В понедельник, 13 июня, на экстренном заседании Священного синода Русской православной церкви было принято решение не направлять делегацию РПЦ на Всеправославный собор, который готовился последние 55 лет и должен пройти на Крите с 18 по 27 июня. Что стоит за этим шагом и какими будут его последствия для РПЦ и собора?
Решение синода РПЦ было предсказуемо. Еще до этого от участия в соборе отказались Антиохийская (с центром в Дамаске), Грузинская, Сербская и Болгарская православные церкви — то есть те церкви, которые традиционно находятся в сфере влияния Московской патриархии. Таким образом, на настоящий момент в соборе планируют принять участие Константинопольская, Александрийская (Африка), Иерусалимская (Израиль и Иордания), Кипрская, Элладская (материковая Греция), Румынская, Польская, Чешская и Албанская православные церкви. То есть большинство поместных православных церквей. Но не будет крупнейшей из них по количеству верующих — Русской. Конечно, надо помнить, что когда говорят о десятках миллионов последователей РПЦ, речь идет и о людях, связанных с церковью лишь формально, фактом крещения.
Соборам в церкви принадлежит высшая административная власть. Даже поместный собор любой из православных церквей стоит над своим патриархом или архиепископом, может судить и низлагать его. Однако соборы для православной церкви — это не столько средство администрирования, сколько способ, говоря богословским языком, узнать волю Божью через общение друг с другом. Именно соборы являются для православных основой глобальной церковной идентичности. Дело в том, что у православных церквей нет административного центра, как у католиков, и лишь собравшись вместе, они могут почувствовать себя чем-то единым.
Что же подтолкнуло РПЦ к такому решению? Ведь идея с этим собором возникла не вчера, подготовка к нему началась в 1961 году, и РПЦ принимала в ней активное участие. Вероятно, проблема в специфическом отношении Москвы к тому, как должны приниматься коллективные решения. По словам известного православного ученого и публициста архимандрита Кирилла (Говоруна), в этой истории можно выделить два аспекта: собор как таковой и соборный процесс.
«Оба аспекта важны, — говорит архимандрит, — однако собор — это цель, а предшествующий ему процесс — лишь средство. И средство сейчас хочет стать впереди цели — соборный процесс пытается заменить собой собор как таковой. Отсюда желание некоторых церквей решить все загодя, чтобы на соборе только подписать заготовленные решения. Однако такая логика противоречит самой идее собора. Собственно, она и привела к нынешнему фиаско».
Говоря проще, Русская православная церковь и ее сателлиты считают, что обо всем лучше договориться тихо и заранее, а соборное пространство оставить лишь для демонстрации единства и красивых архиерейских одежд. Другие же православные церкви полагают, что решения должны приниматься именно в соборной дискуссии, а не в кулуарных переговорах церковных дипломатов и что церковное единство должно основываться на умении общаться, а не на способности интриговать.
Второй фактор, повлиявший на решение Московского патриархата, — осторожное отношения РПЦ к принимаемым на соборе решениям, сколь бы срежиссированными они ни были. Для Москвы очень важно соблюсти принцип «приоритета национального (в церковном варианте) законодательства над международными обязательствами». То есть не позволить Всеправославному собору как-либо влиять на свои внутренние дела. Такие опасения возникали не только у РПЦ, и потому было решено принимать на соборе все решения консенсусом, фактически наделив каждую из церковных делегаций правом вето. Но и таких гарантий оказалось недостаточно. Звучали заявления, что решения Всеправославного собора должны приниматься Москвой лишь после их ратификации поместным собором РПЦ.
С другой стороны, многие церкви за орбитой влияния Москвы видят в соборе как раз возможность преодолеть собственную замкнутость. Им нужен внешний, наднациональный авторитет, который помог бы разрешить накопившиеся внутренние проблемы. Великий собор, как заявил богословский консультант Константинопольского патриархата архидиакон Иоанн Хриссавгис, превыше собора или синода каждой отдельной Церкви. Вообще, это вопрос не столько административный, сколько относящийся к самосознанию той или иной православной церкви (вернее, ее руководства). Чем она себя считает: самодостаточной религиозной группой или же частью мирового православия?
Тут важно помнить о традиционном обвинении, которое руководство РПЦ периодически выдвигает в адрес Константинопольского патриархата, упрекая его в «папистских» тенденциях. В том, что Константинополь якобы стремится к власти над другими православными церквами и претендует на роль единоличного лидера всего православного мира. Но исторически именно Константинопольский патриарх имеет в православном мире «первенство чести», что Москвой никогда не отрицалось, а периодически и подтверждалось различными символическими актами. Например, в 2008 году, когда скончался патриарх Московский и всея Руси Алексий II, его отпевание в храме Христа Спасителя возглавил срочно прибывший в российскую столицу Константинопольский патриарх Варфоломей — тот самый, который скоро будет председательствовать на Всеправославном соборе.
Вообще, причины столь настороженного отношения РПЦ к «папизму» на берегах Босфора достаточно очевидны. Власть самого Московского патриарха давно и очень серьезно вышла за границы, хоть сколько-нибудь соответствующие православной традиции, предполагающей равенство всех епископов. Власть, которой наделен предстоятель РПЦ — и которая закреплена в существующем уставе этой церкви, — действительно напоминает полномочия Римских пап. Причем даже не нынешних, а правивших до эпохи II Ватиканского собора, придавшего Католической церкви ее современный облик. Разумеется, у Константинопольского патриархата нет возможности ни вмешиваться в дела РПЦ, ни даже влиять на них, но сама мысль о том, что в мире может быть хотя бы моральный авторитет, стоящий над «московским Ватиканом» заставляет российское церковное руководство терять самообладание.
