В Международном «Мемориале» прошел круглый стол, посвященный революционеру, лидеру боевой организации эсеров Евно Азефу, который, помимо планирования террористических операций, работал (вплоть до разоблачения в 1908 году) на департамент полиции Министерства внутренних дел Российской империи, выдавая властям сведения о соратниках. Эксперты, принимавшие участие в обсуждении, развенчали мифы об Азефе и рассказали, как он мстил за еврейские погромы и мечтал о западноевропейском стиле жизни. «Лента.ру» публикует основные тезисы выступлений участников дискуссии.
Доктор исторических наук, профессор кафедры гуманитарных дисциплин ИОН РАНХиГС Константин Морозов:
Тема провокаторства Азефа имеет много уровней, сюжетов и аспектов, поэтому многие исследователи находят в ней свою нишу. Им интересно, кому руководитель боевой организации эсеров нанес больший урон, будучи двойным агентом: революции или самодержавию? Исследователей интересуют политико-психологический портрет, мотивации, а также детективная история его разоблачения и то, как ему удалось уйти от возмездия после суда.
Вызывает споры и сама личность Азефа. С одной стороны, многие описывают его как «неотесанного мужлана», который был «теоретически малообразованным человеком» и, когда ему приходилось высказываться, «не мог двух слов связать». С другой стороны, есть точка зрения судебно-следственной комиссии — Азеф знал сочинения Михайловского (русский публицист, социолог, литературный критик, литературовед, переводчик, теоретик народничества — прим. «Ленты.ру»), читал Канта в подлиннике, а когда был в ударе — умел много и интересно говорить. Знаток Михайловского Евгений Колосов говорил, что никто так не улавливал суть Михайловского, как Азеф, и что он разговаривал с ним с громадным интересом. Это не единственное свидетельство, которое заставляет воспринимать Азефа как человека образованного.
Философу Марку Алданову принадлежит характеристика Азефа как человека, находящегося «на переходной степени к удаву», — это очень емкая и точная характеристика.
Вся революционная эпоха разделена на два периода: до Азефа и после. Лучше всего по этому поводу высказался в конце жизни эсер Владимир Зензинов: «Разоблачение Азефа для всего нашего поколения было резкой гранью, отделившей одну часть нашей жизни от другой. Мы как бы потеряли право на наивность, каждый из нас теперь был вынужден пересмотреть свое отношение к людям, в особенности к самым близким. Человек, которому мы доверяли, как самим себе, оказался обманщиком, предателем, злодеем, надругавшимся над тем, что нам было дороже всего на свете, дороже собственной жизни, человеком, опозорившим и оплевавшим наше святое святых. После разоблачения Азефа и всего пережитого в связи с этим мы были и сами уже другими — исчезла наивная доверчивость к людям, остыла любовь, холодными остановившимися глазами смотрела теперь на нас суровая, часто безжалостная жизнь».
Звучит патетически, но именно такое впечатление произвело на партию эсеров и общество в целом разоблачение Евно Азефа. После этого в высшем руководстве партии началась дележка власти, была полностью дискредитирована деятельность боевой организации. Всю вину за провокаторство члены судебно-следственной комиссии возложили не на окружение Азефа — они выстроили идеологическую концепцию, из которой следовало, что азефщину породил сам террор, всегда обособленный и изолированный от партии. Эта концепция многим понравилась, ее подхватили социал-демократы, в таком виде она вошла и в советскую литературу, хотя ее очень легко опровергнуть.
Партия эсеров после раскрытия Азефа утратила самое главное, без чего в начале XX века не могли существовать политические организации, — товарищеское доверие. Разгорелась фракционная борьба, и в 1917 году фракция левых эсеров откололась. Здесь сыграли роль не только разногласия во взглядах на Первую мировую войну и революцию, но и испорченные отношения.
Понимание дела Азефа дает ключ к пониманию дальнейшей судьбы всей эсеровской партии. Кто-то из видных ее деятелей сказал, что партийцы были честны до наивности, а потому разглядеть негодяя и увидеть в его действиях реальный умысел было для них крайне проблематично. К тому же Азеф слыл великолепным психологом, чему была масса свидетельств.
