Нейрохирург Алексей Кащеев, кандидат медицинских наук, поэт и популярный блогер — как человек эпохи Возрождения: разбирается не только в ямбах и операциях на позвоночнике, но и политике, спорте и даже классическом древнегреческом театре. «Лента.ру» побеседовала с ним «о времени и о себе».
«Лента.ру»: Возможно, это прозвучит банально, но у вас очень грустные стихи.
Кащеев: Искусство, как правило, посвящено печальным событиям. О смерти написано больше, чем о жизни, об измене больше, чем о любви, о страданиях больше, чем о радости…
Многие поэты признаются, что пишут стихи от стресса. А вы?
Есть множество психоаналитических объяснений поэзии. Все или почти все сводятся к тому, что стихи по другим причинам и не пишут. О себе могу сказать, что, когда в жизни более сложный период, пишется больше, лучше и ярче. Так что если обстоятельства существования поэта недостаточно сложны, сложности нужно создавать самостоятельно. Иначе от хорошей жизни способность к стихосложению «замыливается». Но вообще у меня медленный темп письма, я пишу мало — до публикации доходят два, от силы три текста в месяц. Хотя Сергей Маркович Гандлевский пишет и вовсе пять текстов в год, но каких! Писать больше себе не прикажешь, стихосложение — физиологическая потребность.
О профессии. Для многих само слово «нейрохирург» автоматически порождает логическую цепочку «тяжелая работа — много стрессов — он алкоголик». Насколько это оправдано?
Я не алкоголик. Положительно отношусь к алкоголю, но не страдаю этим как болезнью.
Первую свою операцию помните? Какие были ощущения?
Да, это была сосудистая операция, я учился на третьем курсе. Я стоял «на крючках» (обеспечивал ведущему хирургу доступ к операционному полю — прим. «Ленты.ру»). Ощущения были радостные, потому что приобщился к тому, к чему хотел. Но я тогда постоянно «перемывался»: в хирургии есть научно оправданный ритуал обеспечения стерильности, и у опытных врачей в голове табу — что можно трогать, «намывшись», а что нельзя. А я по неопытности раз десять себя расстерилизовывал, сестры меня перемывали, и, естественно, все на меня ругались. Но я все равно был рад.
А брезгливость трудно было преодолеть?
К чему?
К, простите, человеческому мясу, костям, экскрементам.
Я уже не помню, потому что давно преодолел. Конечно, я, как многие студенты-медики, придя на первый курс, очень боялся, не станет ли мне плохо при виде трупа. Но когда дело дошло до анатомички, я обнаружил, что мне, как и большинству, это не неприятно. Я даже какое-то время работал санитаром судебно-медицинского морга, видел там трупы, кишащие личинками и чем хочешь, и вообще всякие неприятности. И почему-то меня это не шокировало. Я всего два раза почувствовал дурноту, но и то не блевал и в обморок не свалился.
Что же это было?
Один раз на первых в моей практике родах — просто потому что это непривычно и непохоже на другие типы медицинских событий. Потом такого впечатления уже не было. И второй раз, на пятом курсе, я уже ходил дежурить и, как все пятикурсники, считал себя очень крутым хирургом, хотя, конечно, еще никаким хирургом не был, просто узелки вязал на портфеле…
Узелки?
При тренировке вязки узлов в хирургическом кружке лучший способ — когда едешь в метро, завязывать нить на ручке портфеля. Пока до автоматизма не дойдет. Ну так вот, второй раз случился в перевязочной для ВИЧ-больных. Я много к тому времени чего видел: и бомжей, и трупов, и вшей — городские больницы тому способствуют, но там была пришедшая на перевязку небесной красоты (в моем представлении о красоте, во всяком случае), хорошо и дорого одетая девушка. ВИЧ-позитивных по саннормам нельзя перевязывать в обычной поликлинике. И вот хирург, которому я помогал, снимает с ее руки повязку — а там тяжелая форма флегмоны, распад тканей и все такое. Я достоял перевязку, но мне было дурно. Меня в основном шокировало несоответствие этой девушки и ее болезни.
