В прокат выходит «Телохранитель» Алис Винокур — один из лучших французских фильмов прошлого года, участвовавший в программе «Особый взгляд» Каннского фестиваля. Этот параноидальный, взвинченный триллер Винокур выстраивает на злободневном материале: солдатский посттравматический синдром, грязные военные деньги, вторжение насилия в европейскую повседневность. Неподдельная, заразная современная тревога складывается в «Телохранителе», под техно и светофильтры, в историю ветерана Афгана (Маттиас Шонартс), который находит себе войну и на Лазурном берегу — точнее, на вилле ливанского оружейного барона, защищая его красотку-жену (Диана Крюгер) и сына. «Лента.ру» побеседовала с режиссером.
«Лента.ру»: Что вдохновило вас на такой сюжет?
Алис Винокур: Я много разговаривала с солдатами, вернувшимися из Афганистана. Они рассказывали о том, как война продолжает преследовать их — в приступах паники, кошмарах, вспышках ярости и депрессии, то есть типичных симптомах посттравматического расстройства. Так родился главный герой — Винсент, человек который по возвращении с войны сталкивается с дерьмовым миром политиков, торговцев оружием, коррупционеров. Причем непонятно, есть ли на самом деле угроза или ее порождает его паранойя. Мне хотелось, чтобы зритель постоянно спрашивал себя, насколько реально все, что происходит в кадре. Это сомнение — одно из основных параноидных синдромов, но это и очень современное чувство. Впитывая отовсюду потоки информации, мы оказываемся свидетелями — но в то же время ничего по-настоящему не понимаем.
Вы поэтому дегуманизировали нападающих на виллу — скрыли их лица масками, сделали их безмолвными?
Да, они должны были быть безликими — как в кошмаре, который вдруг стал явью. Мне немного странно говорить сейчас о фильме после того, что мы совсем недавно пережили в Париже — и испытали нечто подобное тому, что происходит в «Телохранителе». Мой младший брат был в театре «Батаклан» во время нападения — слава богу, он выжил, но смерть вдруг оказалась так близко... Никто этого не ожидал — и тут из ниоткуда, из толпы появились люди с автоматами. Вот это ощущение я хотела передать — шока от того, что твои самые жуткие страхи начинают сбываться. Винсент в «Телохранителе» готов к насилию, он его даже жаждет — спецназовцы рассказывали мне, что умеют убивать тремя сотнями способов. Убийство нормально для них. Но реальный мир оказывается еще более безумен.
Как в нуарах.
Да, именно. Я хотела, чтобы фильм ощущался почти на физическом, сенсорном уровне. Чтобы зритель погрузился в сознание героя, почувствовал себя в его коже. Поэтому так важны были музыка и работа со звуком — они задают ритм, вводят в определенный транс, в каком-то смысле иллюстрируют душевный ландшафт героя.
Не самый здоровый.
У Винсента есть татуировка со строчками из солдатской молитвы, популярной у тех, кто ездил в Афган: «Ниспошли мне смерть, ниспошли мне боль». Чем хуже, тем лучше — у них примерно так перевернуто сознание. Столкновение со смертью лицом к лицу делает это с тобой — парни, побывавшие на войне, уже не вполне в этой реальности существуют, они дезориентированы и растеряны. Но мне не хотелось, чтобы, как в американском кино, все выглядело такой показной драмой — как в «Телохранителе», например, у героя Кевина Костнера. Вообще, смешно, что мой фильм выходит в России с таким названием (в оригинале картина Винокур называется «Мэриленд» — прим. «Ленты.ру»). Надеюсь, никто из зрителей не решит, что это очередная фальшивая мелодрама! Винсент совсем не похож на американских персонажей, и кино, надеюсь, получилось не похожим на американские триллеры. Это вам не Кевин Костнер, здесь все по-настоящему! Хотя своеобразная любовная линия у нас в фильме есть — благодаря героине Дианы Крюгер.
Кажется, сексуальное напряжение между ними только добавляет головной боли герою Маттиаса Шонартса.
Так и есть. Но важно было не уйти в мелодраматику. Обойтись, например, без сцен секса. Ничего против них не имею, но в некоторых случаях куда более интимным оказывается что-то невиннее — иногда просто засыпая рядом с другим человеком, ты сближаешься с ним сильнее. То же и в фильме. Мне хотелось показать, как эти двое вдруг находят что-то общее, что их сближает, — несмотря на то, что вокруг них съезжает с катушек весь мир. Оригинальное название «Мэриленд» в том числе и об этом — это такая аллюзия на Страну чудес, только сошедшую с ума, населенную лживыми политиками, торговцами смертью, жертвами войн и теми, кто их творит. Ты никому не можешь верить. Система прогнила. Погода ужасная. По телевизору — новые и новые страдания. Одуревший мир, зазеркалье, ставшее реальностью. И посреди всего этого — пара трахнутых жизнью людей.
Как вы работали с актерами?
Я уже не раз рассказывала в интервью, что Маттиас Шонартс нас всех на съемках даже пугал — так сильно он погрузился в персонажа. Он был с собой — и с нами, со мной — слишком жесток. Совсем не спал, изводил себя. Он переживал в тот момент не лучшие времена и сам — но сумел пустить это на пользу фильму, задействовать в роли. Кроме того, Маттиас ездил на военную базу, провел там пару недель вместе с солдатами, жил той же жизнью, что и они. Мне понравилось с ним работать. Диана Крюгер тоже справилась со своей ролью на ура — из нее получилась идеальная трофейная жена.
Насколько важен подтекст фильма — грязные, заработанные на войне и коррупции деньги, на которые и построена вилла «Мэриленд»? Как и многие настоящие виллы на Лазурном берегу.
Достаточно важен, да. Мы во Франции склонны к амнезии, выборочной памяти в том, что касается источников денег, которые оказываются в стране, — и того, насколько они портят в том числе и французский истеблишмент. Когда я еще писала сценарий, кто-то из знакомых сказал: «Злодеи не могут быть французами. Сделай их русскими, например!» Это смехотворно, дурацкие клише. Дело не в национальности, конечно. На Кап д'Антиб, где мы снимали, хватает вилл богатых русских, очень роскошных, вычурных зданий, со всех сторон ощетинившихся видеокамерами. Но наши политики и чиновники не лучше. Их не волнует, какими именно деньгами и чьими страданиями оплачены эти виллы, если им самим тоже что-нибудь может перепасть. Мы возвращаемся к теме фильма: в этом мире уже никому невозможно верить.
Почему для вас так важно было снять фильм о посттравматическом синдроме?
Я сама долго пыталась понять, почему чувствую такое родство с солдатами, с которыми я общалась, почему их травма кажется мне такой знакомой, — я же не была в Афганистане и, конечно, не воевала. А потом меня осенило. У меня есть пятилетняя дочь, и мы с ней обе чуть не умерли во время родов. Я после этого очень долго приходила в себя — и переживала настоящий посттравматический шок, очень похожий на то, что бывает с вернувшимися на гражданку солдатами.
«Телохранитель» выходит в российский прокат 14 января