3 декабря жюри «Русского Букера» — одной из старейших независимых российских литературных премий — определит лауреата. За право называться лучшим романом этого года соревнуются шесть книг отечественных писателей. «Лента.ру» прочла романы шорт-листа и побеседовала с членом жюри «Русского Букера» лингвистом Максимом Кронгаузом о том, что объединяет современную русскоязычную словесность.
Алиса Ганиева «Жених и невеста» («Редакция Елены Шубиной»)
«Остросюжетная история на матримониальную тему» — авторское определение романа. В прикаспийском поселке недалеко от Махачкалы готовятся к свадьбе: банкетный зал забронирован, жених есть, вот только с невестой семья пока не определилась. Многие имеют возможность повлиять на выбор: представители традиционного сознания и инакомыслящие, гадалки и суфийские наставники. Алиса Ганиева уверяет, что сюжетная завязка для дагестанского уха звучит не так абсурдно, как может показаться.
Владимир Данихнов «Колыбельная» (изд-во «АСТ»)
Традиционный для детективного романа вопрос «Кто убил?» автор переформулировал. Ему интересно «Кто убит?». А в южном городе мертвы более или менее все. Не только те дети, которых расчленил маньяк. Но каждый горожанин — маленький и взрослый — живет как в странном полусне и бездействии. А самым действенным оживляющим фактором оказывается причастность к смерти. Такая почти мамлеевская идея.
Юрий Покровский «Среди людей» (изд-во «Пламя»)
Говорят, закрытые сообщества — самые неспокойные. Чем уже круг, тем сложнее людям поладить друг с другом. Место действия романа Покровского — безымянный военный городок конца 1970-х. Душная атмосфера не мешает поляризации мнений, взглядов и интересов. В романе 49 историй рассказывают о девяти основных персонажах.
Роман Сенчин «Зона затопления» («Редакция Елены Шубиной»)
О строительстве многоступенчатой ГЭС на реке Ангаре написана хрестоматийная уже повесть «деревенщика» Валентина Распутина «Прощание с Матерой». Но тема не закрыта, как не была достроена и сама ГЭС. В 1990-х стройка была заморожена, в середине 2005-го к этой идее вернулись. Создание огромного искусственного водохранилища влечет за собой существенное изменение ландшафта: леса окажутся под водой, людей нужно переселить. О том, как чувствует себя человек, когда у него в прямом смысле слова земля уходит из-под ног, — новая книга прозаика Романа Сенчина.
Александр Снегирев «Вера» (изд-во «Эксмо»)
Объемное, детальное, мозаичное изображение истории российского ХХ века через историю странной, но во многом типичной в своей случайности советской семьи, последний потомок которой, женщина по имени Вера, пытается найти себя в новой постсоветской жизни. Но больше высокооплачиваемой работы и надежного мужчины рядом ее волнует продолжение рода: Вера мечтает о ребенке.
Гузель Яхина «Зулейха открывает глаза» («Редакция Елены Шубиной»)
На дворе 1930-й год, но молодая татарская женщина Зулейха из небольшого села живет так, как до нее жили многие поколения: повинуется мужу, задабривает духов дома, бани, леса и кладбища, опускает глаза при виде незнакомцев и считает, что беременность — это очень стыдно. Впрочем, современность придет к ней довольно скоро и принесет сплошные беды: поборы продразверстки, смерть мужа, отправку в сибирский лагерь. Роман вообще целиком построен на противостоянии: мужского — женского, старого — нового, мистического — реалистического, любви — долга, наконец. Этнографичен, кинематографичен и мелодраматичен.
«Лента.ру»: Что для вас стало главным в этих романах?
Максим Кронгауз: Мне всегда интересен язык. И в этом списке три или даже четыре романа содержат языковые эксперименты.
