В Кремле 30 марта открылась персональная выставка российского ювелира Ильгиза Фазулзянова. Мастер рассказал «Ленте.ру», почему не пускает свои украшения «на поток», чем он отличается от Фаберже и почему дизайнеру или ювелиру из России трудно реализоваться на Западе.
«Лента.ру»: Традиционный вопрос — почему вы стали художником?
Ильгиз Фазулзянов: Я стал художником только благодаря стремлению к цели и одержимости этой целью. Только это позволяет добиться результатов. Чаще всего люди сдаются на каком-то этапе, когда возникают сложности. Мне повезло — я от рождения человек, который не сдается и добивается своих целей. Я с детства хотел быть художником, лет с пяти-шести, и это осталось моим неизменным решением. Художников, конечно, много. Но есть художник с большой буквы, или даже творец, не важно, как называть. И его работы не просто радуют глаз, а будоражат каждого, кто их видит. Важно не просто создать красивую вещь, но и заставить других людей понять эту красоту. Публика — составляющая искусства.
А почему выбрали именно ювелирное искусство?
Когда я занимался живописью, я понял, что ничего в этом не добьюсь. Ничего — в смысле мои работы не будут будоражить. Будет результат только лично для себя. Освоил технику и ее используешь, только сюжет меняешь. Для меня в творчестве важно всегда расти. В ювелирном искусстве прекратить учиться, профессионально расти просто невозможно. Всегда есть простор для самосовершенствования. Но это лично мое мнение. Есть, понятно, живописцы, тоже чувствующие, что могут всю жизнь совершенствоваться в своем деле и нет тому предела. Но я не прочувствовал этого ни в живописи, ни в витражном искусстве, ни в графике — только в ювелирном деле. Причем сразу же, как только мне в руки попала первая проволока золота. Это было удивительное чувство: не металл мной «руководит», а наоборот, я им, он подчиняется мне. Меня это завораживает и по сей день. Драйв, вызванный этим, привел к тому, что я уже через два года взял первую международную премию. Многие опытные ювелиры говорят, что это невозможно — награда через два года после старта карьеры. Как это произошло, для меня самого загадка. Я стараюсь об этом не задумываться, как не задумываюсь о том, откуда берутся идеи. Знаете, если художник начинает думать, откуда он берет идеи, он сразу перестает быть художником. Это должно приходить откуда-то «оттуда».
Премии и награды важны для вас?
Та, первая, была очень важна. Я только начинал свой путь, и она меня вдохновила, подтвердила правильность выбора. Сейчас, 24 года спустя, острота ощущений от премий несколько притупилась, но тем не менее всякий акт признания еще раз подтверждает, что я на верном пути. Персональная выставка в Кремле — явление того же порядка. Но главное в творчестве все равно оно само, а не призы за него.
Есть ювелирные бренды, которые ставят творчество на коммерческие рельсы, выпускают множество разных линий, в том числе «демократичных». Вас этот путь не прельщает?
Знаете, я пробовал. Честно. Ни к чему это не привело — сплошные бизнес-гонки. Мне стало неинтересно, и я это прекратил. Все-таки я больше художник, чем бизнесмен, хотя бизнес люблю. Если бы в моей работе не было делового компонента, я бы, конечно, не смог выжить и обеспечить себе самостоятельность, продолжать творить то, что я хочу, не прибегая к помощи сторонних инвесторов и банков. Я работаю с дорогими материалами — это важно для меня и важно для заказчиков. Но если экономическая ситуация сложится совсем плохо, я готов работать с деревом и медью — для меня главное возможность творчества, а не цена, которую можно назначить за произведение.
Вас сравнивают с Фаберже. У него было большое производство, ученики, мастерские, широкий рынок сбыта. Вы прослеживаете какое-то сходство?
