Круглая дата — всегда повод вспомнить и задуматься. Ровно 30 лет назад, 26 апреля 1986 года, на Чернобыльской АЭС произошла крупнейшая авария за всю историю освоения мирного атома. О причинах трагедии, последствия которой сказываются и 30 лет спустя, и ее уроках рассказывает спецпроект «Ленты.ру».
Почему после аварии не были приняты эффективные меры по защите населения, куда пропала вся дробь из охотничьих магазинов весной 1986 года, опасна ли зона отчуждения сейчас? Об этом и многом другом «Ленте.ру» рассказал кандидат физико-математических наук, ведущий научный сотрудник НИЦ «Курчатовский институт», член Российской национальной комиссии по радиологической защите, эксперт-консультант Центра по инцидентам и аварийным ситуациям МАГАТЭ Владимир Анатольевич Кутьков, с сентября 1986-го и до конца 1991 года работавший на ЧАЭС.
Авария на Чернобыльской АЭС, как и любая другая авария, является следствием человеческих ошибок. Ошибок тех, кто эксплуатировал станцию, проектировал, строил. Это одна часть проблемы. Но есть и вторая. Она связана с тем, как люди реагировали на аварию, что они делали в критической ситуации. И, конечно же, здесь сработала система личной безответственности, которая была в Советском Союзе.
В бывшем СССР все решала и за все отвечала КПСС, остальным же гражданам отводилась роль исполнителей этих решений. Личная инициатива была наказуема. В Чернобыльской аварии это привело к параличу местных властей и руководства станции, который проявился в невозможности принятия самостоятельных решений. Я не хочу сказать, что руководство ЧАЭС в лице директора и главного инженера было некомпетентно, но по их действиям создалось впечатление, что люди просто не могли поверить, что произошло то, что не могло произойти в соответствии с проектом, решениями, планами. И это в первую очередь было связано с тем, что на всех уровнях культивировался миф о полной безопасности атомной энергетики, а следовательно, и невозможности аварии, подобной чернобыльской.
Один мой коллега из Германии, занимавшийся исследованиями в Южно-германском радиоактивном пятне, возникшем 30 апреля 1986 года, рассказывал, что на основании изотопного анализа радиоактивного загрязнения они пришли к сенсационному выводу о том, что в СССР взорвался ядерный реактор. Быстро отправили короткую заметку в чрезвычайно престижный журнал Nature, публикация в котором является несбыточной мечтой для многих исследователей. Сенсационную заметку не напечатали. Вердикт редакции был прост как выстрел: реактор взорваться не может.
Уверенность в полной безопасности атомной энергетики в первый раз была поколеблена в 1979 году, когда на блоке №2 АЭС «Три-Майл-Айленд» («Трехмильный остров») в Пенсильвании (США) произошла тяжелая авария, которая только чудом не привела к загрязнению окружающей среды. Это была первая из трех тяжелых аварий в истории атомной энергетики: «Три-Майл-Айленд» в США, Чернобыль в СССР и «Фукусима» в Японии. Так вот, в Штатах ситуация была на грани катастрофы.
Интересно, что незадолго до аварии, в международный прокат вышел фильм «Китайский синдром» (The China Syndrome, 1979), в котором крутой физик доходчиво объяснял милой журналистке последствия тяжелой аварии на АЭС: мол, расплавленное топливо из Штатов насквозь пройдет через шарик и выплеснется в Китае, население которого неминуемо погибнет. И тут, как раз, случилась авария, хотя до этого всех уверяли, что опасности нет вообще и вероятность такой аварии — одна в миллион лет. В итоге стресс был фантастический, а страхи ужасными.
Похожая ситуация произошла в Чернобыле. Там тоже все верили, что все абсолютно безопасно, никто не говорил о возможности аварии такого масштаба и необходимой подготовке к ней. Уроки аварии 1979 года дорого обошлись операторам американских АЭС, которые были вынуждены вкладывать большие деньги в обеспечение безопасности. В это время я работал в МИФИ и не припомню, чтобы эта авария обсуждалась у нас на кафедре. Все мы учились на курсах гражданской обороны, но на них говорили лишь о военном применении атома, об опасностях мирного атома речь никогда не шла. В лучшем случае о безопасности говорили вблизи станций.
Конечно же, на каждой АЭС существовал аварийный план, но он ограничивался 30-километровой зоной вокруг станции. Никто не предполагал, что нужно будет защищать людей за ее пределами. А в итоге территория вокруг Чернобыля, которая была загрязнена настолько, что нужно было принимать какие-то меры, — оказалась порядка 300 километров в радиусе. И абсолютно то же произошло в Фукусиме. Та же уверенность в безопасности, выучке персонала, надежности техники и т.д. Считалось, что японские АЭС — лучшие в мире. Хотя, разумеется, после Чернобыля японские префектуры вокруг станций активно тренировались для обеспечения аварийной готовности. И только благодаря этому в марте 2011 года многих проблем японцам удалось избежать. Вообще же, можно говорить, что в трех случаях тяжелых аварий было много схожего, но люди действовали по-разному.
