Философ Петр Лавров первым в России разработал теорию партийного строительства, стал свидетелем краха идеи «хождения в народ» и предсказал будущее большевиков. Его личности была посвящена дискуссия, состоявшаяся в Международном «Мемориале». «Лента.ру» приводит выдержки из доклада одного из выступавших — кандидата исторических наук Василия Зверева.
После ареста Николая Чернышевского и после того, как Александр Герцен ударил в «Колокол», Россия от их идей отвернулась. Что они оставили после себя? Абсолютно неоформленный идеал социалистического обустройства и никакого ответа на вопрос, что же делать дальше. Началась полоса безвременья. Промежуток с 1862 по 1863 год ознаменовала попытка Германа Лопатина создать «Рублевое общество», были ишутинцы (тайное революционное общество, основанное социалистом-утопистом Николаем Ишутиным в Москве), был Сергей Нечаев. И конечно, 4 марта 1866 года было покушение на Александра II.
Но я считаю, что новый революционный подъем начался в 1869 году, и он связан с именем Петра Лаврова. Это год проб и ошибок, поиск вариантов действия. В 1869 году произошли три важных события: нейтральная легальная газета «Неделя» начинает публиковать исторические письма Лаврова; в «Отечественных записках» появляется большая статья Николая Михайловского «Что такое прогресс»; и, наконец, начинается «нечаевский процесс».
Чем знаменателен и показателен Петр Лавров? Он практик, но в первую очередь он философ-позитивист. «Исторические письма» Лаврова стали катехизисом всех активных сил общества. У изголовья всех участников «хождения в народ» лежала его книга, ею зачитывались — Лавров великолепно пользовался позитивистским подходом. Читая его, хочется сказать: ну, хватит, убедил, ну, завалил фактами, принудил к соглашению.
Во многих взглядах он был близок Чернышевскому, но если Чернышевский — не революционер, то Лавров — однозначно. Если брать трех апостолов — Лаврова, Ткачева и Бакунина, то первый из них самый умеренный, но при этом самый последовательный и доказательный.
Главная заслуга Лаврова состоит в разработке субъективного метода в социологии. Заслуга, которую он делит вместе с Михайловским, — это обоснование роли личности в истории, активной позиции деятельности. Лавров указал, кто может считаться критически мыслящей личностью: тот, кто не только обогатил свою память всеми достижениями цивилизации, но и живет интересами народа, ведь дальше идея человека просвещенного должна превращаться в идею человека активного.
У Герцена эта тема только обозначена — он говорил о том, что народ и просвещенная часть общества связываются тонкой ниточкой понтона. Лавров же считал, что интеллигенция должна отдать свой долг народу.
Затем философ обозначает следующий этап, говоря о периоде страстотерпцев и тех, кто пострадает за идею. Эти одиночки должны дать пример, бросить вызов существующей системе. Да, они погибнут, но на их опыте выучатся многие. Следующий этап после этого — предварительное объединение людей, заинтересованных одной проблемой. Нет, это еще не организация, не партия, но кружок единомышленников.
Когда Лавров жил во Франции, где активно включился в работу журнала «Вперед», он написал письмо Михайловскому в Вену с предложением приехать и сотрудничать в работе над изданием. На это он получил ответ: «Готовить революцию и готовить людей к революции — это разные вещи. Я хочу, чтобы молодое поколение встретило революцию не с Молешоттом на устах, а со знанием реальных действий, поэтому я отклоняю ваше предложение. Каждому свое, я не революционер».
В этом признании состоит принципиальное различие между ними, потому что Лавров к тому времени стал искренним и последовательным революционером. Он считал, что существующий режим, кроме как революцией, ничем свергнуть нельзя. Лавров прошел через этап возможного реформаторства, увлечения реформаторским процессом Александра II, и до конца жизни он нисколько не сомневался — только революция.
