В Сахаровском центре при содействии Фонда Егора Гайдара прошла первая дискуссия цикла «Четверть века без СССР: Ad Memoriam». В ней приняли участие социолог Лев Гудков, демограф Анатолий Вишневский и культуролог Виталий Куренной. Они обсудили, как советская власть формировала образ нового человека, каким он стал и куда ушел. «Лента.ру» записала основные тезисы их выступлений.
Куренной:
Идея о возможности целенаправленного конструирования человека с помощью модуляции контекстуальных и социальных условий, — столп всей советской антропологии. Еще Николай Бухарин, выступая на I Педологическом съезде, говорил, что если мы не сможем справиться с историческим, социальным наследием прошлого, то вся революция напрасна. Согласно этому мнению, социум можно изменить вручную.
Это был великий антропологический миф, зашитый в структуру советской власти, — вся ее легитимация строилась на том, что она уполномочена творить будущее. Это вдохновляло (и продолжает вдохновлять) власть на создание идеологических моделей.
Идея новой антропологической конструкции была осознана большевиками сразу после того, как они захватили и удержали власть. Начиная с 1920-1921 годов, проблематика культуры и культурной антропологии становится для Ленина ключевой. Объявление нэпа (новой экономической политики) также было и началом политики реализации программы культурной революции. Именно в ее рамках предстояло конструирование нового человека. Владимир Ильич хорошо понимает, что решение базисных марксистских задач не приводит к нужному результату. Значит, просто нужен гражданин другого типа. На культурную революцию возлагаются большие надежды.
На последнем предвоенном съезде ВКП(б) в 1939 году Сталин в своем пленарном докладе объявляет, что задачи культурной революции в основном выполнены. Это был фундаментальный, дорогостоящий проект. За годы второй пятилетки 60 процентов ВВП направлялись на реализацию социально-культурной политики в РСФСР. Естественно, эти гигантские средства также шли и на национально-культурное строительство.
По мнению Ленина, решение задач культурной революции, выращивание нового человека, не выполнено до конца, пока все носители старой культуры не устранены, — исправить их невозможно. Именно поэтому был развернут Большой террор.
Гудков:
Каждый тоталитарный режим исходит из идеи построения принципиально нового общества. Его основой должен быть новый человек, воспитанный в новых институциональных условиях. Здесь очень важен не только институциональный контекст, но и практики формирования социума: идеология, полный контроль над системой социализации, государственная организация труда, подчинение всего политическим целям и так далее.
Любой тоталитаризм сочетает, казалось бы, две несовместимые вещи. Это архаика как утопия и модерн как средство реализации утопии. Важно, что именно архаичные представления начинают выстраиваться как образ будущего, как средство легитимации власти и основа для манипулирования общественным сознанием и установления институтов массового подчинения. Принудительная практика внедрения лозунгов, социализация, воспитание изменяют структуру личности человека и его жизненные стратегии.
Куренной:
В ходе этого проекта рационального конструирования нового человека ликвидировались все институты традиционного общества, они были заменены на новые, советские. Они существовали бок о бок с огромной теневой сферой: экономикой, распределительной системой благ, величайшей лагерной культурой, которая эксплицитно себя противопоставляла внешней системе.
Все наблюдаемые процессы, связанные с криминализацией, гигантским теневым сектором, в действительности являются инертным следствием этой советской модели построения нового человека. Например, когда советские суды перестали работать, вместо них возникла воровская стрелка.
В этом выражается особенность нового антропологического субъекта, например его чрезвычайное отчуждение от государства. Даже человек, находившийся внутри иерархии, все равно считал, что это государство нужно каким-то образом «кинуть». Все, что называется у нас коррупцией, — это, по сути, внутреннее отчуждение людей внутри государственного аппарата сверху донизу. Отличие мышления представителей власти от диссидентского здесь связано исключительно с положением первых в центральной иерархии. Выйдя из нее, они моментально превращаются в яростных ее критиков.
Гудков:
Прежде всего, советский человек адаптировался к репрессивному государству. Он представлял собой личность с двойным сознанием, принявшую свое положение по отношению к внешнему миру как исключительное. Это человек закрытого социума, и исключительность здесь работает как барьер между «своими» и «чужими». Важная его характеристика — сознание враждебного окружения нового общества и необходимости постоянной борьбы с внутренними и внешними врагами, то есть идея негативной идентичности, где самоутверждение «от противного» очень важно.
Для такого человека характерен иерархический эгалитаризм. Он демонстративно идентифицирует себя с властью, поскольку она аккумулирует в себе все коллективные ценности, монополизируя право говорить от лица народа и тем самым навязывая с помощью террора принудительное типовое всеобщее воспитание. У человека возникает представление о том, что власть устроена иерархически, и на каждом уровне существует свой собственный порядок и свои системы отношений. На то, что положено чиновнику, не может претендовать обыватель.
Такое отношение партикулярной зависимости воспроизводится на всех этажах. Это порождает, во-первых, очень мощный внутренний потенциал агрессии, двойственное отношение, преклонение перед властью, поскольку она — держатель коллективных ценностей. С другой стороны, возникает зависть и крайнее неуважение к власти.
