Чем нынешняя Россия похожа на кайзеровскую Германию начала XX века? Почему российское общество отвергло модернизационный проект 90-х годов и возможно ли в будущем построение в нашей стране современного общества? Об этом на лекции, организованной Сахаровским центром и Фондом Егора Гайдара, рассказал кандидат экономических наук, научный руководитель Центра исследований модернизации Европейского университета в Санкт-Петербурге Дмитрий Травин. «Лента.ру» записала главные тезисы его выступления.
Нынешние проблемы российского общества многие эксперты и публицисты склонны объяснять двумя взаимоисключающими причинами. Одни во всем винят неспособную на преобразования власть, другие видят источником наших бед якобы отсталое население с его извечной тягой к «сильной руке», которому противопоказана демократия и рыночная экономика. На самом деле обе точки зрения чрезмерно упрощают ситуацию, в которой оказалась современная Россия, и ничего толком не проясняют.
Самую разумную оценку нашего нынешнего положения дает теория модернизации, наглядно показывающая, что в прошлом похожие процессы происходили и в других странах. Например, подобную фрустрацию как реакцию на тяжелую и болезненную модернизацию 100 лет назад переживало германское общество. «Никогда механически-демократическое государство Запада не получит у нас прав гражданства… Демократия в западном смысле и вкусе нам чужда и является у нас чем-то переводным, она существует только в прессе и никогда не сможет стать нашей жизнью и нашей правдой… Мы созрели для демократии? Созрели для республики? Какой вздор! Те или иные государственные и общественные формы либо подходят народу, либо не подходят».
Эти слова принадлежат не какому-нибудь современному апологету «русской весны» или прокремлевскому публицисту, а лауреату Нобелевской премии по литературе, знаменитому немецкому писателю Томасу Манну. Написаны они были в годы Первой мировой войны, когда общественно-политическая атмосфера кайзеровской Германии очень напоминала нынешнюю Россию. Не только Томас Манн, но и многие другие немецкие интеллектуалы (Макс Вебер, Эрнст Трёльч, Германн фон Кайзерлинг) считали либеральную демократию порочным порождением Англии и Франции, и потому абсолютно неприемлемой германскому духу.
Подобные настроения наблюдались в разные исторические эпохи и в других европейских государствах (Франции, Испании, Австро-Венгрии), принадлежность которых (или их наследников, как в случае с Австро-Венгрией) к западному либеральному миру теперь никем не оспаривается. То, как эти страны преодолевали трудности и противоречия своего развития, поможет нам объективно понять нынешнее состояние российского общества и пути его дальнейшей модернизации.
Мироощущению современного российского обывателя свойственна некоторая двойственность, даже шизофреничность. Вполне искренний патриотизм и ненависть к «коварной» Америке и «зловредной» Европе удивительным образом сочетаются у нас с бытовыми привычками типичного западного потребителя. Мы носим западную одежду, после пропагандистских информационных программ смотрим голливудские фильмы, покупаем квартиры в домах, построенных по финскому или шведскому проекту, и делаем там евроремонт.
Коллеги-ученые постоянно жалуются, что публикации в западных научных изданиях начальство ценит гораздо больше, чем в отечественных журналах. Причем приказ о премировании за публикацию в американском журнале зачастую подписывает тот же самый ректор, который затем на публике клеймит «агрессивную политику» США и призывает дружить против них с Китаем.
Спорт стал еще одной важной сферой, наглядно показывающей ментальную двойственность обычного россиянина. Он всегда болеет «за наших», не задумываясь о том, сколько среди спортсменов (особенно в футболе и хоккее) иностранцев, работающих по многомиллионным контрактам. Например, в Петербурге все болеют за «Зенит», но мало кого смущает, что в его основном составе много легионеров и не осталось ни одного коренного жителя города.
Почему так происходит? Почему те же самые люди, которые искренне хотят жить по западным стандартам, не менее искренне говорят о нашей уникальности и самобытности, о противостоянии Америке, желающей навязать нам свои ценности и заодно отобрать Украину?
Если мы хотим понять, как модернизируется та или иная страна, то нужно обратить внимание как на причины, заставляющие ее меняться, так и на факторы, препятствующие этим изменениям. Важнейшее условие обновления общества в науке называется «демонстрационным эффектом», когда государство заимствует у соседей новшества или институты, доказавшие свою эффективность. Россия впервые столкнулась с «демонстрационным эффектом» во времена Ивана Грозного — тогда Ливонская война выявила военное и технологическое преимущество Европы. Спустя столетие при Петре Великом, лично побывавшем на Западе, в нашей стране произошли более серьезные изменения по европейскому образцу.
Модернизационные импульсы всегда возникают сначала в элитах под воздействием «демонстрационного эффекта». Постепенно в процессы дальнейших преобразований вовлекаются более широкие слои общества, ощутившие от них пользу, требующие учета своих интересов. Если элитам не удается с ними договориться, происходят революции, на некоторое время прерывающие модернизацию, а затем продолжающие ее в новых условиях. В любом случае, успех модернизации зависит от степени общественной поддержки — как минимум половина населения страны должна относиться к ней благожелательно или нейтрально.