Наша ситуация оказалась самой тяжелой, в первую очередь из-за того, что в бывшем СССР была очень сложная система принятия решений в чрезвычайных ситуациях. В случае Чернобыля все завязывалось на ЦК КПСС, даже Киев был на вторых ролях. Довольно быстро, уже 26 апреля, в ЦК была создана Государственная комиссия по расследованию причин аварии, которая уже к середине дня была в Припяти. Она и принимала основные решения, хотя профессионалов-аварийщиков в ней не было. Комиссия профессионалов тоже работала на станции с раннего утра 26 апреля, но с совершенно иными полномочиями. Получилось, что Госкомиссия приехала расследовать, а нужно было спасать людей. Из-за этого возникла масса проблем, хотя сам факт организации и проведения эвакуации 50 тысяч жителей Припяти за неполные полтора дня, прошедшие с момента аварии, — удивительное достижение. Французы и сейчас считают, что это чрезвычайно жесткие сроки. Здесь командная система сыграла положительную роль: было легче мобилизовать ресурсы и все организовать. Надо было только вовремя принять решение, а оно принималось слишком долго.
Нечто подобное было и в Фукусиме, несмотря на то, что обеспечению аварийной готовности в стране уделяли большое внимание, например Япония — это единственная страна, где есть закон об авариях на АЭС. Принятие решений в нем завязано на премьер-министре, который автоматически становится главой чрезвычайной комиссии, берущим на себя в случае тяжелой аварии на АЭС все решения на местном уровне и на уровне страны в целом. Но получилось так, что исходным событием фукусимской аварии стало катастрофическое землетрясение, повлекшее много разрушений и жертв, потом случилось не менее разрушительное цунами.
По последствиям авария на АЭС «Фукусим Дайити» — на третьем месте. Получилось так, что у премьер-министра, который был в ответе за все, в начальный момент просто не дошли руки до ситуации на АЭС. И в результате первое решение по эвакуации людей из ближней к АЭС зоне самостоятельно и вопреки закону принял глава префектуры Фукусима. Это было сделано через пять часов после того, как волна цунами нанесла сокрушительный удар по станции и сделала ее неуправляемой. И его решительность спасла ситуацию.
Префекта не наказали за нарушение закона. А в Чернобыле в 1986 году все было иначе. Когда грамотные руководители здравоохранения нескольких районов Белоруссии за пределами 30-километровой зоны поняли, что происходит, и начали йодную профилактику для защиты щитовидной железы от радиоактивного йода, они были наказаны «за сеяние панических настроений» и исключены из партии — быстро, жестко и эффективно. Как результат — онкология щитовидной железы у детей с загрязненных территорий, развитие которой можно было легко предотвратить. То есть два совершенно разных подхода: и там, и там были люди, потенциально способные принимать решения, но в Японии они подтолкнули правительство к верным решениям, а у нас были ошельмованы.
Чернобыльская авария — это особый случай. Это первая в истории тяжелая авария, когда в окружающую среду было выброшено громадное количество радиоактивного материала. Значительно больше, чем в Фукусиме. Однако с точки зрения восстановления контроля над радиоактивными материалами в разрушенном реакторе она оказалась более простой. Вначале, когда информации о состоянии топлива в реакторе не было, «китайский синдром» проявился в полный рост. Было серьезное опасение относительно того, что расплавленное топливо может достичь уровня грунтовых вод, а это привело бы к чрезвычайно сильному загрязнению рек Припяти и Днепра. Хотя, конечно, речь не шла о том, что радиоактивность дойдет до Китая или Америки. В первые же дни была мобилизована большая команда донецких шахтеров, которые под третьим и четвертым блоком сделали систему тоннелей с тем, чтобы подавать туда жидкий азот для охлаждения расплавленного топлива, проникающего через фундамент. Сделано это было именно для того, чтобы радиоактивность не дошла до грунтовых вод. К счастью, расплавленное топливо сквозь фундамент не прошло, и охлаждать его не понадобилось. Топливо плавило бетон строительных конструкций, а громадные подреакторные помещения позволили этому «фаршу» свободно растекаться и остывать. За пределы фундамента оно так и не вышло. Работа горняков оказалась не востребованной. Но такова жизнь... Каждая авария — это принятие решений в условиях недостатка информации, она уникальна, и ее развитие по-своему непредсказуемо.
