В одном из самых знаменитых фрагментов своего утерянного трактата «О природе» древнегреческий философ Гераклит говорит: «Война — отец всех, царь всех: одних она объявляет богами, других — людьми, одних творит рабами, других — свободными». Это было сказано на рубеже VI и V веков до нашей эры, и на протяжении всей последующей истории западной цивилизации к этой максиме любили возвращаться вновь и вновь. От нее же отталкивается продюсер, сценарист и режиссер Сергей Кавтарадзе в своем исследовании массового бессознательного в периоды вооруженных конфликтов.
«Лента.ру» публикует отрывок из книги Сергея Кавтарадзе «Архетипы войны: насилие, бессознательное и борьба за базовые потребности».
Рассматривая те или иные военно-исторические события, мы видим не просто изоморфные схемы развития конфликта, где фазы событий константны, а плавающими являются только временные переменные. Мы видим, что повторяются символы как материальный или духовный объект и символы-действия, во многом утратившие первоначальное значение и конкретное предназначение. Более того, на протяжении тысячелетий воспроизводятся детали событий, которые являют танец смерти в композиции, движениях и фигурах.
Наблюдения и сравнительный анализ исторических событий, антропологических и этнографических данных позволяют сформулировать гипотезы о существовании архетипов войны. Общее понятие архетипа применяется в том значении, которое вкладывал в него Карл Густав Юнг: «Форма без содержания, представляющая только возможность определенного типа восприятия и действия». Шекспир выразил ту же мысль в пьесе «Буря»: «Мы созданы из вещества того же, / Что наши сны». Близко о предмете исследования сказано у Набокова в эссе «Николай Гоголь»: «[литература] обращена к тем тайным глубинам человеческой души, где проходят тени других миров, как тени безымянных и беззвучных кораблей».
Встает вопрос о взаимосвязи этих миров: сна (бессознательного) и бодрствования, пересекающихся в образах и соединяющихся этими образами, при этом пограничные состояния устанавливают отношение между этими двумя мирами. Взгляд на мир со стороны сознания и сна — это взгляд на один и тот же мир под разными углами. Теория сознания в контексте квантовой механики предполагает, что в измененном состоянии сознания (сон, сумеречное состояние, транс) можно увидеть объективный квантовый мир в другой проекции, более того, теоретически мозг может выбирать между наиболее адекватными альтернативами взгляда на объективный мир. Если предположить, что непосредственное вооруженное противостояние может включать в себя элементы транса, регресса психики, изменения состояния сознания, то в эти моменты индивид видит мир в иной, отличной от нашей, проекции, и, возможно, именно этот новый взгляд помогает ему выживать.
Особый научный интерес представляет параллель в определении архетипа у Юнга и понятия истины мифа у Клода Леви-Строса: «Она состоит в логических отношениях, лишенных содержания, или, точнее, таких, неизменные свойства которых вычерпывают операционную ценность благодаря тому, что между значительным числом различных содержаний могут устанавливаться сопоставимые отношения; сообщение мифа покоится на том свойстве, каким обладают все коды именно в качестве кодов, будучи взаимно конвертируемыми». Это высказывание корреспондируется с мнением Жака Лакана о выстроенности бессознательного как языка. Языка, к которому необходимы ключи психиатрии, мифологии, как мы полагаем, и наблюдения за поведением человека в пограничных ситуациях бытия, когда тело/действие срывает маску с бессознательного.
Здесь уместно заметить, что «язык», на котором говорит бессознательное, не только сложно расшифруем и понимаем сознанием, но подчас не имеет аналогов в научном языке. Само созерцание бессознательного как составная часть анализа затруднительно. Мы способны лишь описать возможные следы его воздействия на человеческую деятельность, однако и здесь сталкиваемся со значительными трудностями в передаче смысла через слова. Именно поэтому в данной работе используется значительное количество визуальных рядов, способных передать смыслы без привычной буквенной последовательности.
Говоря об общечеловеческих формах агрессии и войны, о поведении и действиях, а также о материализации этих категорий в культуре, нельзя обойтись без введенного Дитманом Кампером понятия «основополагающее воображение», которое означает направляемые бессознательным структуры и опыт, проявляющиеся в истории.
Вместе с тем необходимо отделить понятие архетипа тогда, когда речь идет, например, о ритуалах подготовки к агрессии, от введенного Пьером Бурдье понятия «хабитус» как о системе несформулированной, но исторически обусловленной практики действий. Архетип определяет ритуал и обычай, которые не являются первичными и основополагающими.
В развитие идей Юнга о содержании в бессознательном остатков недифференцированной архаической психики, включая ее животные стадии, выдвигаются гипотезы о влиянии на бессознательное надиндивидуального опыта предков, ключом к которому может выступать гипноз, и о содержании в бессознательном информации о наших древних животных предках.
Современные психо-философские концепции близки к ранне-буддистскому понятию «рупа» (чувственное/образное), понимаемому как телесная масса индивидов, состоящая из стихий (земля, вода, воздух, огонь) и обладающая примитивной сенсорностью. Рупа противостоит ментальному как «нементальное», находящееся вне моральной вменяемости, вне категорий добро/зло, благо/неблаго, включает в себя структуры (дхармы) за пределами той сферы, откуда может начаться преобразование личности, — это аналог бессознательного или досознательного опыта.