Какой фактор препятствует переменам в стране и обществе? В теории модернизации его обычно именуют зависимостью от исторического пути (экономист Александр Аузан называет это «эффектом колеи»). Зачастую этому процессу мешают не только инерция прошлого и устаревшие традиции, но и конкретные условия, в которых он проходит, — иными словами, кто от него выигрывает сразу, а кто — спустя лишь некоторое время.
Например, от реформ начала 90-х годов в России первоначально выиграла небольшая прослойка старой партийно-хозяйственной номенклатуры (функционеры КПСС, «красные директора») и ушедшие в бизнес молодые комсомольские лидеры вроде Ходорковского. Значительная масса населения, получив полные прилавки, одновременно потеряла стабильные доходы. Сильно пострадали военные, работники военно-промышленного комплекса, интеллигенция, что впоследствии обусловило их резкое неприятие рыночных преобразований. В полной мере позитивное влияние реформ большая часть общества ощутила на себе лишь через 10 лет, в нулевые годы, когда реально заработали запущенные модернизацией рыночные механизмы.
В США в середине XIX века подобное противоречие привело к Гражданской войне, поскольку промышленный Север нуждался в свободе, а плантаторский Юг с основанной на рабском труде экономикой от нее лишь проигрывал.
В период модернизации сознание человека раздваивается: одна (рациональная) его сторона выступает за перемены, а другая — болезненно реагирует на издержки, связанные с преобразованиями, особенно если от них нет немедленного позитивного эффекта. Поскольку тех, кто сразу выигрывает от реформ, гораздо меньше, чем проигравших, в обществе неизбежным образом накапливается раздражение и неприятие перемен. Поэтому во всех странах модернизация проходила скачкообразно, с рывками вперед и откатами назад, когда влияние «демонстрационного эффекта» периодически сменялось тормозящим воздействием зависимости от исторического пути.
Например, во Франции процесс модернизации занял примерно 100 лет: от первых либеральных реформ Анна Тюрго в середине 70-х годов XVIII века через четыре революции, две империи, реставрацию двух монархий до окончательного установления стабильного республиканского строя в середине 70-х годов XIX века (хотя и позднее были антимодернизационные рецидивы вроде имперских войн за удержание Индокитая и Алжира).
В Германии перемены шли еще тяжелее: первые попытки экономических преобразований по примеру западных соседей (Англии и Франции) в Пруссии предприняли после поражения от Наполеона в битве при Йене в 1806 году, а завершилась общегерманская модернизация только после реформ Людвига Эрхарда после Второй мировой войны и ликвидации ГДР в 1990 году. В промежутке между этими событиями Германия прошла через кайзеровский авторитаризм, две революции, Веймарскую республику, гитлеровский нацизм и поражение в двух мировых войнах.
Австро-Венгрия вообще не пережила модернизации как единое государство. Этот процесс начался в конце XVIII века при императоре Иосифе II, в некоторых ее частях он завершился только в начале XXI века (Чехия, Словакия, Венгрия, Хорватия), а в Галиции и Закарпатской Руси (нынешняя Украина) не закончен и поныне.
Сейчас многие западные страны (США, Канада, государства Западной и Северной Европы) в основном решили задачи модернизационного развития, связанные с построением рыночной экономики и устойчивой демократической системы. Но завершение модернизации вовсе не означает решение всех проблем — взамен прежних появились новые трудности, характерные для обществ более высокого уровня развития.
Это можно сравнить с потребностями отдельного человека в различные периоды его жизни: в возрасте 5 лет он желает игрушку, в 18 лет — любви, в 30 лет — самореализации, а в 70 лет — спокойной старости. Нынешнее западное общество находится на постмодернизационном этапе своего развития, когда перед ним стоят совершенно иные задачи (об этом я подробно пишу в своей новой книге «Крутые горки XXI века: постмодернизация и проблемы России», изданной Европейским университетом в Санкт-Петербурге).
Россия в целом идет по тому же сценарию, что и ее западные соседи. Некоторые историки ведут отсчет русской модернизации от эпохи Петра I, но на самом деле справедливее полагать ее началом Великие реформы Александра II во второй половине XIX века. Получается, что в нашей стране модернизационные процессы проходили с опозданием в 50-70 лет от Германии и Австро-Венгрии при схожих обстоятельствах: несколько революций, тоталитарный режим, кровопролитные войны, реформы при Горбачеве и Ельцине, авторитарный откат при Путине.
Несомненно, нынешнее российское общество является более передовым, чем при Брежневе, хотя если сравнивать с 1990-ми годами, то нельзя не заметить существенного регресса. Другой вопрос, насколько долго продлится нынешний период нашей истории. Скорее всего, впереди нас ждет непростое время, а новый этап русской модернизации начнется нескоро, хотя неизбежность его очевидна.
Когда сейчас мыслящие люди в России задаются извечным русским вопросом «что делать?», нужно четко понимать, кому он адресован. Понятно, что для дальнейшего развития страны государство должно провести институциональные реформы (прежде всего судебную), улучшить инвестиционный климат и осуществить либерализацию политической системы.
Ясно, что ничего этого нынешняя власть делать не собирается. Она лишь пытается сохранить статус-кво в условиях падающей экономики и сужения ресурсной базы, сосредоточившись на перераспределении сократившихся доходов. В этих условиях ученым нужно продолжать исследования и заниматься просвещением, объясняя причины нынешнего системного кризиса и предлагая приемлемые пути выхода из него, а всем остальным неравнодушным российским гражданам — просто достойно и честно жить.