В Сахаровском центре при поддержке Фонда Егора Гайдара состоялась лекция политолога, профессора факультета социальных наук НИУ ВШЭ, специалиста по вопросам межнациональных отношений Эмиля Паина. Он рассказал о европейском миграционном кризисе, который может стать как причиной эрозии либеральных ценностей, так и толчком к освобождению от иллюзий. «Лента.ру» публикует основные тезисы его выступления.
Есть две точки зрения на проблему мигрантов в Европе. Первая состоит в том, что либералы довели Европу до ручки, и дайте им возможность — они запустят орды мигрантов в Россию. Вторая точка зрения, с которой я тоже не согласен: никакой проблемы нет, она высосана из пальца и все это — домыслы противников либерализма. На основе этих двух мнений сформирован главный сюжет политической повестки дня России.
Однако проблема действительно есть, только ее истоки лежат вовсе не в либерализме, а в отходе от него. Европейский миграционный кризис не только приводит к эрозии либеральных ценностей, он также становится источником и стимулом для перемен.
Сегодня мы наблюдаем самый большой миграционный поток в Европу со времен Второй мировой войны. Основные страны приема мигрантов — Германия, Венгрия, Турция, Франция. (Надо понимать, что Венгрия и Турция — транзитные страны, мигранты не хотят там оставаться.)
Если сравнить данные 2015 и 2014 годов, то стоит заметить, что число заявлений об убежище растет, а количество одобренных — падает, потому что никакие они не беженцы. Беженец спасает свою жизнь, убегает от политического преследования, а многие из этих людей — просто экономические мигранты, которые не выбирают себе место, чтобы выжить, а ищут место, чтобы жить лучше. Очень важно, что практически все страны ЕС, кроме Германии, вводят ограничения по качеству мигрантов.
Проблема состоит не столько в общем объеме миграции, а в том, какую долю составляют мигранты от принимающего населения. Германия и Франция в абсолютном объеме принимают больше, чем другие страны, но не являются лидерами по проблемности, потому что их доля составляет меньше одной десятой процента. Для Швеции (0,45 процента), Швейцарии (0,36 процента) и Бельгии (0,25 процента) эта доля весьма существенна и приводит к проблемам.
Председатель Европарламента Мартин Шульц заявил, что «основной проблемой, которую вызвали мигранты, является не сам их наплыв, а отсутствие солидарности для принятия совместных правил решения проблем с их расселением, что приводит к неравномерной нагрузке на отдельные страны. Как следствие, массовый наплыв мигрантов угрожает существованию Шенгенского соглашения, а противоречия между странами ЕС углубляют раскол в Евросоюзе».
Выходит, что евроинтеграция была хороша, когда несла выгоду для всех. Когда же настало время распределять ответственность, то появились трения. Кроме того, миграция вызвала огромные издержки, разделившиеся между странами неравным образом, что породило дезинтеграционные процессы и увеличило национально-государственный эгоизм.
Как только появляется кризис гражданской идентичности, на первый план выходят глубинные и архаичные формы консолидации и интеграции — примордиальные. Вспоминаются этатистские принципы государства — этнические, религиозные. Гражданская консолидация по сравнению с этими, более древними формами консолидации, новое явление в этом мире, хрупкое и незащищенное. Вместе с государственным эгоизмом на сцену выходит второе проявление кризиса: рост национализма, ксенофобии, политического радикализма и терроризма в Европе.
У европейских политиков отсутствуют адекватные стратегические модели интеграции этнического и культурно разнообразного населения. Нет и понимания того, в какой мере эти проблемы разрушают базовые европейские принципы.
Самой большой иллюзией либералов была мнимая победа в споре с марксизмом и левой идеологией. Они понимали под этим устранение антагонистических противоречий между левыми и правыми, социал-демократами и консерваторами, которые все чаще находили консенсус.
В книге «Странная смерть марксизма» Пол Готфрид описывает новые проявления этой идеологии в мире. В 60-е годы левое движение почувствовало себя оскорбленным, потому что рабочие начали голосовать за буржуазные партии. В этих условиях оно нашло других бедных и переключилось на поддержку национально-освободительных движений, на борьбу с колониализмом. Сегодня антиколониализм ярко проявляется в поддержке джихадизма.