Давайте лучше о позитивном. О родах. Стоит мужчине ходить с женщиной на роды?
Нет. Определенно не стоит. Я не поддерживаю это увлечение. В XIX веке мировая наука очень много работала, чтобы добиться выделения акушерства в особую медицинскую специальность. Акушеров долго не признавали врачами, во многих странах в эту профессию не допускались мужчины. Чтобы роды принимал не цирюльник, не коновал, не первый встречный, а чтобы этому учили. Сейчас роды — процесс медицинский, и посторонним там делать нечего. В абсолютном большинстве случаев все идет как надо. Но для того, чтобы все шло как надо, нужно минимизировать хаос. Муж — это хаос. Он мешает персоналу, и все. А процедура разработана для персонала. Понятно, что это радостное событие, но пусть муж через 15 минут порадуется. Вообще, родственники пациентов разные бывают, некоторые искренне не понимают, что их присутствие неуместно, скажем, в операционной. Как-то мы оперировали мужчину с Кавказа, так его брат подошел и предложил свою помощь: я, мол, шашлычник, человек сильный, могу вам там помочь… С трудом отговорил. Другое дело — реанимация, куда, я считаю, нужно пускать родственников, особенно если это хронический больной и долго лежит или если речь идет уже о прощании с пациентом.
Недавно Госдума предложила сажать врачей за взятки — а взяткой считать все, что дороже так называемого «малоценного подарка». Что вы думаете об этом?
Если система не регулирует отношения, субъекты начинают регулировать их сами. Так случилось и с неформальными платежами в медицине, которые ни для кого из участников процесса не секрет. Чем они плохи? Тем, что распределяются в зависимости от собственного представления участников о добре и зле. Неформальный платеж может быть благодарностью, которая мотивирует врача к развитию, а может стать преступной схемой с мошенничеством, отъемом денег, вымогательством, разбоем, угрозами жизни и здоровью и вообще чем угодно. Было бы здорово, на мой взгляд, как-то легализовать эти платежи — предложить вносить их на какой-то счет и обложить налогом, а за уклонение от этой процедуры налагать административную ответственность вплоть до временного лишения профессиональной лицензии. Предложение тоже несовершенно, но лучше, чем ничего.
В моем понимании благодарность, будь то пачка печенья или 500 тысяч рублей, допустима только когда пациента уже выписали, и это его добрая воля.
В моем тоже. Более того — многие врачи, я в том числе, имеют на сей счет суеверие: нельзя ни о каких потенциальных «благодарностях» даже разговаривать до выписки, потому что это плохая примета. К сожалению, и многие пациенты уже не верят, что есть врачи, способные хорошо лечить просто за «спасибо». А ведь самое ценное свойство, даже экономически, не говоря уже о спасении души, — это порядочность. Порядочный врач за счет репутации заработает больше, чем вымогатель. То есть разово ты, может, сорвешь куш, но получишь и риски, в том числе уголовного преследования.
А для вас деньги важны?
Я в медицине не ради денег, хотя зарабатываю ею для себя достаточно. Я уверен, что вне медицины мог бы зарабатывать быстрее и больше. Но мне просто нравится моя профессия. Нравится сам процесс. Люблю больно делать (смеется). Кроме шуток, мне всегда хирургия напоминала классический древнегреческий театр. С его представлениями о зональности, подчиненности, строгой драматургии, каноне. Хирургическое отделение — это типичная сцена какой-нибудь трагедии Еврипида. Вот здесь зона боли и крови, здесь — эйфории, вот здесь на посту сидит сестра, deus ex machina. И чувства, которые испытывает герой трагедии — скажем, я — в операционной, очень древние, потому что передаются из поколения в поколение, от учителя к ученику. Когда надо чувствовать волнение, когда — ожидание, когда — тревогу. Я учусь у своего завотделением, а он учился у другого профессора, старой школы, и так далее. Это связь какая-то археологическая.
Восходит прямо к Эскулапу?