Уже достаточно типичным для нашей литературы я бы назвал этноэксперимент. Для Алисы Ганиевой «дагестанский русский» — это уже вполне традиционная вещь. И именно так написан ее роман «Жених и невеста». Тут к ней отчасти присоединяется Гузель Яхина с ее вниманием к татарскому быту. Героиня романа «Зулейха открывает глаза» — из деревни. Книга Яхиной фактически делится на две части. Первая описывает женскую сельскую долю, и в этой части автор очень хорошо ориентируется. Она написана на таком «татарском русском». Во второй — лагерной жизни — ориентируется гораздо хуже .
Любопытный языковой эксперимент я вижу в книге Владимира Данихнова «Колыбельная». Чрезвычайно яркое произведение, читается как современный Платонов. Но при этом не копия, а именно оригинальный роман. На мой взгляд, большое событие в современной литературе, к сожалению, никем не замеченное. Возможно, потому, что автор пришел из фантастики и до сих пор воспринимается как писатель жанровый. Языковой эксперимент в романе «Колыбельная» напрямую связан с сюжетом, с текстом, с состоянием мира. Его герои — полуспящие люди. Думаю, это ощущение знакомо всем: проживание как бы не своей жизни, а отрабатывание жизненного долга.
Четвертая книга, язык которой обращает на себя внимание, — это роман Сенчина «Зона затопления». В нем чувствуется претензия на документальность, то, что называется «.doc», но я бы все же назвал «Зону» скорее романом действия. Есть определенная писательская смелость в том, чтобы следовать за Валентином Распутиным и его «Прощанием с Матерой». В книге отражены события реальной трагедии, человеческие переселения, потеря жилищ и дома в глубинном смысле. Тут даже трудно оценивать художественные достоинства романа. Сам факт его написания требует от писателя мужества.
В случае с Александром Снегиревым и его романом «Вера», мне кажется, мы имеем дело с очень крепким прозаиком, которых не так много в современной литературе. В русской литературе много нестабильности. Человек может написать яркий роман, а потом что-то совершенно несусветное. Снегирев занимает очень твердую позицию. Это важно.
Роман Юрия Покровского «Среди людей», мне кажется, немного выпадает из этого перечня. Он написан каким-то — не хочется говорить слово «советским» — таким очень узнаваемым стилем. Это не плохо, хотя у меня такой язык вызывает некоторое внутреннее отторжение. Но главное, что в нем есть и что привлекает, — это очень яркий образ ребенка.
А с точки зрения содержания что бы вы отметили?
В этих романах часто возникает образ маленького человека. Но не в смысле XIX века, когда это был такой жалкий Акакий Акакиевич, нет. В современной литературе это любой из нас, попавший в некие трудные обстоятельства…
Мясорубку глобальных событий, что уж там…
Слово «мясорубка» — точное для романа Яхиной, например, но слишком сильное для «Колыбельной» или «Спящих людей». Но и там обстоятельства подавляют человека. Он маленький по сравнению с этими обстоятельствами, но все же борется. И вот это очень интересно: смотреть на противостояние личности, иногда безнадежное для нее, с миром. Мне кажется, что эта тема сейчас важна для всех, потому что мы видим, насколько мир недружелюбен по отношению к отдельному человеку.
Иногда у героя все получается, иногда заканчивается трагически. У Сенчина — наиболее близкого к документальности — полное отсутствие хэппи-энда. Но в жанре «.doc» хэппи-энд практически исключен.
При этом надо понимать, что наличие общих черт у романов-финалистов не делает их близкими. Это совершенно разные вселенные. Их общее — человек, который в этой вселенной остается в одиночестве перед некими силами, человеческими или нечеловеческими.
Для «Русского Букера» всегда была принципиально важна жанровая чистота: в конкурсе могут участвовать только романы — не повести, не романы в рассказах, не документальная проза. И вдруг такой сильный крен в сторону документальности. Да еще в финале. Границы между художественной и документальной прозой стали прозрачными?
Вручение Нобелевской премии Светлане Алексиевич подчеркивает эту тенденцию. Причем существует она не только в области литературы, но и в театре, кино. Нобель этого года в своем роде легализовал эту тенденцию, сделал ее престижной, достаточной для того, чтобы награждать крупнейшей премией. Эта смелость нобелевского жюри в данном случае оправдывает подобные решения и для других премий, в том числе для российских.