Он умело стравливал людей. Савинков и Чернов, например, только много лет спустя сверили все то, что Азеф говорил им друг про друга, и поняли, что он втягивал в интриги их обоих: боевиков настраивал против ЦК, а ЦК — против некоторых членов партии и боевиков. Это вызвало шок в стане революционеров, ведь ничего подобного до этого в их практике не было. Можно ли Азефа называть примитивным или «полуудавом»? Наверное, нет, а если он и «полуудав», то гениальный.
Научный сотрудник Иерусалимского университета, историк Леонид Прайсман:
Алданов был блестящим историческим писателем, но характеристика Азефа как «полуудава» наивна. Надо понимать, что Азеф пользовался в русском революционном движении невероятной популярностью. Неслучайно во время суда над ним Савинков, который продолжал ему верить, спросил у Бурцева: «Скажите, в русском революционном движении, где были столь славные имена, как Желябов, Перовская, Гершуни, было ли более славное имя, чем Азеф?» Тот ответил, что готов согласиться, но «только если Азеф честный революционер, а я уверяю, что он провокатор».
Сложно представить, что человек, который был «переходной степенью к удаву», мог настолько хорошо разыграть свою партию в двух лагерях. Ведь нужно иметь в виду, что ему верили не только эсеры, но и руководство департамента полиции, руководство МВД, а их в наивности обвинить невозможно. При этом он смог доказать свою эффективность и тем, и другим. Как могли эсеры поверить, что человек, который сделал все для убийства министра МВД Вячеслава Плеве и московского генерал-губернатора Сергея Александровича, провокатор?
Азеф терпеть не мог своих конкурентов, этим объясняется выдача охранке террористической группы Серафимы Клитчоглу, которая готовила покушение на Плеве. Этим же объясняется и выдача летучего отряда Северной области, Центрального боевого отряда. У полиции после передачи этих сведений не было ни малейшего сомнения в его преданности, поэтому всем было тяжело поверить, что он ведет двойную игру.
Лучше всего об Азефе написал Бурцев после их встречи в 1912 году: «Этому человеку абсолютно чужды любые моральные качества». Без сомнения, главное в Азефе то, что он любил роскошную жизнь в самых ее простых проявлениях.
Но следует иметь в виду, что он был сложной натурой и ему были иногда свойственны иные проявления. Например, у него были свои политические взгляды. Когда эсеры слышали от Азефа, что он первым отойдет от дальнейшей деятельности по разжиганию революции и от террора, когда России будут даны политические свободы и конституция, они с улыбкой хлопали его по плечу и называли его «кадет с бомбой». Он, например, очень уважал Столыпина, что не помешало бы ему организовать на Столыпина покушение в случае необходимости.
При всем этом Азеф был евреем. Пусть он жестоко издевался над еврейской религией, но он не мог простить Плеве Кишиневского погрома. Он осуждал Плеве искренне, говорил об этом не только в среде революционеров, где это было общим местом, но и на встрече со своим куратором в полиции Ротаевым. Московский казенный раввин Яков Мазе, который знал Азефа, считал, что тот убил двух самых матерых антисемитов в русском правительстве, потому что до конца оставался евреем.
Большой редкостью было и то, что, в отличие от других информаторов, которых обычно вербовали, Азеф сам предложил свои услуги департаменту полиции. Он сам связался с полицейскими — потому что в Германии, где он учился, ему не хватало денег. При этом Азеф отрицательно относился к массовому террору, к идеям бросать бомбы в здание Государственного совета.
Разоблачение Азефа подействовало на оба лагеря. Революционерам оно показало, какую страшную роль может играть террор и провокация (прибавим сюда еще и то, что Столыпина убил не анархист, а секретный сотрудник полиции Дмитрий Богров). Эти события имели страшные последствия для страны и для партии эсеров, хотя и не были главной причиной раскола партии. Они оказали страшное влияние на противоположный лагерь: директором департамента полиции становится Владимир Джунковский, который прекращает работу центральной агентуры, считая ее рассадником провокации, и заставляет крупнейшего агента в стане большевиков Романа Малиновского уйти из Госдумы, а также резко сокращает количество охранных отделений. В результате во время Февральской революции департамент полиции оказался ослабленным.