Да. Ну так вот. В моей работе бывают моменты монотонного физического труда — когда ты, например, четыре часа просто кусаешь-кусаешь-кусаешь щипцами или закручиваешь винты, или коагулируешь кровящие сосуды: закоагулировал — закровило — опять закоагулировал, у нас это называется «коагуляция терпением». И в эти моменты необходимо расслабляться.
Музыку в операционной включаете?
Да, причем часто. Если ее ставят сестры, это какая-то адская попса. Или врач приносит свою музыку. Или, если операция под местной анестезией и пациент в сознании, просто развлекаемся разговором, обсуждаем что-то.
Что обсуждаете? Надеюсь, не половую жизнь?
А почему бы и не ее? Обсуждаем. Ведь Эрос и Танатос близки.
Кстати об Эросе. О хирургах ходят слухи, что они снимают стресс беспорядочными половыми связями с коллегами.
Да, это правда. Снимают, конечно. Но не все. Это связано, собственно, не с хирургической деятельностью, а с психотипом хирурга. В хирургию обычно идут и там остаются люди с элементами девиантного, хотя и социализированного поведения. Они склонны к рискам, избыточной страсти, иногда насилию. Не все, разумеется, но многие. Так что да, есть беспорядочные связи. И с коллегами, и с пациентками даже у некоторых. Распространенное явление.
То есть если ты связываешься с хирургом (неважно, какого пола), то непременно будешь с рогами ходить?
Нет-нет. Но на определенном этапе жизни многие это проходят. Я, например, уже прошел. А кто-то постоянно этим занимается. Ничего не поделаешь — работа дает такую возможность. Согласно соцопросам, женщины считают хирургию самой сексуальной профессией. А мужчины вожделеют медсестер.
Но есть же врачи-аскеты, отказывающиеся от всего ради работы.
Мне кажется, в этом нет смысла. Ведь в конечном итоге каждый человек живет для себя. Никто же не знает на самом деле, как делается карьера. Кто-то берет аскезой, трудолюбием, усидчивостью, кто-то — врожденным чутьем, кто-то вообще случайно поднялся. Нет рецепта. Делай, что должен, и будь что будет.
Вы увлекаетесь хайкингом. Но вам не кажется, что экстремальный спорт — дело социально безответственных эгоистов? Вот пошел молодой человек в горы, сорвался в бездну, семья осиротела, старики-родители остались без помощи…
Ну, что касается меня — мои походы достаточно серьезны, но это любительский спорт, род фитнеса или командного спорта, хотя и более опасный, чем пинг-понг. Впрочем, и в пинг-понге можно в принципе получить серьезную травму. Те же, кто занимается альпинизмом профессионально, для кого это образ жизни, в основной своей массе немножечко психопаты, люди акцентуированные. Это не исключает их любви к семье, жене, детям и так далее. Но для них есть сверхценная идея: горы. Ничего важнее гор для них нет и быть не может. Лично я считаю, что подобное сильное всепоглощающее увлечение чем-либо все же вредит, даже если ты не сорвешься в бездну. Так же, как профессиональный спорт, в отличие от любительского, скорее вреден, чем полезен, — можно сломать шею и в йоге, в какой-нибудь особенно замысловатой асане. Но лечить такие увлечения бесполезно: это уже часть человека, как цвет глаз или волос.
Но разве риск не должен быть оправдан?
Не стоит рисковать зря, но и у осторожности должны быть границы. Практически любое действие сопряжено с риском. Если подсчитать все риски, то самая надежная стратегия сохранения себя — это просто не шевелиться. Но и тут угрожают пролежни и обезвоживание. В хирургии есть простое правило: риск должен быть оправдан для пациента. А сам с собой поступай как знаешь. У нас всегда есть искушение сделать операцию «для себя», пойти на риск, совершить, допустим, нечто заведомо бессмысленное, но замысловатое, удивить хирургической техникой, чтобы потом сказать: вот, я это сделал! Это искушение надо гнать от себя. Медицина создана для пациента и на него ориентирована. Кстати, если вернуться к горам — я не знаю, какой бы был для меня риск, если бы я не ходил в горы. Возможно, я бы просто спился.