В Международном «Мемориале» прошел круглый стол, посвященный фигуре анархиста Нестора Махно в историческом и современном общественно-политическом дискурсах. Докладчики рассказали о мифах, связанных с махновским движением, о его успехах и неудачах. «Лента.ру» записала основные тезисы дискуссии.
Александр Шубин:
Говорят, Махно представляет собой огромное историческое явление. Но почему его превозносят? Ведь Махно действовал на небольшом пятачке карты, да и мало ли было «батек» во время гражданской войны?
Я писал для одного энциклопедического проекта много статей, в том числе и про него. Материал о нем получился размером со статью о Ленине. Я пытался сократить текст, а он не сокращается! В таких статьях есть параметры, которые необходимо указывать: основные труды, деяния рассматриваемой личности. Ленину-то хорошо, у него что ни абзац, то курсив. Например, пишешь «Брестский мир», и не нужно ничего объяснять, потому что будет отдельная статья про Брестский мир, Гражданскую войну, разгон Учредительного собрания и так далее.
У Махно же один основной курсив «махновское движение» чего стоит. Говорим «Махно» — подразумеваем махновское движение, говорим «махновское движение» — подразумеваем Махно. Ему удалось сделать очень многое, то, что другим батькам оказалось не по зубам. Что же уникального в махновском движении?
Во-первых, это самый устойчивый очаг крестьянской войны 1917-1922 годов. Во-вторых, утверждая, что это крестьянское движение, следует вносить поправку: это крестьянско-рабочее движение. Оно увлекло все слои трудящихся, даже интеллигенцию. Махновщина — это очень широкий социальный блок.
В-третьих, что принципиально важно, это движение во главе с анархистами. Оно не было единственным — похожее происходило в Сибири и на Дальнем Востоке, но именно это движение расчистило определенную территорию и начало на ней что-то делать. Они не просто вели сражение за будущую анархию, а пытались поставить конструктивный эксперимент.
Этот эксперимент вызвал очень большую полемику, когда Махно и его товарищи, в том числе Аршинов и Волин, оказались за границей и из практиков движения стали носителями и хранителями опыта. Анархическая публика смотрела на них и понимала: эти люди пытались что-то сделать. Можно спорить, правильно ли они в силу отсутствия профессиональной подготовки обобщили то, что делали. Но они делали! И это был прыжок в далекое будущее.
Есть большая теоретическая проблема, коснувшаяся и анархистов, и большевиков, и либералов, — чтобы сменить строй, этот строй должен рухнуть. Но вместе с ним рушится экономика и культура, люди дичают, начинают убивать друг друга, а это ведь неанархично и негуманно, свобода личности нарушается. И в условиях этого кошмара, ужаса и провала вы хотите построить самое современное общество на свете, допустим, общество XXII века? Разумеется, такой прыжок не приводит сразу к этому, однако появляются некие интересные элементы будущего строя.
То, что возникло в махновском районе, является элементами самоуправленческого социализма. Под социализмом я понимаю в данном случае нечто очень абстрактное, не капитализм и не феодализм, а что-то еще, основанное на самоуправлении. Сегодня мы можем описывать это явление: «вот здесь оно работало лучше, а здесь хуже, тут люди благодаря нему не голодали, а тут растащили предприятия». Для нас проблема заключается уже в том, как это «что-то еще» работает, и Махно показал нам, что оно может функционировать.
Махно также важен как хранитель опыта, доживший до следующего похожего опыта. Томас Мор выдвинул идею и не дожил до ее осуществления. Потом академик Волгин смотрел: «О, вот у Томаса Мора черты Советского Союза, а вот — нет! Махно же дожил до Испанской революции, и некоторые вещи, которые его особенно волновали, он успел передать испанским анархистам, которые их мотали себе на ус. В частности, они знали, что очень опасно вступать в союзы с коммунистами, хотя логика событий постоянно толкала их к такому союзу. В конце концов, испанские анархисты заключили его, а потом очень ругались, что не послушались Махно.
Этот человек стоит на пересечении множества историософских проблем. Он сообщает нам из недр крестьянской России об обществе XXII века, показывая, что такое общество можно начать строить на любом этапе развития. Страна в целом может быть в одном состоянии, а элементы нового общества начнут двигаться совершенно в другом направлении.
Махно — блестящий полководец. Известна фраза Марка Твена о том, что в раю самым лучшим полководцем считается сапожник из Канзаса, ведь Бог знает об этом, просто сапожнику не довелось попасть на войну. Так вот, то же самое было сказано и про Махно, но ему довелось попасть на войну. По его книжкам в советских академиях потом учили, как вести партизанскую и противопартизанскую войну, в том числе и товарищей из-за рубежа, которые потом это реализовали на практике.