Есть и еще один фактор — политический. В свое время руководство СССР выпустило РПЦ на международную арену, рассчитывая получить дополнительные дипломатические возможности и заодно продемонстрировать свободу религии в Советском Союзе. Впоследствии РПЦ доказала, что для внешней политики России ее роль скорее вредна. Даже на постсоветском пространстве международные инициативы Московского патриархата, как правило, терпят фиаско. Чего стоит положение на Украине, где РПЦ не только не смогла приблизиться к преодолению церковного раскола, но и потеряла большую часть своего влияния, фактически утратив контроль над собственными структурами.
В этих условиях российские власти взяли курс на ограничение внешних контактов РПЦ (что совпадает с общим курсом государства). Это выразилось в замене сравнительно интеллектуального православия международных саммитов на местечковое православие «старцев» и «великих святынь». Последнее и ума требует куда меньше, и идее «особого русского пути» соответствует больше.
Нельзя не признать: хотя соборы — важнейший институт православной традиции, в православии сосуществуют несколько плохо совместимых представлений о том, что они такое и для чего нужны. За последние недели вокруг предстоящего собора было столько скандалов и интриг, что с точки зрения «красивой картинки» он свой смысл явно утратил — репутационные потери православной церкви в целом оказались слишком велики. Это, возможно, послужило еще одной причиной демарша РПЦ — ведь для московской делегации важнее всего был позитив, а теперь его не получается.
«Собор, который замышлялся как пиар-картинка “Торжества православия”, стал срамнейшей демонстрацией нашей наготы, — отмечает в своем блоге протодиакон Андрей Кураев. — Ни единства. Ни богословского содержания. Ни мужества видеть проблемы, признавать их и решать. Это уже не вопрос дипломатии и публицистики. Срыв Всеправославного собора — это вопрос богословского уровня. Кто мы?» Действительно, при столь разных взглядах на ключевой институт межправославного общения само понятие православной церкви как чего-то единого выхолащивается.
Но есть и более позитивные оценки сложившегося положения. Если исходить из мнения, что собор — это не плац для церковного парада, не «вишенка на торте», а место для трудной работы, пространство для исправления ошибок, — то все не так уж и плохо. «На кризис вокруг нынешнего Всеправославного собора, — отмечает архимандрит Кирилл, — можно взглянуть как на новую возможность для церквей переосмыслить, что такое соборность и какова их собственная идентичность. Кроме того, для участников собора это возможность высказаться более открыто по вопросам, которые сейчас важны. Уже сейчас, на соборе, можно начать процесс переосмысления собственно соборности».
Поедет делегация РПЦ на собор или нет — дискуссия на Крите все равно состоится, и в ней волей-неволей примет участие и РПЦ. Только уже не в качестве полноправного участника, а в роли комментатора и наблюдателя. «Если одна или несколько Церквей откажется от участия или не будет голосовать — все принятые решения все равно будут иметь силу и статус обязательных для всех православных церквей, — подчеркивает архидиакон Иоанн Хриссавгис. — Конечно, если кого-то не будет, мы почувствуем определенный вакуум и будем очень, очень сожалеть. Но, полагаю, это окажет влияние не только на собор, но и на ту церковь, которая решит не принимать в нем участия. Если церковь решит уклониться от присутствия на соборе, это может лишь натолкнуть на печальные мысли о том, что она сама себя маргинализирует».
Как бы ни относились к предстоящему собору в Московской патриархии, но даже если делегаты из Москвы не приедут на Крит, это не помешает остальным обсуждать темы, касающиеся РПЦ. Если, конечно, таковые имеют богословское, нравственное измерение. Одна из подобных тем — и она особо чувствительна для Московского патриархата — касается положения на Украине. «Хотя в вооруженном конфликте в Украине с обеих сторон участвуют преимущественно православные, более того, большинство их принадлежит к РПЦ, православные церкви все это время стыдливо отводили глаза, — комментирует ситуацию архимандрит Кирилл. — Мне кажется, сейчас на Крите будет больше возможностей дать оценку событиям на Украине, которые на самом деле являются позором для православного мира».
Разумеется, Всеправославный собор не сможет сделать так, чтобы РПЦ признала или хотя бы приняла к сведению решения, принятые без ее участия. Но есть вещи, которые лежат вне административного контроля. Среди них информационное поле и, как бы удивительно это ни казалось, православная традиция. В прошлые века европейские государи блокировали неугодные им решения церковных соборов и даже Римского Папы, просто запрещая публиковать их в своих владениях. Сейчас такой возможности нет, и ничто не помешает верующим Русской православной церкви апеллировать к решениям Всеправославного собора — хотя бы на уровне своей совести и личной религиозной практики. Что бы ни говорило им местное «суверенное» священноначалие, они будут видеть, что есть и другое православие, а слова московского синода — это не истина в последней инстанции, но лишь мнение среди мнений.
Православие на протяжении своей истории не раз превращалось в орудие удовлетворения местных амбиций. К счастью, оно не утратило до конца своего универсального духа, благодаря которому православные общины можно встретить по всему свету. Многие из соборов, позже получивших в православной церкви статус «вселенских», на деле собирали лишь небольшой процент епископата своего времени. Их «вселенскость» состояла не в численном перевесе, а в том, что их слова оказались важны для всей церкви и сохраняют для нее актуальность и поныне. Русская православная церковь не участвовала ни в одном из вселенских соборов — просто потому что ее в те времена еще не было, но это не помешало ей постфактум принять и усвоить их решения. Почему на этот раз должно быть иначе?