Британский музыкант и журналист, лидер групп The Membranes и Goldblade, автор десятка книг, в том числе «Устной истории панк-рока», примет участие в организованном Британским советом в России форуме Selector PRO, который пройдет с 21 по 23 июля на «Стрелке». В пятницу, 22 июля он прочтет лекцию, посвященную 40-летию панк-движения в Великобритании. Накануне приезда музыканта в Москву обозреватель «Ленты.ру» обсудил с ним историю панка и связанные с этой культурой стереотипы, а также Motorhead, возрождение The Stone Roses и роль Робба в судьбе Nirvana.
«Лента.ру»: Как вы пришли к панк-року, как стали панком?
Робб: Я вырос в городе Блэкпуле, примерно в двухстах милях от Лондона. Впервые о панке я прочитал в 1976 году в музыкальной газете. Мое поколение — мне тогда было 15 — ждало чего-то подобного. Глэм-рок, конечно, был потрясающим — Марк Болан, Дэвид Боуи, но после него случилась пауза длиною в год, когда в музыке ничего не происходило вообще. А тут мне попались статьи о новых группах, и эти команды выглядели очень интересно. Интернета тогда, естественно, не было, и услышать их я не мог — никто из них тогда еще не выпустил пластинки.
Помню, у кого-то появился альбом Ramones. Мы послушали его, но тогда, в 1976 году, он вообще не произвел никакого впечатления. Нам казалось, что они звучат, как бензопила. Это интересно, потому что сейчас я думаю, что Ramones звучат практически как The Beach Boys, что это самая мелодичная панк-группа всех времен.
Первая британская панк-музыка, которую мы услышали, — это «Anarchy In The UK» Sex Pistols и «New Rose» The Damned, они вышли осенью 1976-го. Эти песни звучали так захватывающе, так непохоже на все другое — их энергия и идеи просто сорвали мне крышу. Я не мог объяснить, что это такое, но я захотел стать частью этого.
Тогда этому еще не придумали определения, не было никакого понятия, что же это такое. Для многих людей моего поколения — поколения постпанка — весь период постпанка был попыткой объяснить, что такое панк. На севере Англии люди понимали его иначе, чем на юге. На севере у нас были Buzzcocks и Joy Division — и это было нашим пониманием панка.
А как вы определили панк в итоге? Каково ваше личное понимание?
О, это куча разных вещей. Музыка без прикрас. Много энергии, агрессии. Много идей. Поначалу вас просто сносило стеной звука, и это отлично, но потом вы больше углублялись в идейную сторону. Панки выглядели и звучали потрясающе, и плюс ко всему они затрагивали в песнях много интересных тем.
Конец 1970-х в Англии — это конец мечты. В середине десятилетия это была еще «мечта Англии» — как в песне Sex Pistols и книге Джона Сэвиджа. Казалось, лето будет вечным. А потом все закончилось, напряжение в обществе стало расти — и музыка отразила это.
Не все группы пели о политике, большинство вообще к ней не имело отношения. Панк был очень противоречив. В панке ты можешь выражать совершенно противоположные точки зрения — причем одновременно. И в этом будет смысл. В панке важны идеи. Для меня самым важным было расширение возможностей: ты можешь делать все, что захочешь. Тебе не нужно ничье разрешение, чтобы делать музыку, — ни родителей, ни учителей, ни людей из музыкального бизнеса. Тебе даже не обязательно уметь играть на гитаре, чтобы выйти на сцену и выступать. Главное тут идеи, они важнее способностей. Это было очень мощным постулатом.
А какое влияние на панк оказали, по вашему мнению, Motorhead? По сути, в 1970-х в них было много от панка.
Они не выглядели как панк-группа, но музыкально очень повлияли на панк-движение. Лемми был связующим звеном между андеграундом 1970-х и панк-сценой. Он ведь раньше играл в Hawkwind, в лучшем составе этой команды. Партии его бас-гитары на альбоме Space Ritual — одни из лучших бас-партий всех времен. Он, в принципе, был частью панк-сцены: Сид Вишез жил у Лемми какое-то время, и Лемми пытался научить его играть на басу, но безуспешно. Он был старым рокером, но принял панк. Множество старых рокеров были в испуге от панка, а Лемми ходил на наши концерты. Он любил The Damned, The Adverts.
Я помню, к нам в руки впервые попал сингл Motorhead. Мы посмотрели на обложку и подумали: «У них длинные волосы, они не панки». А когда послушали — то решили, что это одна из лучших панк-записей на свете. Блэкпул не такой большой город, как Лондон. И музыкальные сцены пересекались: панки ходили на концерты Hawkwind, а фанаты Hawkwind ходили к нам. К тому же у хиппи была более забористая наркота (смеется). А Лемми жил два года в Блэкпуле в 1960-х, так что мы его считали своим и гордились им.
Вы общались лично?
Да, дважды, и хорошо поладили. Ему понравился мой прикид — на мне были старые ботинки в стиле тедди-бойз. (Смеется.) Он был глубоко интеллигентным человеком, вежливым, он был личностью, жил не по правилам. С ним было приятно иметь дело. Лемми — это Лемми, понимаете.
Есть такое клише, что панк — это саморазрушение. При этом есть тесно связанное с панком движение straight edge. Вот вы веган, не пьете — что вы скажете об этом клише? Может быть, всех слишком впечатлила история Сида Вишеза?