Махно — анархист. Вокруг этого факта сосредоточена вся мифологизация его фигуры и его движения — непонятной третьей силы. И белым, и красным пришлось целенаправленно клеветать на него, чтобы показать: вот, к нему не ходить. Почему? Потому что там есть Советы и свобода. Потому что там есть социальная справедливость и много партий, соревнующихся и дискутирующих друг с другом. Потому что там есть массы, которые поднялись, все сделали сами. К ним пришли умные начальники, сказали, что так нельзя, а массы показали им кукиш. Махно — это и есть этот исторический кукиш, который нам нужно изучать.
Василий Голованов:
В годы моей юности в Большой советской энциклопедии даже не было отдельной персоналии Махно, а был раздельчик «махновщина», и почему-то меня страшным образом потянуло в эту махновщину. Она была тайной, а тайна обладает притягательной силой.
Потом мне попался учебник по истории КПСС первого разлива — то есть РКП(б) — под редакцией Бубнова. Там было несколько абзацев о Махно и знаменитая постановочная фотография с Махно и махновцами, вариант картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Тогда я понял, что батька — не патлатый зверь, который, как волк, рыщет по полям и лесам.
Благодаря Махно удалось создать очаг самого яростного, неукротимого и долгосрочного крестьянского сопротивления. Были антоновщина, Чапанная война, Западно-Сибирское восстание, Кронштадтский мятеж, который не был крестьянской войной, но вписывался в тот же лозунг: «За Cоветы без коммунистов», но Махно продержался на порядок дольше. Это произошло не благодаря собственным талантам, а потому что махновщина — это коллективное явление. В его штабе оказались анархисты из «Набата», анархисты со всей России и Украины, составившие программу, сделавшую движение политически очень обоснованным.
Переговоры, к которым так или иначе история подводила махновцев и большевиков, имели беспрецедентную формулу — был заключен договор о союзе повстанческой армии с наркомом Украины. Это даже смешно: армия заключает договор с правительством. О чем? В нем сплошь идут политические пункты, нет разговора о том, сколько будет поставлено винтовок и бронепоездов. Шел разговор о свободе слова, свободе печатной пропаганды, выпуске анархистов из тюрем и о возможности создания вольного советского строя — за Советы, но без коммунистов.
Раковский подписал этот договор, ожидая, что раз покончили с Врангелем, то и с махновцами покончат. Последний пункт договора — Советы без коммунистов — так и не позволил махновцам включиться в советское строительство, хотя они стремились к этому. Был договор о том, что они примут участие в V Всеукраинском съезде Советов, и махновские волости, зажатые теперь между Донецком и Украиной, будут свободно голосовать. Таких успехов не достигала ни одна партия, даже эсеры, разделявшие с большевиками власть, но упустившие ее.
В отношении военных талантов Махно примечательно небольшое по жертвам и выстрелам сражение под Перегоновкой. Красные тогда уже ушли с Украины на север, и белые ушли вслед за ними, фронт провалился до Тулы. На Украине остались только махновцы, которым противостоял блистательный корпус белого генерала Слащева. В том, что он разобьет Махно, никто не сомневался, но у него это не получилось. Слащев загнал своего противника под Умань — там у махновцев произошло что-то странное с петлюровцами, которые боялись и их, и белых.
Петлюровцы приняли у Махно небольшое количество раненых и дали патронов. Гениальность батьки заключалась в том, что он понял: надо напасть на главные силы белых и разбить их, другого варианта просто не было. Сражение закончилось победой Махно, ворвавшегося в пустой белый тыл. В городах, считавшихся белыми, гарнизон исчерпывался всего несколькими сотнями офицеров. Поэтому Махно быстро разгромил тыл, перерезал железные дороги и разрушил Бердянский порт, отвечавший за снабжение Белой армии.
Фактически он сделал все, чтобы подготовить триумфальное возвращение большевиков. Такова трагическая коллизия: Махно боролся за свои идеалы, а пришла Красная армия и все забрала. Избежать этого было нельзя, потому что организационный статус большевиков был значительно выше.
Петр Рябов:
И в советское время, и сегодня фигура Махно окружена множеством лжи, клеветы и ошибок. Раньше его представляли в качестве бандита, кулака, погромщика, антисемита, пьяницы, а все его движение характеризовали как кулацкое. Все это абсолютно не так. Махно карал антисемитизм, боролся с погромами, у него даже была еврейская батарея. Сейчас же его показывают как благородного Робин Гуда.
Это огромная традиция мифов, причем не столько в исторических работах, сколько в художественном творчестве, начиная от Алексея Толстого. В «Хождении по мукам» Махно излагает свои анархические идеалы в беседе с Рощиным: «По полям будут бродить женщины и кони». Ничего не скажешь, исчерпывающая программа анархического коммунизма. Все остальное у Толстого излагается с той же степенью достоверности. Мифологизацию продолжают и современные авторы, один из которых — Михаил Веллер. В своей книге он отправил Махно в ссылку в Сибирь, где тот отродясь не был.