Следующий момент, связанный с адаптацией к доминирующему и пронизывающему все и вся государственным насилием, — ориентация на простоту, на самые примитивные формы существования, уравнительное сознание. Отчасти это связано с распределительной экономикой и превращением государства в некую фабрику или казарму. С другой стороны, возникает уход от этого контроля в виде ориентации на физическое выживание.
Общая идеология представляет собой мобилизационный проект для построения нового общества. Но мобилизованное состояние не может быть хроническим, и поэтому возникает множество таких форм, которые позволяют адаптироваться или уходить от этого контроля и насилия. Начинается игра, которую Юрий Левада называл игрой в лояльность, очень похожая на старую советскую формулу «они делают вид, что нам платят, мы делаем вид, что работаем». Это адаптация через снижение запросов, высоких представлений. В конечном итоге ее результатом становится тотальная аморальность как способ выживания, постоянная интенция на снижение, упрощение жизни. У человека формируется очень короткий горизонт памяти и возникают механизмы вытеснения опыта насилия из сознания.
Социальный капитал индивидуума, существующего в подобной системе, чрезвычайно низок. Такое недоверие не только на институциональном, но и на других уровнях, дает право в свою очередь обманывать других. Поэтому областью доверия ограничивается только очень узким кругом близких людей. Этот опыт адаптации к репрессивному государству через понижение запросов, представлений о человеке, постоянные интенции на упрощение и примитивность, на вытеснение всего неприятного, с чем человек не в состоянии справиться, — все это и начинает составлять структуру личности.
Как говорят психологи, это структура слабой личности, не имеющей собственных убеждений, но готовая принять любую компенсацию в виде утешительных идеологических мифов вроде измышлений о великой державе, героическом прошлом. Государство поддерживает их благодаря созданию и поддержанию коллективных ритуалов.
Вишневский:
Ключевым моментом XX века для советского общества стало его превращении из сельского в городское. Но это долгий процесс, ведь существует промежуточный период полугородского-полусельского социума. Им очень легко манипулировать, поскольку когда общество устойчивое, то у него есть определенные принципы поведения, и с ним ничего не сделаешь. Когда же люди меняются, переходят из одного состояния в другое — здесь они очень чувствительны ко всякого рода воздействиям.
Весь XX век наше общество в основной его массе составляли сельские уроженцы или, в крайнем случае, горожане в первом поколении. Такая трансформация сильно влияла на социум и различные комплексы его поведения. Всплески массовых репрессий и другие подобные явления, которые казались неожиданными, были связаны с переходностью, маргинальностью нашего общества, не исчезнувшей до сих пор.
По-настоящему оценить советский период, его опыт и результаты не так просто. Даже Сахаров и Солженицын по-разному воспринимали его, и это только указывает на всю его сложность.
Гудков:
Один из первых проектов ВЦИОМ в 1988 году состоял в регистрации механизмов и форм распада советской системы, ведь уходило поколение, которое было в чисто демографическом смысле наиболее характерным носителем ценностей прошлой системы. С уходом этих людей, по мнению социолога Юрия Левады, должны были исчезать ее установки, представления и опыт существования.
Казалось, наши первые массовые исследования подтверждали эту идею, потому что хранителем советских представлений были именно группы пожилых людей, а молодые становились более толерантными и ориентированными на европейские ценности. Но самое главное заключается в том, что они выступали как движущая сила для перемен. После первого замера мы думали, что станем следить, как по мере демографического убытия старого поколения и вхождения в жизнь людей, не имевших опыта советского существования, общество и вся система будут меняться. Но уже второй замер 1994 года вызвал недоумение, а результаты 1999 года и далее до 2012 года показали, что этот человек не уходит и продолжает воспроизводиться.
Это происходит потому, что значительная часть институтов советского времени никуда не делась. Они определяют социальный контекст повседневности человека. Так что я думаю, что подобный антропологический тип будет воспроизводиться по крайней мере еще два-три поколения.
Люди, сформировавшиеся во время перестройки, обладают памятью и некоторыми способностями, необходимыми для изменения советской системы. В то же время нынешняя молодежь выступает носителем советских ценностей. Произошел интересный переброс опыта уходящего поколения, дедов, к нынешнему молодому поколению, которое входило в жизнь начиная с 2000-х годов. Оно в наибольшей степени провластное, поддерживающее курс на неотрадиционализм и культивирование приоритета государственных интересов над личными.
Воспроизведение молодежью советских стандартов — это отчасти компенсация распада СССР. Соединяя новые потребительские стандарты и ориентации, молодые люди нуждаются в санкционированном представлении о великой державе, героическом прошлом, Победе как главной коллективной ценности и опорном символе. У них такие ценности воспроизводятся в гораздо большей степени, чем среди 50-60-летних людей.
Вишневский:
Черты, характерные для советского человека, в значительной степени маргинальны. Наблюдая за демографическим поведением людей, видно, что они ведут себя совсем не так, как их родители, но как любой европейский человек. Хотя сейчас появляются ревнители традиционной морали, это ничего не может изменить, ведь люди уже ведут себя по-другому.
90-е годы ознаменовали серьезные перемены в семейном, брачном, родительском поведении. Статистика подтверждает, что если человек чувствует себя свободным в своей личной жизни, он рано или поздно будет чувствовать себя свободным во всем.