует отрывок из книги, выпущенной издательством «КоЛибри».
15 июля Черчилль с дочерью вылетел из Бордо в Берлин. Неделя отдыха закончилась. В Потсдаме, в особняке на Рингштрассе, 23, предоставленном Черчиллю, его встречали Иден, Эттли, Александер и Монтгомери. «ПМ выглядит стариком, — написал Монтгомери другу. — Я был в шоке, увидев его. Он постарел на десять лет с тех пор, как я его в последний раз видел».
На следующее утро состоялась первая встреча Черчилля с Трумэном. Резиденция американского президента находилась в четырехстах метрах от его особняка. Черчилль провел там два часа. «Он сказал, что президент ему очень понравился и что они нашли общий язык, — написала Мэри матери. — Говорит, уверен, что они сработаются». Днем Черчиллю показали развалины рейхсканцелярии Гитлера. На площади собралась толпа немцев. «За исключением одного пожилого мужчины, который неодобрительно качал головой, — позже вспоминал Черчилль, — все приветствовали меня. Моя ненависть умерла вместе с их поражением, и я был чрезвычайно тронут таким проявлением чувств, а также их изможденным видом и изношенной одеждой».
На второй день пребывания в Потсдаме Черчилль пригласил на обед Трумэна и его военного министра Генри Стимсона, который положил перед Черчиллем листок бумаги со словами: «Дети родились удовлетворительно». Он не понял, что это значит. «Это значит, — пояснил Стимсон, — что эксперимент в американской пустыне завершен. Атомная бомба стала реальностью».
Сталину еще не сообщали о столь важном событии. Первое пленарное заседание состоялось после обеда со Стимсоном. Черчилль настаивал на «скорейшем проведении свободных выборов в Польше, которые отразят пожелания польского народа», — одном из принципиальных решений, которое было принято в Ялте. В частной встрече со Сталиным после заседания Черчилль заговорил о немецком народе: «Они всегда верили в символ. Если бы Гогенцоллерну позволили править после Первой мировой войны, не было бы Гитлера». Он не упомянул, что впервые увидел Гогенцоллерна, императора Вильгельма II, пятьдесят четыре года назад в Хрустальном дворце в мае 1891 г.
В какой-то момент светской беседы Сталин признался Черчиллю, что стал курить сигары. Черчилль сказал, что, если фотография Сталина, курящего сигару, «станет известна миру, это будет гигантская сенсация». 18 июля гостем Черчилля на обеде был Трумэн. Два часа они провели наедине. По ходу разговора Черчилль поинтересовался, нельзя ли «безоговорочную капитуляцию Японии оформить таким образом, чтобы мы получили все гарантии будущего мира и безопасности и в то же время оставили японцам некую видимость воинской чести и уверенности в их существовании после выполнения всех мер безопасности, которые потребуют победители». Трумэн, как зафиксировала стенограмма, не считал, что «после Перл-Харбора японцы должны сохранять какую-то воинскую честь».
Черчилль, кроме того, сказал Трумэну, что рассчитывает на максимальное послевоенное сотрудничество между их странами. Когда же Трумэн заметил, что даже двухсторонние соглашения необходимо проводить через Организацию Объединенных Наций, Черчилль возразил, что такие вещи бессмысленны. «Мужчина, — сказал он, — может предложить девушке вступить в брак, но от этого будет мало толку, если ему ответят, что она всегда будет ему как сестра. Мне бы хотелось сохранить существующую систему взаимодействия между Британией и Соединенными Штатами, предполагающую общее использование каждой стороной военной инфраструктуры, как, например, военные базы и пр.». Трумэн полностью согласился с его предложением, оговорив только, что «идею нужно представить в соответствующей форме, чтобы она не выглядела как грубая форма альянса à deux».
В конце Трумэн, по словам Черчилля, «отреагировал самым обнадеживающим образом на предложение о сохранении Объединенного комитета начальников штабов до тех пор, пока мир не придет в себя после страшной бури», и в конце беседы сказал, что для него это был «самый приятный обед за многие годы». Однако днем Черчилль узнал, что американские начальники штабов, выражая полное согласие консультироваться со своими британскими коллегами по общим стратегическим вопросам, заявили, что в отношении Японии готовы на это лишь при условии, что в случае каких-либо разногласий окончательное решение останется прерогативой начальников штабов США». Британии пришлось принять, по сути дела, ультиматум американцев, как приходилось делать то же самое и в Европе.