Важный момент: именно Лавров стал разработчиком первой теории партийного строительства в России. Его подход принципиально отличался от попыток Нечаева и попыток, которые обосновывались Бакуниным. Бакунин говорил: революционеру нужно идти в народ, поднимать его на борьбу, для этого достаточно 25-50 человек, ничем не объединенных. Лавров спорил: нет, должна сформироваться сама организация, но она должна сформироваться на демократических основах, где не будет диктаторства, где все будут друг другу полностью доверять, и вместе с тем это должно быть достаточно законспирированное объединение единомышленников. Это произойдет не сразу, работа должна вестись постепенно. Необходима длительная подготовка, и только тогда, когда желание и настроение народа укажут время и место выступления, революция должна произойти.
При этом у Лаврова в «Исторических письмах» есть такие провидческие слова о значении идеологии, которой должна руководствоваться партия:
«[Без идеологии] партия борцов за истину и справедливость ничем не отличается от рутинеров общественного строя, против которого она борется. На их знамени написаны слова, которые когда-то обозначали истину и справедливость, а теперь ничего не обозначают. И будут они тысячу раз повторять эти громкие слова. И поверит им молодежь, влагающая в эти слова свое понимание, свою душу, свою жизнь. И разуверится она в своих предводителях и в своих знаменах. И потащут ренегаты по грязи вчерашнюю святыню. И осмеют реакционеры эти знамена, оскверненные теми самыми, кто их несет. И будут ждать великие, бессмертные слова новых людей, которые возвратят им смысл, воплотят их в дело. Старая же партия, пожертвовавшая всем для победы, может быть, и не победит, а, во всяком случае, окаменеет в своем бессодержательном застое».
Лаврова критиковали и слева, и справа. Либералы эти идеи абсолютно не принимали, а слева его критиковал самый жесткий критик Петр Ткачев, который сначала сотрудничал с Лавровым, а потом вдрызг разругался с ним и создал свой «Набат». Они разошлись в вопросе о типе партии. В единственных воспоминаниях личного секретаря Ленина Бонч-Бруевича, которые были опубликованы в 1932 году (позже во всех воспоминаниях эти строчки убирали), он вспоминает, что Ленин сказал: «Из них всех [имея в виду Бакунина, Лаврова и Ткачева] нам [большевикам] подошел именно Ткачев».
По большому счету, именно Ткачев говорил о необходимости создания партии профессиональных революционеров (ну, или законспирированных). Его не устраивали методы борьбы, которые предлагал Лавров, — выходить на широкие массы. Ткачев считал эту идею провальной.
Ее провал был блестяще описан у Кропоткина в «Записках революционера», где два здоровенных офицера, Сергей Кравчинский и Рогачев, идут и по дороге пытаются пропагандировать. Они встречают какого-то мужичонку, который едет на телеге, и они начинают ему пропагандировать. Тот, значит, посмотрел — и бежать, а они за ним — бежали и пропагандировали.
Кропоткин пишет, что Кравчинский почти наизусть знал Евангелие и потом начал пропагандировать социализм под видом христианского учения. Все изменилось. Как пророков, их начали водить из избы в избу, передавать из деревни в деревню, и наконец кто-то сообщил об этом властям, после чего офицеров повязали. Когда они, обросшие, в армяках, пришли на конспиративную квартиру в Петербурге, их не узнают и не пускают, говорят — «идите отсюда!» И они переходят к оседлой пропаганде. Когда не дает результатов и она, не удается поднять народ, тогда уже на первый план выходит идея восстания против власти.
Лавров говорит: мы должны свергнуть политическую власть, а дальше самим народом будет выстраиваться система труда и трудовых взаимоотношений. Но Ткачев спорит: нет, свержение политической власти — это только первый шаг революции, это зачин, а дальше сама интеллигенция должна навязать (он не пишет напрямую), продиктовать (и здесь они тоже расходятся) форму партии, тактику в отношении народа и будущего. По этому вопросу они расходились, причем жесточайшим образом.
Лавров пользовался безусловным авторитетом и у Маркса, и у Энгельса, после его смерти в 1900 году Ленин пишет: «Умер ветеран русской революционной традиции». Лавров в это время олицетворял все, что происходило в освободительном движении в России. Его наработки воспринимались и использовались. Конечно, «хождение в народ» и пропаганда не давали существенных результатов. В этом плане оказался прав Энгельс, который писал: «Если где-нибудь ткачевская утопия организовать переворот небольшой группой революционеров и может осуществиться, то только в России».