Почему потенциальных террористов так сложно заметить вовремя? Кто и зачем уезжает воевать за радикальные исламские организации? Как государству нужно работать с религиозными общинами? На эти вопросы постарались ответить старший научный сотрудник Центра проблем Кавказа и региональной безопасности в составе Института международных исследований МГИМО (У) МИД Ахмет Ярлыкапов и научный руководитель Центра исламоведения Фонда Марджани Ильшат Саетов в ходе презентации записки «Российский ислам в контексте ситуации на Ближнем Востоке», состоявшейся на дискуссионной площадке клуба «Валдай». «Лента.ру» записала основные тезисы их выступлений.
Ахмет Ярлыкапов:
Нельзя недооценивать влияние ближневосточных процессов на российскую умму, но также не стоит переоценивать и негативный опыт. Даже учитывая самые смелые оценки присоединения российской молодежи к деструктивным организациям на Ближнем Востоке.
Но проблем очень много, и они серьезные. Мировая мусульманская умма и все российское мусульманское сообщество находятся на стадии очень серьезных и глубоких перемен. До сих пор не очевидно, как решать эти проблемы, но здесь очень важно действовать тонко, проводя прежде всего тонкую настройку отношений государства и ислама.
Очень важно упомянуть опыт времен Российской империи и Советского Союза, когда государство общалось исключительно с духовными управлениями мусульман, созданными для облегчения взаимодействия с сообществами. В новой России эта система переживает глубочайший кризис, потому что она не предназначена для современных свободных отношений. В конечном итоге очень большая часть нерадикальных мусульманских сообществ остаются за пределами диалога. Необходимо интегрировать этих людей в диалог государства и ислама для того, чтобы усиливать взаимопонимание.
Есть панические размышления о том, что в Дагестане шариат чуть ли не вытеснил светское право. Но нужно понимать, почему там шире применяются шариатские или адатские нормы, чем нормы светского государства, — например, в случае с земельными проблемами. Государство устранилось от их решения, и сообщества вынуждены договариваться на уровне шариата. Что делать? Можно, конечно, вводить запреты, но фактическая ситуация останется такой, какая она есть. Важно, чтобы светское право давало ответы на возникающие вопросы.
Эти проблемы напрямую касаются молодежи. Есть очень большой запрос на социальную справедливость, в первую очередь на Северном Кавказе, и люди находят ответ на него в исламе. К сожалению, это не нормальный ислам, а то, что предлагают всевозможные запрещенные в России организации вроде ИГ или «Аль-Каиды». Здесь необходима комплексная неформальная работа с молодежью.
Ильшат Саетов:
Часто и мусульмане, и борцы с терроризмом попадают в одну и ту же ловушку. Они считают ислам основной движущей силой радикализации. Мусульмане преувеличивают роль религии, особенно в истории, а противники обвиняют ислам в том, что происходит сейчас в исламском мире.
Но ситуация намного сложнее. Причин того, что люди уезжают воевать за веру или некий свой новый мир, множество, и религия является лишь оформлением этого намерения. Можно, конечно, свалить все на веру, но специалисты, например, знают, что до арабо-израильского и в особенности до афганского конфликта исламский терроризм не существовал в помине.
Многие проблемы приобретают значение впоследствии. Палестинская проблема изначально была чисто национальной, и только потом стала мусульманской. Афганская стала реакцией на вторжение СССР, и только потом она стала джихадистской. Разве была бы такая ситуация в Ираке, если американцы не оставили бы всю власть шиитам?
В недавней статье в The Economist говорится о том, что молодых мусульман подвигает к джихаду не религия, а ненависть. Когда спираль ненависти раскручивается с той и с другой стороны (джихадистов и исламофобов), насилия становится все больше. Кстати, обе они друг другу нужны — радикалы с разных сторон друг друга «поддерживают».
Очевидно, что именно политика — борьба за ресурсы, территории, власть — сейчас становится главной причиной конфликтов, а потом уже находится идеология для их легитимизации или консолидации ресурсов. В мусульманском мире для этого используются различные течения ислама.