В России, где рефлексия на художественную литературу на протяжении поколений формирует новую мифологию, тексты открывают совокупность коллективного сознания и тем самым предопределяют развитие событий по сценарию кодов. Николай Бердяев, являясь свидетелем трех русских революций, проанализировал события начала ХХ века в литературном контексте. Одержимость и растворенная в коллективе личная нравственная ответственность как стороны национального характера — и апокалиптичность, и нигилизм как полюсы мировоззрения — выступают движущими силами русского бунта — революции, ищущей религии в социалистическом мироустройстве. По мнению философа, эти черты всегда присутствовали в русском характере, и вечные образы Гоголя и Достоевского лишь раскрывают их в полной мере, предвосхищая исторические события, куда будут вписаны судьбы «литературных» героев.
Идея архетипичности, повторения сюжетов, мотивов и матриц поведения близка и изобразительному искусству. Энди Уорхол вслед за Джорджо де Кирико абсолютизировал понятие серийности в живописи, восходящее в европейском искусстве к Клоду Моне. По признанию де Кирико, в смыслах своего творчества он опирался на мысли Фридриха Ницше о «вечном возвращении, о безусловном, бесконечно повторяющемся круговороте всех вещей». Уорхол, в свою очередь, превратил повторение полотен и сюжетов в рамках одного полотна в новое культурное явление, демонстрируя зрителю «повторение» как принцип бытия.
Повторение в исторических эпизодах и в поведении групп сравнимо с поведением индивида, когда событие или поведенческий акт выступает в качестве символа, утратившего свое первичное значение. При анализе событий может помочь и описанный Зигмундом Фрейдом феномен индивидуального навязчивого повторения (repetition compulsion), или невроза судьбы, когда пациенты переживают болезненные ситуации в их жизни без осознания собственной причастности к продуцированию негативных итераций — производных от агрессивного влечения к смерти. Применимы ли данные личностные феномены к групповому поведению, а тем более к историческим процессам, или общим является только повтор одного из состояний в наборе социальных действий?
Юнг, говоря о сути архетипа и сложности его научного определения в отрыве от образного ряда, предлагал следующую метафору: высохшие русла рек могут в любой момент наполниться новой водой конкретных событий. В архетипе войны мы имеем дело в буквальном смысле с реками крови, а веками существующие мифологемы, освеженные этой новой кровью, возрождаются из небытия в современном контексте.
Мифические конструкции, интенционально направленные на движение масс, предстают в своем первоначальном терминологическом смысле у Гомера и Платона — устремленные в будущее образцы и матрицы для разной действительности. Греческое слово «миф» — μῦθος («слово») — увязано с древнейшим индоевропейским корнем mēudh-, məudh-, mūdh («заботиться о чем-то», «иметь в виду что-то», «страстно желать»), противопоставлено делу и связано с «волевой направленностью слова». Этот корень присутствует в готском maudjan («напоминаю», «вспоминаю»), литовском maūsti, maudzúiū («страстно желаю», «тоскую») в старо- и среднеирландском smūainim («думаю») или новоирландском smúainidh («он думает») и славянском mūd-slio («мысль»). К близкому по смыслу выводу о «действенной и исключительно важной культурной силе» мифа приходит и Бронислав Малиновский на основе антропологических наблюдений за жителями Тробрианского архипелага.
Согласно восточной традиции, «миф являет собой максимальное приближение к абсолютной истине». Миф и архетип категориально пересекаются в «матричности» и расходятся по линиям определенной осмысленности предписания действия в мифе и неосмысленной бессознательной направленности на действие или поведение архетипа как такового. Война как форма бытия открывает возможности для полной реализации жажды смерти, разрушения и самоуничтожения — буддийское vibhava tanha, или tanatos Фрейда — и убийство становится обыденным и повсеместным.
Под архетипом войны мы понимаем конфликтно (деструктивно) оpиентиpованные модели бессознательного поведения индивидов (групп). При этом потенциальные ситуации для срабатывания тех или иных моделей поведения идентичны. Архетипы войны являются сложновычленяемыми из подчас уже сформированных на протяжении истории агглютинаций — образных синтезов, где элементы переплетены и противопоставлены друг другу в реальной жизни. Иногда мы можем предполагать ускользающее от фиксации влияние архетипа на поведение только через pars pro toto, видя исключительно часть вместо целого.
Психическая деятельность архетипична, что наиболее ярко проявляется в снах, бреде и галлюцинациях, а обусловленное бессознательным мышление — в мифообразовании, творчестве и конструировании мировоззрения индивидов. В случае же агрессии при внутривидовом противостоянии поведение, обусловленное архаичным сознанием, а точнее, первичными формами мироощущения, проявляется в драматургически выстроенных действиях, воспроизводящих плоды мифотворчества или конкретные деяния.
Если предположить, что индивиды находились под воздействием «вдохновляющих» исторических примеров, то речь идет о влиянии мифоопределяющего мышления, своего рода бесконтактного импринтинга. Иными словами, вариации действий определяются мифологическими предписаниями, характерными для культуры группы, вовлеченной в насилие. Если же предположить подобную взаимосвязь невозможно, но поведение и поступки являются историческим заполнением архаичной формы, значит, существует поведенческая константа.
У Шекспира в трагедии «Юлий Цезарь» фраза Антония — «Грянет "Пощады нет" — и спустит псов войны» — отражает оживление войной структур, которые скрыты в бессознательном и должны определить мотивацию на убийство. В евразийской традиции взаимосвязь войны с образами и поведением собаки или волка прослеживается от «Эпоса о Гильгамеше» до наших дней. Задача же социальной элиты заключается в том, чтобы как можно быстрее раскрыть бессознательное в группе через психические техники, будь то шаманские процедуры или пропагандистские фильмы.