Российский фольклорист, антрополог, доктор филологических наук Светлана Адоньева и американский специалист по славянским языкам и литературе, доктор философии в Йельском университете, Лора Олсон Остерман, очаровавшаяся русской культурой в свой первый визит в Россию в 1982 году, выпустили совместный труд, посвященный образу жизни, быту и нравам женщин, принадлежащих к нескольким советским поколениям.
Как жили русские женщины до Октябрьской революции? Что изменилось в их жизни после тотальной коллективизации деревни, и каково было тем, чья молодость пришлась на послевоенное время? Авторы попытались разобраться, почему именно женщин, жертв патриархального уклада, называют источником, питавшим великую русскую культуру. Что их рассказы говорят об их ценностях, желаниях и мотивах? Каковы их магические и религиозные практики, межпоколенченские отношения родства и свойства, отношения с мертвыми?
С разрешения издательства «НЛО» «Лента.ру» публикует отрывок из книги Лоры Олсон и Светланы Адоньевой «Традиция, трансгрессия, компромисс: Миры русской деревенской женщины».
В советское время система женской социализации изменилась, но иначе, чем мужская. Мы опишем систему женских возрастных статусов, которая существовала до начала 1930-х годов, и затем рассмотрим произошедшие в советское время изменения.
Женские возрастные статусы отмечались внешними маркерами: одеждой, прической. До пяти-шести лет детей обоих полов одевали одинаково — в рубахи; по достижении этого возраста девочки носили платья, мальчики — штаны. Первый «праздничный» наряд для девочки шился к тринадцати-пятнадцати годам, в то же время она получала свою первую собственную выходную пару обуви. Эту одежду в первый раз следовало надевать в церковь; после этого она носилась по праздникам. До замужества девушки заплетали волосы в одну косу, тогда как замужние женщины закручивали волосы в пучок, в две косы или зачесывали их под гребенку. Незамужние женщины продолжали ходить с одной косой: старых дев называли сивокосыми.
Девочек учили женским работам с раннего возраста. С семи лет они выполняли обязанности нянек для маленьких детей, между десятью и двенадцатью годами отправлялись на работу в поле вместе со своими родителями: косили, сгребали и скирдовали сено. В этом возрасте их учили готовить, но только большуха выполняла основную работу по приготовлению еды и разводила огонь в печи — девочки могли лишь помогать ей. К семи годам старшие женщины (матери или бабушки) учили их прясть. С тринадцати-пятнадцати лет мать учила их ткать (сновать). Часто навыки ткачества женщины приобретали не от матери, а только после замужества, в доме мужа. Кросна находились в ведении свекрови, которая могла заново учить невестку ткать.
В Вологодской области нам рассказывали о ритуале «первой нити». Когда девочка училась прясть, первый клубок, спряденный из самой грубой кудели, бросали в печь — обычно это делала бабушка. Пока клубок не сгорал дотла, девочка должна была сидеть на снегу «голым задом». Чем тоньше и лучше была нить, тем быстрее она горела и тем меньше приходилось сидеть в снегу.
Когда приходило время вступления в брак, как правило, девушка уже умела шить, вышивать, ткать, готовить и выполнять другие домашние работы. Тем не менее в доме мужа после свадьбы ее обязанности ограничивались тем, что определяла свекровь. Готовность подчиниться воле свекрови — какой бы она ни была, злой или доброй — вменялась будущей невестке в акте ритуала, по которому на второй день свадьбы молодая жена должна была мести пол, спросив предварительно у свекрови о том, как это нужно делать, и одарив ее платком «за науку».