Готфрид приводит в своей книге слова Д. Лафлэнда, одного из теоретиков неомарксистского движения «Марксизм без Сталина», который объявляет условия компромисса с либералами: «Для тех, кто хочет создать мировой порядок, в котором нет наций, немного "социального капитализма" — вполне приемлемая цена». Отказ от нации — важнейшее условие «разрушения старого мира». Для левых интернационалистов нация — это укоренение в пространстве, сакрализация территориальной замкнутости, воплощение архаики и даже реакции.
Однако на место кажущейся национальной архаики и замкнутости приходит настоящая архаика кварталов. Потому что если вы отказались от одного типа сообщества, то вам навяжут другое. Тот, кто считает, что вместо нации придет отдельный индивид и его свобода будет процветать, глубоко заблуждается. После отказа от нации резко падают индивидуальные ценности и резко возрастают ценности групповые, более архаичные.
Левая идея определяет модернизацию, как «орудие колониализма» и она же объявила отказ от идеи «плавильного котла», как насильственной ассимиляции (хотя идея котла была только на гражданском уровне и никак не затрагивала развитие культур).
В рамках западного мира существует три направления ожиданий конца национального государства. Первое — «съедание» нации сверху, когда европейская интеграция делает государства-нации ненужными. Но что мы видим? Скоро будет референдум о выходе Великобритании из ЕС. Какие будут результаты — неизвестно, но если она выйдет, то и Евросоюза не будет. Сам факт референдума говорит, что ожидания конца нации-государства и появления новой европейской нации были иллюзорными.
Второе направление — «съедание» нации снизу под лозунгом «Европа — регион». Зачем нам нация, если мы даем регионам огромные права. Возьмите ту же Шотландию или Каталонию. Чего им не хватает? Они даже сами определяют, сколько отдавать налогов, но все равно поднимают вопросы о независимости. Ладно Шотландия, но Каталония никогда не была самостоятельным государством.
Почему так получается? Это закон возрастания потребностей. Как только появляются полномочия в рамках региона, через некоторое время возникает желание получить все полномочия и быть самостоятельными. Поэтому если Великобритания выйдет из ЕС, Шотландия отделится и останется в ЕС. Так что похоронить нацию снизу не выходит.
Последнее направление уничтожения нации — изнутри, через мультикультурализм. Это крайне неудачный термин, потому что никто не спорит с разнообразием культур. Речь скорее идет о коммунитаризме, когда единое государство, страна и гражданская нация раскалывается на множество общин, которые не могут договариваться друг с другом и даже ведут друг против друга войны. Это приводит страну к конфликту и огромному количеству экономических проблем.
Идея мультикультурализма как политтехнология быстро оказалась несостоятельной — не с точки зрения культурного пространства, а с точки зрения начала эрозии гражданской нации. Она расколола ее на этнические, религиозные и другие сообщества.
Почему? Прежде всего, потому что государственный патернализм в этой ситуации возрастает, и он адресован не столько культурам, сколько общинам. Можно много говорить о поддержке культуры, но деньги-то дают каким-то определенным физическим лицам, представителям общин, которые на них паразитируют. Это привело к тому, что институт общины занял важную роль в системе государства. Община стимулирует развитие групповой идентичности, подавляя индивидуальную, консервирует традиционно-общинные отношения. Возникает роль биг-мена, который концентрирует огромные деньги и власть над членами этой группы, вплоть до решения о том, как они будут голосовать на выборах.
Более того, наличие льгот для общин приводит к проблеме идентификации. Например, мои друзья, уехавшие в Германию, идентифицировали себя в России и с либералами, и с не либералами, но не идентифицировали себя с евреями, а приехав в Германию, они стали рабами общины, вынужденными ходить в синагогу.
Дело тут не только в общении в чужой стране, здесь играет роль экономический фактор — община, кроме получаемых денег, имеет ряд льгот, например на общественный транспорт, занятия спортом. Если раньше эти деньги шли на поддержку картельной взаимосвязи внутри общества, то теперь они стали работать на поддержку архаичных этно-религиозных общин, а вовсе не институтов гражданского общества.
