Три недели назад, 8 июля, пуля индийского спецназовца отправила к гуриям Бурхана Вани — «кашмирского Че Гевару», популярного видеоблогера, хипстера с автоматом и героя мусульманских девичьих грез. После этого на улицы городов штата вышли тысячи молодых людей, для которых Вани превратился в икону и символ борьбы за свободу. Хотя нынешние протесты разительно отличаются от тех, к каким привыкли в Кашмире — митингующие размахивают смартфонами, а не автоматами, — полиция разгоняет их, открывая огонь на поражение. На сегодняшний день известно о 47 убитых. В том, что сейчас происходит в штате, давно служащем источником напряжения в индо-пакистанских отношениях, разбиралась «Лента.ру».
Бурхана Вани сравнивают не только с Че Геварой, но и с Робин Гудом. Он был моджахедом новой формации: регулярно постил видео в соцсетях, убеждая кашмирцев в том, что быть боевиком — круто, модно и молодежно. Индийское правительство назначило за его голову награду в миллион рупий (примерно 15 тысяч долларов США), но хипстер с аккуратно подстриженной бородкой неизменно ускользал из всех ловушек. Он обещал защиту индусским пилигримам и утверждал, что будет атаковать только военных, полицию и переселенцев, при помощи которых Дели хочет изменить демографическую ситуацию в Кашмире. Девушки украшали портретами Вани спальни, а юноши мечтали быть похожими на него.
Вани идеально подходил на роль романтического повстанца: он бежал из дома и присоединился к боевикам пропакистанского «Хизб-уль-Муджахеддин» после того, как его с другом жестоко и беспричинно избили индийские силовики. В 2015 году полиция застрелила его старшего брата Халида — как утверждали родители Вани, просто за то, что тот приходился родственником борцу за свободу.
Погибший боевик — представитель нового поколения кашмирских сепаратистов. Эти молодые люди координируют свои митинги в соцсетях (неслучайно в мятежных районах индийские силовики первым делом отключили мобильную связь). Камни они предпочитают автоматам и требуют «азади» — свободы, затрудняясь, правда, объяснить журналистам, что под этим понимают.
Разумеется, пакистанцы не упустили случая снять сливки. Премьер Наваз Шариф заявил, что шокирован смертью моджахеда, назвал его мучеником и объявил национальный траур. Пакистанский посол в ООН Малиха Лоди описала ликвидацию Бурхана Вани как «подлое убийство лидера кашмирского юношества».
Лидер радикального движения «Джамаат-уд-Дава» Хафиз Саид, за голову которого США назначили награду в 10 миллионов долларов, объявил о марше «Кашмирский караван». Сотни грузовиков и автобусов, везущих его сторонников, двинулись на Исламабад, чтобы «разбудить членов Национального собрания и Сената» и заставить их защищать права кашмирцев. «Потом мы войдем на оккупированную индийцами территорию и продолжим наш марш до тех пор, пока весь Кашмир не будет освобожден», — пообещал Саид.
Все требования Нью-Дели прекратить героизировать террористов остались без ответа. Отношения между двумя ядерными державами, в которых в последнее время наметилось потепление, стремительно ухудшились.
Кашмирский конфликт длится без малого семь десятилетий. После Первой индо-пакистанской войны в 1947 году, вызванной попыткой махараджи Хари Сингха объявить независимость, две трети бывшего княжества Джамму и Кашмир отошли Индии, а треть — Пакистану, который часть территории присоединил к себе, часть передал Китаю, а на оставшейся полоске земли создал государство Азад Кашмир, полностью подконтрольное Исламабаду.
С тех пор в Кашмире потихоньку тлел огонь недовольства, и пакистанцы раздували его как могли, засылая через границу боевиков и подбивая кашмирцев на восстание. Индийцы же всеми возможными способами пытались его погасить, предоставив штату особый статус и разрешив принять собственную конституцию (единственный случай такого рода в Индийском Союзе).
Рвануло в 1987-м, когда сторонники кашмирской независимости обвинили правительство в фальсификации результатов местных выборов. Массовые протесты быстро переросли в расправы над индуистами. Особой жестокостью среди мусульман отличался некий Фарук Ахмед Дар, собственноручно убивший 22 человека. К 1990 году мятежники взяли под контроль целые районы столицы штата — Шринагара. В Кашмире был введен комендантский час, города покрылись сетью бункеров и блокпостов, на улицах ежедневно звучали выстрелы.
Мятеж погубили внутренние разногласия: «Фронт освобождения Джамму и Кашмира», выступавший за независимость региона, и пропакистанская «Хизб-уль-Муджахеддин» начали войну между собой. Исламабад контрабандой перебрасывал деньги и оружие для «Хизб-уль-Муджахеддин», пакистанские спецслужбы одного за другим ликвидировали лидеров «Фронта освобождения». Кашмирский поэт Ага Шахид Али так описывал жизнь столицы штата в то время: «Шринагар притаился, словно дикая кошка; одинокие часовые, съежившиеся в бункерах на городских мостах, вдалеке от родных равнин, с разрешением на убийство. Под мостами этими текут воды реки Джелум и проносят иногда расчлененное тело. По Зироу-бридж проскакивает джип, автоматные очереди звездами уносятся в ночное небо. Ночь за ночью бушует буря, и сын одной несчастной матери за другой уходит в ночь, полную страданий и пыток, чтобы никогда не вернуться назад».