Специалисты чаще сравнивают меня с Лаликом, чем с Фаберже. Фаберже российский бренд, он больше на слуху. Мне приписывают сходство с Фаберже, поскольку он использовал гильошированную эмаль. Но суть в том, что я как раз гильоше не использую: я работаю с эмалью по ручной гравировке, а гильоше — это механическая обработка металла, нанесение рисунка механическим способом, пришедшее в ювелирное дело из часового, где таким образом обрабатывали циферблаты. Это специальный станок с резцом, который нарезает узор по заданному алгоритму. Искусство эмали на высокий уровень поставили французы, и в эмальерном деле мы следуем за ними, прежде всего за Лаликом. Его имя чаще ассоциируется со стеклом и духами, парфюмерными флаконами, но на самом деле он был замечательным ювелиром. За годы работы я изучил множество техник эмали — японских, французских, английских. Русских, кстати, тоже. И поскольку специального ювелирного образования у меня нет, то до всего доходил сам, лабораторным путем, так сказать. Многие мои техники — мои собственные разработки, авторские, у старых мастеров такого не было. Мне говорят специалисты, что нужно описывать эти техники, давать им названия.
Но и часовому искусству вы не чужды — создаете циферблаты для компании Bovet.
Да, уже более двух лет. Мы пытались работать с очень известной швейцарской мануфактурой, но не сложилось, потому что она входит в крупную корпорацию и там очень много организационных сложностей — от идеи до конечного продукта проходит минимум два года. Это мне неинтересно: если у художника есть идея, ее нужно быстро воплотить. С Bovet работа организована значительно быстрее, и в этом году в Женеве, одновременно с SIHH, мы представили десять циферблатов, выполненных в разных стилях и техниках, в духе живописи XVIII, XIX, середины XX века и современного искусства. Я признателен владельцу Bovet за то, что он дал мне свободу действия, выбора сюжетов и формы их воплощения. Кстати, мои «Всадники Апокалипсиса» с мужских циферблатов — это не столько библейский сюжет, я от библейских сюжетов несколько далек, а общефилософский: это о том, что происходит с человечеством. В женских часах использована и роспись по фарфору, и выемчатая эмаль, и перегородчатая эмаль клуазоне (изначально японского происхождения), и паваж.
Говорят, российские художники вторичны и никому на Западе не нужны...
На самом деле российские художники, дизайнеры и архитекторы на Западе не защищены — ни юридически, ни практически. За свои проекты художники из Англии или Америки просят у крупных компаний гораздо больше денег, нежели мастера из России. А с нами еще «бодаются», торгуются, пытаясь снизить оплату. Почему мы не защищены — другой вопрос. Дело не в юристах. Западный дизайнер может запросить хоть миллион долларов, и ему никто не скажет, как кому-то из российских его коллег: «А ты кто такой, что столько просишь?» Причем вне зависимости от объективной ценности проекта. Видимо, имена западных художников ценны сами по себе, так сказать, «выбиты на золотых табличках». Поэтому все стремятся сделать себе имя, получить «золотую табличку» на Западе — имя становится гарантией того, что в дальнейшем тебе будут предлагать достойные условия.
Но вы остаетесь в России?
Да, у меня здесь масса проектов. Но я объездил практически весь мир, и мне везде комфортно. Я могу сидеть на пляже и резать восковку (восковую модель будущего изделия — прим. «Ленты.ру»). Если есть мастерская и верстак, чтобы работать, — неважно, где она находится. Возможность требовать от компании-заказчика миллион долларов лично для меня не так уж важна.
А вообще была ли, существовала ли российская самобытная ювелирная школа?
Все, что у нас на Руси появилось, — конечно, в известном смысле пришлое. Техники прежде всего. Но со временем в заимствованиях возникли национальные элементы, орнаментация, оригинальные стили и технологии. Поэтому Овчинников, Хлебников, Перхин — это уже русская ювелирная школа, неорусский стиль.
Вы патентуете свои техники? Российский часовщик-самородок Константин Чайкин получил уже множество патентов на свои изобретения.
Он патентует технические решения. А форму мазка или идею нельзя запатентовать. Если будем сами варить эмаль по уникальному рецепту — запатентуем. Когда от меня уходят сотрудники или ученики, иногда спрашивают: «А вы не боитесь, что они сделают то же, что и вы, они же знают технологии?» Я не боюсь. Потому что они пытаются, но у них не получается. Внутренний мир художника нельзя скопировать. Подражатель только подражает, но дальше расти не сможет. Честно скажу: если какой-то из моих учеников показывает самостоятельную хорошую работу — мне приятно, а если плохую — меня коробит. Я не для того его учил, чтоб он делал плохие работы. Ревности к успеху ученика у меня нет, есть чувство гордости за то, что в хорошем мастере есть мой вклад.