Второе пленарное заседание состоялось днем 18 июля. Когда Черчилль спросил Сталина про Польшу, советский лидер заверил его, что временное правительство никогда не препятствовало проведению свободных выборов. Через час и двадцать минут заседание закончилось «к большому неудовольствию ПМ, — как записал сэр Александр Кадоган, — поскольку он хотел продолжать непринужденную беседу и был крайне разочарован — как ребенок, у которого отняли игрушку. Но Трумэн закрыл заседание».
Вечером Черчилль ужинал вдвоем со Сталиным. Они провели вместе пять часов. «Русскому народу, — сказал Сталин Черчиллю, — не хватает образования и воспитания, и ему еще предстоит долгий путь». Он также предсказал, что на всеобщих выборах консерваторы победят с перевесом в 80 голосов. Возвращаясь к глобальной политике, Черчилль сказал, что «будет рад приветствовать Россию как великую морскую державу в Дарданеллах, на Тихом океане и в Кильском канале, который должен получить международный статус, как Суэцкий канал». Говоря о государствах Центральной Европы, Сталин в очередной раз заверил Черчилля, что он «против советизации любой из этих стран. В них должны пройти свободные выборы». Как и заверение насчет Польши, сделанное в этот день, это оказалось ложью.
(…)
После победы над Германией прошло два с половиной месяца. Победа над Японией теперь, похоже, зависела не столько от подключения к войне Советского Союза, сколько от атомной бомбы. В конце пленарного заседания 24 июля Трумэн отвел Сталина в сторону, чтобы сообщить ему о новом оружии. Черчилль позже описал реакцию Сталина: «Новая бомба! Невероятной мощности! Вероятно, решающее оружие для всей войны с Японией! Какая удача!»
(…)
6 августа на Хиросиму была сброшена атомная бомба. Эффект оказался сокрушительным. Количество только опознанных жертв составило 138 690 человек. Через год Черчилль скажет Маунтбеттену: «Решение применить атомную бомбу, возможно, единственное, к чему у истории будут серьезные вопросы». И добавит: «Возможно, Создатель спросит, зачем я это сделал, но я буду яростно защищаться и спрошу его: «А зачем ты дал нам это знание, когда человечество погрязло в ожесточенных битвах?» В августе 1946 г. он напишет Джорджу Бернарду Шоу: «Не кажется ли вам, что архитектор вселенной устал писать свой бесконечный сценарий? Применение этой бомбы, видимо, его очередной поворот».
На следующий день после бомбардировки Хиросимы Черчилль сказал одному другу: «Если бы я остался премьер-министром, то наверняка смог бы убедить американцев использовать свое новое оружие для сдерживания русских. Я не побоялся бы выяснения отношений со Сталиным и сказал бы ему, что в Европе нужно вести себя разумно и прилично; при необходимости я мог бы стать даже грубым и злым. Трумэн же и его советники продемонстрировали «слабость своей политики».
Через два дня после бомбардировки Хиросимы Советский Союз объявил войну Японии. На другой день еще одна бомба была сброшена на Нагасаки. Погибло 48 857 японцев. «Вполне возможно, — написал Черчилль Эттли 10 августа, — что эти события ускорят выход Японии из войны. На самом деле я очень на это надеюсь, поскольку это означает значительное облегчение ноши, которую мы взялись нести». В этот же день, направляясь в Чекерс со своей секретаршей Элизабет Лейтон и проезжая мимо многолюдных толп, празднующих неминуемую победу над Японией, Черчилль сказал ей: «Знаете, с тех пор, как мы покинули кабинет, не было принято ни одного решения, которое это приблизило бы». Не зная, что сказать, мисс Лейтон пробормотала, что, может, ему лучше бы отдохнуть. «Нет, — ответил он. — Я хотел заниматься и мирными делами».
15 августа Япония подписала акт о безоговорочной капитуляции перед союзными державами. Вторая мировая война закончилась. Миротворческую деятельность, в которой Черчилль так хотел принимать участие, теперь предстояло осуществлять другим. Клементина писала Мэри, что он порой «грустит», порой «бодрится». Через неделю после поражения на выборах он написал Гарриману: «Это была самая длинная неделя в моей жизни, но сейчас я уже в полном порядке».
Перевод С. Бавина