Другие аспекты свадебного ритуала также учили будущую невестку готовности выполнять требования свекрови. Так, по рассказам о свадебном обряде, записанным нами в Вологодской области, невесту «учили» причитать старшие родственницы в период, когда девушка была сговоренкой, то есть после сватовства и до венчания. Старшая женщина заводила причет, а невеста подхватывала. Это причитание, исполненное женщиной 1907 года рождения, описывает поведение, которое предписывалось молодке. Оно должно было подготовить невесту к ее новой роли:
Как лихая-то свекровушка
Поутру да станет тихонько,
Поутру станет ранехонько,
Она ходит да все настукивает,
Как говорит да вся нарыкивает:
Ты вставай-ка, сноха заспяшша,
Ты вставай-ка да задремяшша,
Дак во чистом-то польице,
Во широком во раздольице,
Во лугах ли да пастухи пасут,
Во лугах ли да косцы косцят,
На горушках да пахари пашут.
Уж и я-то, да сиротиночка,
Я раным да встала ранешенько,
Я умылась да небелешенько,
Как уже я вышла-то в чисто польюшко,
Посмотрела да сиротиночка,
Во все четыре да сторонушки:
Во полях ли да пастухов нет,
Во лугах ли да косцов нет,
На горушках пахарей нет.
В причитании, которое невеста обращала к своей матери, представлен сценарий, ожидающий невесту в ее новом доме: у родителей ей разрешали поспать подольше — заботились и любили («что у батюшки-то воля, что у матушки-то нега»); в доме свекрови ее будят так рано, когда еще никто не принялся за работу. Более того, свекровь обманывает ее, укоряя в том, что она проспала. Причитание готовит невесту к одиночеству и враждебности, которые она будет переживать в будущем; кроме того, оно предполагает определенную эмоциональную норму: замужняя дочь скучает по матери.
Для того чтобы сформировать новые статусные отношения, использовались и другие приемы. Дочерей и внучек учили магическим действиям, которые помогали им удерживать эмоциональный контроль над ситуацией: «Это мода была, от венца поедешь, дак-от с женихом не разговаривай. Если первая заговорила, так и будет он командовать. Это вот еще бабушка была, меня учила дак. Заходит на порог-то и говорит (невеста после венца): "Я ступаю на порог, заступаю свекра, заступаю на другой — свекра и свекровку". Три порога-то, а на последнем: "Деверя и золовку, всех заступаю"».
Женщина сообщает о заговоре, которому ее обучила бабушка: этот свадебный заговор обнаруживает предусмотренное традицией желание молодой женщины доминировать. Сочетание слов, действий и намерения должно воздействовать на тот символический мир, который выражен пограничным временем и пространством: первым шагом молодой на порог дома мужа. «Заступая» свекра, свекровку, деверя и золовку, невеста объявляет свою власть над ними.
Еще один ритуальный свадебный акт обеспечивал символическое принятие молодой в дом мужа. В другой деревне того же Белозерского района Вологодской области на второй день свадьбы, утром свекровь вела невестку на двор закармливать скотину: она набрасывала свой платок на плечи невестки (поскольку считается, что скотина не принимает посторонних). Невестка должна была заранее приготовить дар, который она пекла еще в доме у своих родителей. Обычно это был колоб (булка из пресного теста). В присутствии свекрови невеста разламывала колоб на куски и закармливала этими кусочками скотину: так свекровь «вводила» молодую во двор.
Пока свекровь была на большине, она варила, пекла, готовила и присматривала за детьми. Молодка работала в поле, стирала и убирала дом: «свекровь за столом, невестка — за двором». Пока свекровь на большине — «ничего не тронь, только работай». Пока она была в силах, никому больше не позволялось растапливать печь или готовить, но когда свекровь уже переставала справляться с этими работами, она «сдавала большину»: передавала свои обязанности младшей женщине и та занимала ее место.
В Вологодской области большину обычно передавали на Покров, 14 октября. Свекровь и невестка пекли рыбник (пирог, в котором рыба запекалась целиком; рыбник был обязательным блюдом свадебной и поминальной трапезы). Женщины замешивали тесто в четыре руки (обычно тестом занимается только большуха), и после этого все хозяйство переходило к невестке. Свекровь же сама еду уже не подавала, садилась за стол и ждала, когда накроют.