Пока сепаратисты резали друг друга, индийские силовики действовали крайне жестко. Парламент страны принял Закон об особых полномочиях вооруженных сил (AFSPA), который полностью развязал руки армии и полиции, выведя их из-под действия уголовного законодательства. Индийские солдаты, сталкиваясь с сопротивлением, открывали огонь и по боевикам с оружием, и по протестующим с камнями, и вообще по всем, в ком подозревали пособников террористов. До сих пор в Кашмире ходят жуткие истории о бессудных расправах, творимых индийскими силовиками в мусульманских деревнях. Хотя ни одна из них официально не подтверждена, это лишь убеждает кашмирцев в том, что справедливости в индийских судах им не добиться.
Раскол среди мятежников и жесткие меры, применяемые индийцами, принесли результаты. Многие бывшие сторонники независимости сложили оружие или перешли на сторону правительственных войск, сочтя их меньшим злом по сравнению с пропакистанскими моджахедами.
Восстание захлебнулось, но тихая война на этом не закончилась. После провала мятежа и попытки открытого вторжения в 1999-м Пакистан сделал ставку на точечные теракты. Базирующиеся в Азад Кашмире группировки «Лашкар-э-Таиба» и «Джаиш-э-Мухаммед» засылали в Кашмир двойки федаинов, которые захватывали здания в разных городах и держали оборону, пока хватало патронов. В 2004-м пакистанцы террористов наконец прижали к ногтю — отчасти из-за того, что на Исламабад надавил Вашингтон, сближавшийся тогда с Нью-Дели, отчасти потому что выяснилось: за двумя покушениями на премьера Мушаррафа стояли азадкашмирские боевики. Но вскоре подросло новое поколение сепаратистов, одним из которых и стал Бурхан Вани.
Кашмирский конфликт — типичный пример войны, питающей саму себя. У многих из тех, кто выходит сегодня на улицы с камнями, отцы и старшие братья погибли от пуль индийских силовиков.
Последние 26 лет Кашмир по сути живет в режиме чрезвычайного положения. В других городах Индии и даже в соседнем регионе Джамму молодежь учится и веселится, ходит в ночные клубы и кинотеатры, а для их кашмирских сверстников патрули на улицах, регулярные обыски и аресты — привычное дело. Ощущение обособленности подпитывается еще и тем, что Джамму и Кашмир — единственный индийский штат, где большинство населения составляют мусульмане, рьяно оберегающие свою религиозную идентичность. В штате самый низкий уровень грамотности в Индии и самая высокая безработица среди молодежи, которая радикализуется с пугающей быстротой.
С другой стороны, для индийских силовиков борьба с кашмирским сепаратизмом — уже вопрос чести. В армии Индии сильны традиции, полк там считается вторым домом для солдата, знамя — святыней, а сослуживцы воспринимаются как братья. Война идет уже не первое десятилетие, и для многих индийских солдат она превратилась в вендетту за погибших товарищей.
К тому же правительство волей-неволей провоцирует силовиков на жесткие меры, при каждом обострении ситуации подтверждая действие Закона об особых полномочиях вооруженных сил. За все время кашмирских событий были осуждены только шесть индийских военнослужащих, включая двух офицеров, причем за действия, явно находящихся за гранью разумного — за убийство трех местных рабочих, которых расстреляли, чтобы представить их террористами и получить денежное вознаграждение.
Мусульмане из других регионов Индии (а их, к слову, без малого 150 миллионов — больше, чем все население России), казалось бы, должны поддерживать кашмирских единоверцев. На деле к ним относятся с плохо скрываемой неприязнью. Десятилетия планомерной работы по созданию секулярной нации принесли плоды, и теперь среднестатистический мусульманин, когда речь заходит о Кашмире, превращается в большего патриота Индии, чем любой индуист.
«Более 140 миллионов индийских мусульман живут спокойно под сенью демократии и конституции, и я не понимаю, почему кашмирцы не могут так же, — объясняет на одном из сайтов индийский мусульманин Низам Кази. — Лично я не могу считать своими братьями людей, которые сражаются против моей армии с оружием в руках. Даже если мне придет в голову счесть их братьями, я не буду поддерживать их борьбу, потому что они преследуют дурные цели. Если Кашмир получит независимость, я буду первым, кто потребует не выделять в помощь кашмирцам ни единой рупии».
Ему вторит мусульманка Фара Хан: «Любой, кто выступает против моей родины, не может быть моим братом. Это земля, которая дала нам жизнь, которая кормит нас и одевает, помогает нам развиваться, дает нам образование и работу. Страна, которая учит нас основам братства. Как мы, часть населения Индии, можем чувствовать себя угнетенными? Мы, мусульмане, неотъемлемая часть Индии, и наш ислам учит нас уважать свою родину и быть благодарным ей, он учит нас быть верными и любить свою страну, защищать ее и исполнять свой гражданский долг, когда бы она нас ни позвала. Когда в Кашмире было наводнение и люди умирали от голода, кто помог им, кто посылал им пищу? Индийская армия, люди со всей Индии, к какой бы религии они ни принадлежали».
Итог дискуссии подводит анонимный пользователь из Нью-Дели: «Для нас, индийских мусульман, террористы не могут быть братьями. Утверждать, что Кашмир не способен стать частью секулярной Индии, равнозначно признанию того, что мусульмане не могут жить в мире с другими религиями. Мы, мусульмане Индии, считаем иначе».
Еще двадцать лет назад многие индийские политики полагали, что достаточно подавить вооруженный мятеж и кризис разрешится сам собой. История показала, что это не так. Кашмирский бунт, бессмысленный и беспощадный, изменил форму, но не содержание: вместо бородатых боевиков с автоматами пришла молодежь со смартфонами и камнями, которая выросла при комендантском часе и для которой патруль на улице — привычное воплощение зла. Кашмирский кризис вышел на новый виток, и конца ему не видно.