Кандидат исторических наук, доцент МГУ Роман Городницкий:
За последнее столетие нет никаких историографических прорывов по теме Евно Азефа. Мы смотрим на него либо с пострадавшей стороны (эсеров, участников народно-освободительного движения), либо со стороны департамента полиции и МВД. Никто и никогда не пытался рассмотреть Азефа как человека, его мотивы и его игру.
Превалирует точка зрения на него как на алчного дельца, который хотел заработать некий капитал, или же как на авантюриста, который ведет некую игру, щекочущую ему нервы. Фатальную роль в формировании этой точки зрения сыграла книга Бориса Николаевского «Конец Азефа». Попытка Анны Гейфман рассмотреть руководителя боевой организации эсеров с психоаналитической точки зрения кажется мне тоже неудачной. Недавно в серии ЖЗЛ вышла книга публициста Валерия Шубинского, который вообще стал рассматривать Азефа в контексте Серебряного века, якобы он является отражением всех деятелей этого порочного времени, всеобщей эпохи бесчестия, которую представляют собой русская история и культура начала XX века.
Ключ к восприятию феномена Евно Азефа таков: самую главную роль в появлении этой фигуры сыграла грубая и примитивная протоэсеровская и эсеровская среда, с ее черно-белыми оценками мироздания и других людей, с полным непониманием психологии и менталитета. По сути мы сталкиваемся с оторванной от реальной жизни психологией утопистов и сентиментальных убийц.
Все провалы эсеров — это элементарная неспособность соблюсти даже не нормы конспирации, а ориентацию во времени и пространстве. Приведу хрестоматийный пример Сергея Барыкова, который получил задание перевезти пачку номеров «Революционной России» и забыл их на железнодорожной станции, таким образом ненамеренно выдав информацию о типографиях и эсеровских организациях.
Понятно, что Азеф прагматично и выверенно относился ко всему окружающему, ментально ловил все не только психологические, но и бытовые оттенки, он был находкой для эсеров. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы выбиться из этой среды и ее возглавить. Если бы даже у Азефа не было никакой подстраховки со стороны департамента полиции, он бы все равно стал вторым Желябовым или Михайловым, настолько его практическое видение превалировало над идеалистическим видением среды эсеров.
Азеф, который читал Канта в подлиннике и, по сути, был звездой первой величины, возвышался над душной атмосферой революционного подполья, где теоретиками были грубейший Михайловский и не очень далекий Чернов.
Со стороны полиции мы видим окостенелых бюрократов, которые не желают допустить даже глотка свободы для всех остальных. С ними Азефу было достаточно легко общаться, и он получил от них защиту в обмен на самые элементарные сведения о подпольщиках. Чиновников полицейского департамента по сравнению с эсерами-террористами в интеллектуальном отношении можно считать Платонами и Невтонами, но у них была чиновничья зашоренность восприятия, дворянская заносчивость, шапкозакидательство и недооценка внутреннего врага, который уже подкрадывался к трону.
Азеф же старался наполнить свою жизнь элементарными европейскими формами быта: любовь к хорошим костюмам, еде, интеллектуальным беседам и ненависть к тем, кого он называл «обтрепанными революционерами», тем, кто, как он считал, не мог соблюдать элементарные нормы и правила бытового поведения. Конечно, Азеф сыграл свою роль в стремлении сломать застывший деспотический режим царской России, при этом он совершенно спокойно использовал для этого косную эсеровскую массу.
Сохранилось неопубликованное письмо Егора Сазонова, написанное еще до разоблачения руководителя боевой организации эсеров, в 1908 году, где он детально описывает, как Азеф сделал из него террориста. Сазонов, закомплексованный молодой человек, склонный к суициду, до последнего момента сомневался, пойдет он убивать Плеве или нет. Азеф вывез его за город, провел беседу и фактически вдохнул в него, как в инертную куклу, вторую жизнь, и только после этого убийство Плеве стало возможным.
Азеф стремился уйти от пустой революционной среды без настоящих человеческих отношений, где все было подменено идеологическими схемами и партийными программами, где не было никаких элементарных культурных задатков. Он стремился к бюргерскому образу жизни, которым жил весь цивилизованный мир.