Важной особенностью женского традиционного знания и обязанностей было то, что они передавались только тогда, когда женщина достигала соответствующего социально-возрастного статуса. В похоронных церемониях (приготовлении поминального стола, омовении покойника) обычно не участвовали девушки и молодки. Как правило, знахарками, причетницами и свахами были старшие женщины — большухи и передавшие большину старухи.
Как нам говорили, если женщины не выходили замуж к 25-30 годам, то они редко находили себе мужа, их считали старыми девами. Женщины, которые по какой-то причине не прошли через заданные традицией статусы, находили себе особые социальные роли, предполагавшие владение определенными знаниями. В интервью женщина 1938 года рождения рассказывает нам о своей тетке 1904 года рождения, которая никогда не была замужем, но была для нее «как мать», помогала ей в родах и заботилась о ее детях.
— А она была не замужем?
— Она замужем не была, старая дева.
— А почему так получилось?
— А потому, что война была, на ее обеспечении остались мал-мала...
— Родителей не было?
— Отец умер рано, с сердцем, мать потом безногая была, вот она все... Так и не вышла. За вдовца не пошла, отец не разрешил, мол, «не ходи». А так, видно, не пришлось. Ну, бывает, ведь и теперь есть не выходят, не понравится, да все.
История этой старой девы — история компромисса: несмотря на то, что неписаные правила предполагают, что магия ухода за детьми — компетенция матерей и большух, женщина научилась им до срока, когда была девушкой, поскольку ее мать была инвалидом и не могла делать многое из того, что нужно было для ухода за ее младшими детьми.
Как правило, магическое знание передавалось на этапах изменения статуса. Девушки мало знали о магической практике, их знание ограничивалось мантикой. Молодух учили, как ухаживать за ребенком, в том числе — как защищаться от сглаза и порчи, но лечебную магию и родильные обряды практиковали большухи и старухи. Обычно функции повитухи выполняли рожавшие женщины, уже вышедшие из фертильного возраста. Повитуха должна была быть опытной женщиной, ее ритуальная задача в момент родов заключалась в получении души из иного мира и правильном устроении ее в мире живых. Поэтому событие родов всегда было сокровенным: в течение шести недель после родов повитуха жила с молодой матерью и младенцем или, во всяком случае, присматривала за ними.
Интервью с женщиной 1924 года рождения прояснило для нас иерархию женских возрастных статусов по отношению к рождению детей и материнству.
— Я сама, одна рожала. Ведь сказать, дак ведь засмеетесь, как рожала! Вот старшую дочь рожала в хлеве, вот скотину-то застают, хлев, знаешь, еще новый был, построили все эти вот, перебирали весь дом полностью, как я вышла. Там пол был настлан, и все, чисто, и не заметила, легла на печь в той избе, вот...
— Как не заметили? Как рожали не заметили?
— Вот, легла спать, пришла с работы, дояркой всю жизнь была, дак убегаешься, сами пасли, сами все делали, все сами на фермах. Пришла домой, поужинали, там на печку залезла, вдруг по животу резнуло, я соскочила с печи-то, тут у нас такой примост был, допчином называли, вот, схватила, не знаю и чего, не знаю, простыню, не знаю и чего, — да в хлев. Думаю: «По ветру надо, или как ли?» Не знаю, еще первая дак.
— Так это первый ребенок был?
— Да.
— То есть первого ребенка одна рожала?