Такая же история с попыткой уменьшить выбросы радиоактивного вещества из разрушенного четвертого блока Чернобыльской АЭС. С вертолета было видно, что топливо в реакторе «голое». Ничто не препятствует поступлению продуктов деления в воздух, а начавшееся горение графита этому только способствует. Чтобы создать защищающую топливо пленку (наподобие пленки жира на поверхности наваристого борща), а заодно и остановить горение в реактор с вертолетов начали забрасывать свинец, песок, доломит. Но оказалось, что условия работы экипажей были столь опасны, что лишь малая часть сброшенного попадала в цель. Кстати, в мае 1986-го из охотничьих магазинов СССР пропала свинцовая дробь — все пошло в Чернобыль. Великим счастьем было знакомство с кем-то из ребят, кто ее загружал в вертолеты и мог немного отсыпать. Эффективность всего этого дела была минимальной. Графит сгорел практически весь за 10 дней, и только после этого поступление радиоактивности в атмосферу пошло на убыль. Но я хочу еще раз подчеркнуть, что все эти решения принимались в тот момент, когда фактически никакого представления о том, что можно сделать, не было. А рядом был многомиллионный Киев.
А дальше произошло следующее. За короткий срок был оценен размер катастрофы, и уже 22 мая 1986 года правительство приняло стратегию ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Планировалось, что станция будет восстановлена к концу года и тогда же будет возвращено эвакуированное население 30-километровой зоны. Уже 5 июня началось возведение объекта «Укрытие», предназначенного для обеспечения контроля над радиоактивными материалами в разрушенном четвертом блоке Чернобыльской АЭС.
На момент принятия этих решений не все было понятно. Но тем не менее все, кроме возвращения людей, было выполнено. Пусть и с некоторой задержкой из-за технических проблем. В ноябре объект «Укрытие» надежно изолировал разрушенный блок, территорию станции очистили, контроль над радиоактивным материалом был восстановлен в полной мере. К концу 1986 года первый и второй блоки Чернобыльской АЭС стали давать энергию. Все это обошлось дорого. На площадке станции было задействовано много людей, которые работали в очень опасных условиях и получали дозы.
В 1986 году контроль облучения значительной части участников ликвидации последствий проводился плохо, поэтому достоверной информации о дозах облучения десятков тысяч ликвидаторов мы не имеем. В первую очередь это относится к военнослужащим, призванным из запаса на несколько месяцев. Получилось так: людей взяли из запаса, без обучения использовали на радиационно опасных работах и бросили. Вспомнили про тех, кого называли «армейскими ликвидаторами», или «партизанами», лишь в 1991 году, когда вышел соответствующий закон.
А кроме этого, было управление строительства №605 при Минсредмаше, которое состояло из профессионалов и возводило объект «Укрытие». Управлению были приданы военные контингенты, в том числе из тех, кого призвали из запаса. Здесь контроль облучения всех работников проводился на высоком уровне. УС №605 возвело «Укрытие» за шесть месяцев — к ноябрю. Это было очень важно, поскольку восстановление контроля над разрушенным реактором, превращенным в хранилище высокоактивных отходов, защитило остальную территорию станции и позволило вернуть ее в строй.
Затем управление переключилось на восстановление третьего блока, который запустили в декабре 1987 года. После этого УС №605 было упразднено. Было сделано невероятное — за полтора года, прошедшие после аварии, станция была приведена в рабочее состояние и начала полноценно работать.
Другое дело, территория вокруг станции, где раньше жило много людей. В 1986 году из 30-километровой зоны вокруг станции и других сильно загрязненных территорий Белоруссии и Украины было переселено более 116 тысяч человек из 188 населенных пунктов, включая города Припять и Чернобыль. Обезлюдевшую зону отчуждения обнесли забором, и она стала фактически заповедником в форме диска с двумя большими ответвлениями и станцией в центре. Официально жителей внутри не было, хотя достаточно скоро в зону начали стихийно возвращаться те, кто не прижился в новом местожительстве. Начались пожары. Причины были разными — естественные, из-за жары и гроз, и рукотворные. И самоселы могли быть источником, и мародеры.
Забор охранялся плохо, и желавших поживиться в брошенных деревнях хватало. А инфраструктуры, в том числе пожарных и лесников, естественно, не было. Тогда украинское правительство приняло программу уничтожения брошенных деревень. Но люди все равно жили.
В 1990 годы в зоне насчитывалось порядка тысячи самоселов, сколько их сейчас — неизвестно. Здесь нужно понимать, что самоселы — это в основном пожилые люди, которые не ужились на новых местах и вернулись. Они живут натуральным хозяйством, но их нужно обслуживать: почта, пенсии, медицина, пожарные и т.д. И это огромная головная боль для местных властей. А летом к бабушкам и дедушкам приезжают дети. Там хорошо и никакой опасности нет.