Поскольку современные люди очень много смотрят телевизор, следует отметить фильм «Девять жизней Нестора Махно». Там есть вопиющие ошибки — например, убийство его первой жены. Но на фоне того кошмара, который был написан и снят вокруг Махно, начиная с «Александра Пархоменко» или «Красных дьяволят», где героические мальчики сдают его в пыльном мешке комиссарам, этот фильм кажется шедевром историчности при всех своих диких ошибках.
Интересна судьба Махно в тех местах, где он действовал. Там висит мемориальная доска и проводятся ежегодные празднования его дня рождения. Каждый год 8 ноября происходит большая пьянка.
Одновременно происходит попытка национализации его украинским правительством. Властями Махно объявлен украинским националистом и одним из столпов украинского государства, что, конечно, очень комично, поскольку Махно не любил петлюровцев, не был ни украинским, ни великорусским националистом и, конечно, терпеть не мог государство.
Я могу только продолжить мысль, блестяще высказанную Алекандром Шубиным. Мы говорим «Махно» — имеем в виду «махновщину», мы говорим «махновщина» — имеем в виду третью силу. На смену красным мифам приходят белые, вроде фильма «Адмирал». Но у них одна задача — убеждать, что выбор был один: между самодержавием и комиссародержавием, между белым деспотизмом с контрразведкой, конфискациями, реставрациями, черносотенством и красным деспотизмом с чрезвычайками и комиссарами. В этом смысле фигура Махно — это символ третьей силы, выступающей за изначальные полуанархистские лозунги российской революции: «Земля и воля!», «Земля крестьянам!», «Вольные Советы не ширма для парткомов!»
Махновская практика — далеко не идеал, особенно если учитывать, сколько раз его территорию захватывали враги, начиная от австрийцев и заканчивая белыми и красными. Грустно, когда начинался какой-то социальный эксперимент, а через два месяца приходил враг, и надо было с ним драться, когда сеяли урожай, а собрать уже не могли. Война — это не очень подходящая обстановка для создания анархии. Как говорил председатель Мао, «винтовка рождает власть». Бациллы власти зарождались, в том числе, в махновской армии, и тем удивительнее, сколько им удалось сделать.
Махновцы создали действующую систему, которая была хоть и не анархической, но зато стала огромным шагом в направлении либертарного социализма, вольных Советов с принципом делегирования, с огромной степенью свободы, в направлении многоукладной экономики без помещичества и землевладения, без кулаков, без эксплуатации труда, с сильными профсоюзами, коммунами, артелями и кооперативами.
Армия Махно была интересно организована. Сейчас вооруженные силы представляют собой либо рекрутские войска советского типа, куда загоняют всех подряд, либо профессиональную армию. Махновская же представляет собой третий тип. Это вооружение народа — военная сила, связанная с населением, основанная на добровольности, на выборности командиров полка, на высокой мотивации. Она не способна к нападению, но хороша в обороне и мобильна. Это армия партизанского типа, которая била и белых, и красных с их мобилизациями, не говоря уже о тактических изобретениях, вроде тачанок.
Идея, которую Махно пропагандировал и за которую жестоко поплатился и он, и многие после него, состоит в создании единого левого революционного фронта. У него были иллюзии о том, что большевистская контрреволюция не так опасна, как белая, просто большевики немного заблуждаются. Однако сегодня мы понимаем, что как бы ни были малосимпатичны Врангель, Деникин и Колчак, большевистская узурпация и комиссародержавие были ничуть не лучше белых и самодержавия.
Константин Морозов:
Говоря о третьей силе Гражданской войны, следует помнить, что, помимо махновского движения, такой силой было и движение эсеров. Оно существовало как в форме государственного образования самарского Комуча и отчасти архангельского правительства, так и в какой-то степени в форме антоновщины. Тамбовское крестьянство дало столь высокие образцы самоорганизации, что вынудило красных бросить на них армию Тухачевского, отравляющие вещества и авиацию.
Попытка различных левых политических сил и части крестьянства создать альтернативу большевизму — крайне важное явление, ведь нас приучили к безальтернативности и противостоянию красных и белых как единственных сил Гражданской войны. Мы должны отстаивать тот факт, что были альтернативы этим двум силам.
Что касается общей для немалой части левых недооценки угрозы большевистской реакции, то начиная с 1917 года она была характерна как для анархистов, так и для социал-демократов, меньшевиков и эсеров. Главным врагом они считали белых генералов, однако наиболее дальновидные социалисты в 1918 году (в частности, Аксентьев) говорили, что если под давлением внешних факторов белые генералы смогут эволюционировать к демократии и свободе, то дождаться этого от большевиков невозможно, поэтому большевизм представляет собой абсолютное метафизическое зло. Как показала практика, это оказалось правдой.