Наконец, поддержка общин провоцирует сегрегацию групп, порождая своего рода гетто на добровольной основе. Как только появляется замкнутость одних, тут же растет подозрительность других, и это оказывает разрушительное воздействие на все сообщество.
Страна вэлфера, социальный капитализм — негативные последствия этого явления трудно переоценить. Исследования в этой области начались совсем недавно, особенно в связи с формированием замкнутых и локальных сообществ, из которых произрастает радикализм и терроризм.
Несмотря на то что во многих европейских странах доходы беднейших слоев населения растут быстрее, чем доходы богатейших, эта политика не меняет ситуации, потому что тут происходит локализация бедности. Как только вы производите бедное жилье, вы притягиваете бедность, богатые из этого района уходят. Это работает как в отдельных домах, так и на квартальном уровне, порождая не просто гетто, а культурно-специфические гетто, гремучую смесь. В таких кварталах развиваются наилучшие условия для формирования политрадикализма.
Маленькая Бельгия поставляет в ряды ИГИЛ (организация запрещена на территории России, — прим. «Ленты.ру») в сто раз больше боевиков, чем огромный Египет. Потому что у бельгийцев нет идентификации со своей страной. Соцопросы в Британии в 2012 году показывали, что до трети молодых мусульман идентифицируют себя не со страной, а с Всемирной исламской уммой. Если человек не относит себя к одной общности, то находит другую.
Жизнь доказала правильность закона Хансона о третьем поколении мигрантов, не интегрированных в общество. Он утверждал, что дети и внуки пытаются вспомнить то, что их отцы и деды старались забыть. Здесь и появляется миф о великой прародине, которой потомки никогда не видели (и которой никогда не было): «Да, вы продвигаетесь по службе, получаете большую зарплату, зато у нас есть Великий Камерун и вагон духовности». Так же возник и негритянский ислам, абсолютно выдуманное явление, и Малькольм Икс, основатель партии негритянского ислама, позже рассказывал, как они его сочиняли.
Кроме того, почти треть тех, кто пошел воевать в Сирию и Ирак, — коренные бельгийцы. Сегодня плохое время для социопатов. Раньше был Че Гевара в одном месте, Красные бригады в другом. Сегодня выбора нет. Активное действие предлагает только джихадизм.
С другой стороны — постмодернизм свел на нет все великие нарративы и идеи. Все рационально и ничего не нужно. Но как оказалось, спрос на идеи среди молодежи огромен. Их нельзя вытравить, как нельзя уничтожить мифологическое сознание. Не дадите великих либеральных идей — пойдем в пионеры. Построить дом и выкопать колодец — это цели для стариков.
Представление о возможности интеграции мигрантов в дезинтегрированное принимающее сообщество иллюзорно и утопично. Социализация и аккультурация мигрантов — функция общества, а не государства.
Принимающее большинство либо социализирует, адаптирует меньшинства, либо само превращается в меньшинство и вытесняется. Так было, например, в Гарлеме: с 1631 по 1904 год это было сугубо европейское голландское поселение, в начале XX века оно стало поселением европейских евреев, а с 1931 года начался обратный отсчет. Стало быстро увеличиваться афроамериканское население, а все остальные начали оттуда съезжать.
С 2011 года Лондон, где англичане стали меньшинством, превратился в Гарлем. Поразительную вещь описал в своей книге «Исход» Пол Коллиер: мигранты убегают из стран с плохими социальными, экономическими институтами и приезжают в страну, которая их приняла, после чего насаждают свои дисфункциональные институты, ровно те же, что заставили их уехать.
Без возврата обществу его центральной функции — адаптации и социализации — никаких проблем решить нельзя. Лозунг «меньше государства» не предполагает отсутствия государства. Это значит, что оно должно перераспределять усилия в ту сторону, которая нуждается в поддержке. Тратить деньги на поддержку разнообразия — бред. Оно не нуждается в государственной защите, в ней нуждается интеграция.