Самое большое число уехавших в ИГ из России — из регионов Северного Кавказа. Ни у одного серьезного специалиста нет никаких иллюзий по поводу того, почему происходит именно так. Это результат чеченских войн, противостояний тейпов, кланов, достаточно жесткое управление Кадырова, незавидное положение дел в Дагестане. Все эти проблемы давят на людей и заставляют искать их решение, искать справедливость, о которой в исламе очень много говорится. Они ищут смысл в некой соборности.
Все это давление приводит к тому, что люди попадаются на удочки, очень грамотно расставленные террористами. Я думаю, что их нельзя убрать, не решив все проблемы. Конечно, можно стать Северной Кореей, все запретить, но, решив две-три проблемы, мы получим 20-30, и все это будет только временно. Без решения политической составляющей ничего не получится. Если заглянуть в историю, то можно увидеть, что террор появился как политическая проблема и именно политика продолжает быть его основной движущей силой.
Но нужно принимать во внимание и другие измерения. Террористами становятся люди из политически стабильных стран, из благополучных семей. В этом поле очень мало сделано.
Например, редко говорят об экономическом факторе. В ДАИШ едут же не для того, чтобы умирать, многие хотят там жить и работать. У ИГ грамотно выстроенная пропаганда — они показывают, как там все устроено, обещают людям зарплату и справедливую жизнь по законам Аллаха. Прежде всего, такая пропаганда направлена на гражданских специалистов.
Важна и психология. У нас существует очень большой разрыв между теми, кто изучает ислам, экспертами, выступающими поставщиками решений исламской проблемы, и специалистами, разбирающимися в психологии, социологии и способными помочь в понимании этих процессов.
Если есть какая-то бессмысленная жестокость, то в первую очередь надо смотреть, что в жизни человека пошло не так. Интересно, что в Татарстане многие бандиты и братки стали салафитами. Агрессия как психологическое состояние человека ищет для себя какую-то нишу и при нынешнем плюрализме предложений находит ее.
Опять же, в The Economist вышла статья, где приводится статистика по террористам в Европе, и Международный антитеррористический центр сообщает, что им удалось обнаружить удивительное разнообразие в бэкграунде этих людей — совершенно разная социально-экономическая почва, фон, на котором они произрастают. У многих есть прошлое, связанное с преступностью, растет количество семей, желающих поселиться в так называемом халифате. К тому же, например, из Бельгии уезжают не только молодые — их возраст разный. Из Германии, Нидерландов и Испании едут как мигранты, так и граждане. Среди последних есть как переехавшие с Ближнего Востока, так и неофиты — коренные жители.
Все это делает работу спецслужб с потенциальными и действующими террористами чрезвычайно сложной. Они психологически неуравновешенны, склонны к депрессии, недовольны своим семейным положением или одиноки. Во многих случаях терроризм для них — некий способ, позволяющий показать собственную значимость. Яркий последний пример — стрелок из Орландо, устроивший бойню в гей-клубе, и сам, скорее всего, являвшийся геем и употреблявший алкоголь. И вдруг в последний момент он звонит в 911 или ФБР и говорит, что он принадлежит к ИГ.
Этих людей нет в мусульманских общинах, их нет в мусульманских образовательных заведениях, они не сидят на соответствующих сайтах. Они просто в последнюю минуту воображают себя бичом божьим и пытаются уйти из «мертвой жизни» в «живое бессмертие».
Похоже, единственный, кто понимает этот феномен, — французский политолог-востоковед Оливье Руа, который говорит, что сейчас происходит исламизация радикализма. Раньше у людей были разные пути радикализации. В США, по данным ФБР, с 1980 по 2005 год мусульмане совершили всего 6 процентов терактов. Большая их часть приходилась на пуэрториканцев, левых радикалов и членов Лиги защиты евреев. Потихоньку антисемитизм, сепаратизм и левая идея сходят на нет, и если кто-то что-то хочет доказать миру, то для него остается только джихад с распиаренным красивым брендом.
Любой человек в любой точке мира от Филиппин до Аляски может объявить себя игиловцем, а ИГ сообщит через день, что теракт совершил «наш брат». Этот постмодернизм чистой воды ставит совершенно новые задачи, и как с ним бороться, пока никто не знает.