— Одна. Пришла в хлев, постлала простынь, на коленочки встала — и родился, девка поет у меня. А мужик не спит, я говорю: «Ты не усыпай, я не знаю, чего у меня получится». Сама-то уж это предполагала, уж время-то подходило. Пришел, а чего, уж родила, дак родилась. В избу он меня увел, я в подол робеночка положила, рубаху загнула, да его в подол, да и пошли туда, по лестнице поднялись, вошли в избу. «Чего, — говорит, — будем делать? Ничего не понимаем». А бабка спит, свекровка, молодая еще была, еще пятьдесят два года было бабке. Я говорю: «Иди по бабушку». Вот тут рядом была, старенькая жила. Я говорю: «Она ходит по родам-то, дак сбегай пойди». Он быстро вернулся, в окошко ей поколотил. «Иду, иду, иду!» Пришла, пупок отстригла, все сделала по-настоящему, все, коек-то ведь не было раньше, на полу спали, ну, принес скамью, да на лавку, сделали там, вот эта лавка была все. Вот, все, все прошло нормально. Она мне дала хлебушка поесть, ломоть хлеба отрезала, раньше эдакие круглые каравайки, большие пекли, отрезала ломоть и говорит, посолила этот ломоть и говорит: «Ешь. Три раза укуси». Я три раза укусила, прожевала, у меня послед сразу и вышел.
— Это такой способ?
— Она знала, много она знала. Вот она, видно, сходила туда к печи, наверное, поладила чего-то, я этого хлебушка покусала, и ни боли, ничего, ничего у меня не было, как будто я и не родила. А ребенок родился три восемьсот.
— Она его мыла сразу?
— Нет, она завернула его, потому что уж, этот, и говорит: «Надо воды нагреть». А ведь раньше не было ни газу, ничего, вот, говорит: «Вечером намоем ребенка, сейчас, — говорит, — не станем. Он пусть, — говорит, — на печке погреется». И все. Бабка встала, моя свекровка, печку затопила, дров немного положила, там погрела. Она с обеда пришла, пришла, сама залезла в печь, его там намыла, ведь раньше в печах мылись.
— В этой?
— Да, вот в этой печи, там. Все в печах мылись, ведь баней не было. Так было, так и напаришься веником, вон березовым, дак вся болезнь уйдет, никогда не болели люди.
— Мне даже непонятно, как в нее вползти, как-то ползком нужно залезать в печку, да?
— Да, ведь у нас устье-то большое, дак это туда. Еще когда печь новую, печь клали, дак все говорят: «Ложите, чтобы головой не достать». В печи седешь, сидя, и чтобы головой не достать до верху, вот такие высокие печки. Вот так и рожала.
Из этой истории ясно, что свекровь не могла помогать в родах невестки, потому что была еще «молодая», пятидесяти двух лет. Они приглашают более старую и знающую женщину. Как правило, старухи, которые умели помогать в родах (повитухи), были хорошо известны в деревне:
«В деревне есть женщина (бабка), которая умеет принимать роды. Про нее все знают, что она умеет. Обычно это уже старая женщина, молодые не умеют. Молодым не передавали умение. Только уж когда совсем старая становилась, помирать собиралась, тогда уж передавала или невестке своей, или дочке. Чужим не передавали, только по родне. А бывало, скоропостижно умрут, тогда ничего не передают».
Женщина, которая помогала в родах, также заговаривала младенца от грыжи: «Ребенка от грыжи заговаривали в бане. Мать держала его на руках, а бабушка заговаривала. Для этого специально приглашают бабушку, так как не каждая мать умеет заговаривать».
Старшие женщины, старухи, исполняли и другую важную роль в деревне. Девушки в зимнее время собирались на беседы в доме одиноко живущей женщины, вдовы или старой девы. Они арендовали ее избу, расплачиваясь дровами и едой.
На Святки было принято гадать. Хозяйка благословляла блюдо, которое использовалось в гадании, и проводила само гадание. Девушки складывали свои кольца на блюдо, которое затем покрывалось тканью; когда все пели подблюдную песню, в которой метафорически описывались разные варианты судьбы (за кого выйдет замуж, богато будет жить или бедно и тому подобное), старуха встряхивала блюдо и вытаскивала по одному кольца; считалось, что его владельцу суждено то, о чем в этот момент пелось в песне.
Хозяйка выполняла роль посредника между миром людей и иным миром, из которого и поступает информация о будущем: возможно, благодаря своей близости иному миру, возможно, благодаря очевидному отсутствию потребности в судьбе, связанной с замужеством и деторождением.