Помимо металла и технологии, вы используете драгоценные камни. Чем руководствуетесь в выборе? Трендами?
Трендам я не следую. Для меня важна и первична в украшении моя идея, которая наполняется «начинкой» — металлом, эмалью, камнями. Подбор материалов нужен для того, чтобы идея воплотилась так, как она должна воплотиться. Есть компании, которые строят украшения вокруг камней. Это дизайн, а не искусство, хотя дизайн может быть превосходный. Я работаю «под камень» очень редко, хотя бывает, что именно он дает идею. И, признаться, такие работы все равно получаются слабенькими. С другой стороны, я меняю камни под свою идею — например, мы граним жемчуг. Тот слой, который при обычной шлифовке снимается, мы покрываем гранями, создавая необычный эффект.
Мы много говорим об искусстве, но украшения все же вещь прикладная, они предназначены для того, чтобы их носили. Ваши вещи удобно носить?
В прежние времена был лозунг: «Искусство принадлежит народу». Вещи необходимо носить. Для меня нет разницы по важности прикладной и коллекционной роли вещи. Все изделия должны «жить» как в витрине, так и на человеке. Директор музеев Кремля сказала мне во время подготовки выставки, что ее удивило, насколько комфортны вещи: ничего нигде не цепляется, не давит, не жмет, даже объемные вещи не слишком тяжелы, серьги сбалансированы, их вес не чувствуется.
Вы делаете украшения для мужчин?
Мужчины очень сложные. У них и жизненная философия не такая, как у женщин, характер другой. Если я делаю мужские вещи, мне интереснее общаться с конкретным заказчиком, а не делать вещи «вообще», вроде серии запонок к Новому году, которые ни о чем не говорят. Я задаю мужчине-заказчику множество вопросов. Какое у него хобби, работа и так далее. У женщин как такового хобби не бывает, за редким исключением. У них бывают кратковременные увлечения — вышивание, вязание, еще что-то. Для мужчины его хобби — будь то охота, машины, мотоциклы или спорт — как вторая работа, занимает больше времени, только приносит больше удовольствия. Как-то один заказчик пожелал запечатлеть в украшении свою удачу на охоте, он застрелил в Африке гепарда. Для охотников у всех животных есть части тела, которые используют как знаковый трофей, — у гепарда это особые косточки. Мы сделали украшение, обыграв и эти косточки, и силуэт гепарда, переходящий в очертания Африки. Получился крупный кулон — его можно поместить и в рамку.
А какое хобби у вас?
Мне повезло, моя работа для меня одновременно и хобби.
Но вы в отличной форме, наверняка занимаетесь спортом?
Спорт в моем случае — способ поддерживать себя в форме для работы. Я занимаюсь им всю жизнь, был кандидатом в мастера спорта по биатлону, изучал боевые искусства, но это все прикладное.
У вас есть бренд-амбассадоры?
Я не хочу привязывать свои изделия к каким-то определенным лицам, пусть даже известным. Все люди уникальны, и не стоит создавать стереотипы восприятия. Вещь может плохо смотреться на знаменитости и идеально подойти клиентке. Иногда даже удивительно видеть, насколько та или иная вещь рождена именно для этой женщины. Я сам чужд любого идолопоклонничества, не творю себе кумиров ни среди художников, ни среди знаменитостей и не хочу, чтобы кумиры диктовали моим клиенткам, что им выбирать.
Российские клиенты поддерживают вас?
Как? Рублем? Да, в «тучные годы» покупали, и покупали активно. Но, скажем, когда я готовил выставку в Кремле, и на подготовку не хватало денег, я кинул клич среди своих клиентов — помочь даже не мне, а ювелирному искусству. Практически никто не отозвался. В Европе, я на сто процентов уверен, клиенты отозвались бы. Для них поддержка искусства — часть общей культуры. Может быть, повлияла наша текущая экономическая ситуация. Я не любитель просить у кого-то что-то. Даже если есть какие-то связи и знакомства, все равно стараюсь не просить.