Получение нормального религиозного образования, встроенность в исламскую традицию — хорошая профилактика терроризма. Оливье Руа подчеркивает, что нынешние джихадисты не встроены ни в какие мусульманские структуры, они не являются носителями традиции.
В России можно много чего в этом плане сделать, но делается пока мало. На данный момент, скажем, увеличивается закрытость основных исламских образовательных центров. С одной стороны, это хорошо — наше собственное богословское наследие и традиции, но они не успели еще появиться и не могут жить в сферическом вакууме, они живут только в связи с мусульманскими центрами, где есть крупные ученые.
У нас в Татарстане очень часто кивают на наше исламское богословское наследие (оно действительно очень богатое), однако, если посмотреть на тех, кто когда-то его творил, они все получали образование за рубежом, жили там. Это наследие не может появиться и жить в отдельном закрытом обществе.
Сама система тоже очень слабо выстроена. Обычно нужно приложить достаточно много усилий, чтобы получить мало-мальски качественное образование. Я выступаю за то, чтобы с малых лет каждый мусульманин получал какой-то минимум знаний о вере. В Турции такой подход не идеально, но работает. В школе человек получает основы религии. Мне кажется, Турция — хороший пример, ведь количество людей, уехавших воевать в Сирию из этой страны, гораздо меньше, чем в России. Когда тебе с детства рассказывают, что ислам — миролюбивая религия, что нельзя творить произвол, что все достаточно четко прописано, это хорошо действует.
У нас еще есть проблема отсутствия нормальной статистики по уехавшим. Спецслужбы, наверно, этими цифрами владеют, но не делятся ими. Через третьих лиц до меня дошли вроде бы достоверные сведения о том, что среди уехавших на джихад из Татарстана нет ни одного человека с гуманитарным образованием.
Это очень хорошо коррелирует с общемировой тенденцией. Недавно вышла книга «Инженеры джихада», в которой говорится о том, что людей с инженерным образованием среди джихадистов в 18 раз больше, чем в среднестатистическом государстве. В этой проблеме нужно разбираться, ее надо изучать, но, похоже, делать это никто не хочет.
У нас не понимают, как работать с общинами и вообще, что они собой представляют. Если говорить просто, то свято место пусто не бывает. После развала СССР произошла реисламизация, и она еще не дошла до своего естественного предела. Если в США и светских странах, скажем, доля активно верующих от всего населения составляет 25 процентов и больше, то у нас — 3-5 процентов, и мне кажется, что в итоге их должно стать 10-15 процентов.
Принято немного преувеличивать уровень исламизации в Турции, но количество мусульман, соблюдающих все обряды, там очень небольшое — 16-20 процентов. Традиционных же, которые могут выпить ракы и в то же время выступают за исламские ценности, много — до 70 процентов.
Если мы говорим о необходимости традиционного ислама, нужно определиться, что же это такое. Чаще всего его трактуют как лояльный государству. Но давайте решим, салафиты и мадхалиты, очень лояльные государству общины, — традиционный или нетрадиционный ислам? Или суфийские общины — они безобидные, но у нас активно с ними борются, хотя в чем их нетрадиционность, я не понимаю. Много умеренных, здравых авторов вносятся в списки экстремистской литературы.
Я как-то разговаривал с руководителем одного из исламских учебных заведений, и он сказал, что днем они контролируют студентов, а что они делают вечером, — неизвестно. Ему непонятно, какие проповеди учащиеся слушают в интернете, чем увлекаются. Он говорит: «Хорошо бы был какой-нибудь шейх, который взял бы их в какой-нибудь джамаат и руководил ими в духовном плане».
Теперь у нас с этим будет еще хуже, поскольку недавно Госдума приняла закон о том, что никакие организации, кроме официально зарегистрированных, не могут вести религиозную деятельность. Допустим, миллионы мусульман в Рамадан зовут гостей и коллективно читают молитву, и это уже будет незаконно.
Опасность состоит в том, что как раз нормальные лояльные мусульмане все будут соблюдать, а террористы-экстремисты, которые плевать хотели на все законы, — нет. Государство само создает пробелы, для того чтобы их заполняли нежелательные элементы.