С панком такое дело: у всех свое понимание, как я уже говорил. Хотите быть нигилистом, саморазрушителем — это ваша версия панка, и она такая же настоящая, как и у тех, кто хочет быть на позитиве. Мне лично кажется большой трагедией то, что многие светлые молодые головы спились до смерти. Мне нравится позитивный аспект панка, вдохновляющий, придающий силы. Он позволил мне и моим друзьям поверить в то, что мы можем создавать музыку, искусство на наших собственных условиях. Этот DIY (do it yourself — «сделай сам» — прим. «Ленты.ру»). Ты можешь делиться своей энергией с другими. И панк не обязан звучать как панк. Это не обязательно гитарная музыка — она может быть электронной, если нужно. Нет никаких правил.
Я могу понять, почему люди впадают в саморазрушение. Чувствительные персоны — они попадают в холодный мир, это довольно пугающее место. Для многих людей панк стал возможностью укрыться от ужаса жизни, но такое поведение ничего хорошего не принесет. Если вы всю ночь пили водку, на следующий день будет жуткое похмелье. (Смеется.) Но я не говорю никому, что делать и чего не делать — слишком многие слишком долго пытались навязать другим свои представления о панке.
Ты можешь делать с ним, что хочешь, но в итоге самое важное — это музыка и культура. Музыка гораздо интереснее наркотиков.
А как вы решили заниматься не только музыкой, но и журналистикой, писать статьи и книги?
Частью панк-культуры были фэнзины, самодельные журналы. Когда мы впервые столкнулись с этим, это было как и в случае с музыкой: «Ух ты, да ты можешь делать все сам!» Раньше, чтобы писать о музыке, хорошо было бы иметь знакомого в Лондоне, который помог бы устроиться в какое-нибудь музыкальное издание. А тут ты мог писать и печатать себя сам! Это была революция для моего поколения.
Сегодня большинству людей трудно понять эти ощущения. Сейчас вы просто выходите в интернет, пишете в социальных сетях и так далее. Но тогда это было удивительно. У нас не было опыта и образования, мы просто делали, что нам нравилось.
Музыканты порой недолюбливают журналистов, существует некая конфронтация между представителями этих профессий. Панк-журналистика разрушила эти барьеры?
Да, тут не было никаких правил. Ты можешь быть компетентным журналистом — многие мои ровесники сделали себе имена как хорошие авторы — и при этом играть в группе. Я сам меломан, я люблю музыку. Я слушаю много музыки, и мне нравится помогать распространять хорошие записи: «Послушайте это!» Мне нравится исследовать контекст: почему эти люди сделали то-то и то-то? Например, почему The Saints, австралийская группа, звучала именно так в 1975 году? Какую музыку сейчас играют в Голландии, в Юго-Восточной Азии? Что ведет к чему? Контекст музыки — вот что меня увлекает. Например, совершенно неважно, что я думаю о новом альбоме Coldplay. По мне, они делают музыку для других людей. Вокруг полно иной музыки, и я хотел бы, чтобы люди ее услышали.
Вы были первым, кто стал продвигать Nirvana в Великобритании. В каких отношениях вы были с Кобейном и что думаете обо всей их истории в целом?
Я встречался с Nirvana трижды. Тогда они были просто молодой командой, никто и подумать не мог, что они станут самой популярной группой в мире. Я брал у них интервью в Нью-Йорке и тусил с ними, спал у них на полу, помогал им с аппаратурой. Знал их довольно хорошо. Молодая группа в туре, понимаете. Четыре человека играют на сцене для десяти человек в зале. А через полтора года они стали величайшей группой всех времен, ими стали интересоваться многие.
У меня сохранилась запись этих первых интервью с Кобейном на кассете. Там довольно интересные ответы: Кобейн собирался сделать музыку мрачнее, говорил о своих темных сторонах. Но тогда на это особо не обращали внимания — никто же не знал, что он покончит с собой.
Закончилось все, конечно, полной трагедией. История одиночества, депрессии. Но я думаю, что еще и этот мир суперзвезд, селебрити, в который он попал, сослужил ему плохую службу. Он был бы счастливее в панк-андеграунде — это была его среда. Он же тусил с Bikini Kills и другими интересными группами. Кобейну ближе были Black Flag, чем, например, Guns n’ Roses. Думаю, что с приходом популярности на Nirvana стали сильно давить — они стали стадионной командой.
Среди прочего вы написали книгу о The Stone Roses. Что думаете об их нынешнем воссоединении?
Их история — одна из самых необычных в рок-музыке. Исчезли на 16 лет, вернулись, потом исчезли снова и снова вернулись с двумя песнями. Это действительно нетипичная команда. Они могли бы стать одной из самых крупных групп в мире, но они вышли из панк-рока и делали все на своих условиях. Они не захотели превращаться в очередных U2. Потрясающе! В Великобритании у них особый статус. Три недели назад я был на их концерте в Манчестере, атмосфера была невероятной: 60 тысяч человек пели хором каждую строчку каждой песни, могли повторить любую партию любого инструмента в любой песне.
Вы со своей командой The Membranes совмещаете концерты с научными лекциями — о Вселенной и тому подобном. Почему вы решили делать такой просветительский проект?
Да, когда The Membranes собрались вновь в 2010 году, мы записали двойной альбом о Вселенной, жизни и смерти. Он получил отличные отзывы. И мы задумались: что мы можем сделать еще в этом направлении? Мы решили привлечь ученых, которые могли бы выйти на сцену и рассказать о Вселенной. Мы также выступали с большим хором. Мы — панк-группа, но находимся далеко за пределами того, что многие люди считают панком. Почему бы панк-группе не петь о Вселенной?
Я очень хочу выступить в России, в Музее космонавтики. Я был там десять лет назад — там столько всего интересного! Вклад России в исследование космоса огромен. И мне хотелось бы устроить там концерт, чтобы отдать дань достижениям русских. С участием русского хора и русских ученых. Вот это был бы концерт!