В прокат выходит двадцатый фильм живого испанского классика Педро Альмодовара «Джульетта» — непривычно мрачная по его меркам (но привычно красочная) драма о конфликте матери и дочери. Альмодовар рассказал «Ленте.ру», почему отказался от юмора, как его кино связано со смертью Франко и чем отличаются мужчины от женщин.
«Лента.ру»: «Джульетта» основана на трех рассказах Элис Манро. Чем вас так зацепили эти истории, что вы решили снять по их мотивам кино?
Педро Альмодовар: Мне всегда нравилась Элис Манро и как писатель, и как человек. Книга рассказов «Беглянка» уже появлялась в фильме «Кожа, в которой я живу». Когда Мариса Паредес, играющая Марилию, приносит завтрак пленнице Вере, которую играет Елена Анайя, на подносе мы видим экземпляр книги Элис Манро. Уже тогда я начал адаптировать эту книгу Манро под кинофильм.
С тех пор как впервые прочитал «Беглянку», я задумался о том, чтобы перенести три рассказа из нее на экран: «Шанс», «Скоро» и «Тишина». У этих историй есть общая героиня, Джульетта, но они не взаимосвязаны. Я попытался объединить их, додумывая то, что было необходимо.
Сначала вы собирались снимать этот фильм в Америке на английском языке. Почему передумали?
Я думал снимать фильм на английском. Прежде всего потому, что англосаксонское восприятие семьи совершенно отличается от испанского. Но когда я закончил сценарий, то понял, что не настолько хорошо знаю североамериканское общество, чтобы снимать его. И отложил проект, думая, что никогда его не реализую. Три года спустя в качестве эксперимента я вернулся к нему, чтобы попробовать адаптировать к испанскому обществу.
Вы продолжаете из фильма в фильм на разный лад задавать вопрос, что значит быть женщиной в современном мире. Каков уникальный ракурс «Джульетты» в отношении этой темы?
На самом деле практически все истории, что я рассказываю, могли бы быть рассказаны и с точки зрения мужчины. Да, я вряд ли бы снял «Мужчин на грани нервного срыва», потому что это была бы далеко не такая веселая картина, как в случае с женщинами. Но мужчины тоже страдают, когда их бросают. Так что проблемы те же самые, разница в том, как проявляют себя персонажи. Я не хочу сказать, что в современном мире есть равноправие между мужчинами и женщинами. Женщины в моем кино — борцы, они сами ставят себя вровень с мужчинами. В моих фильмах нет как таковой проблемы — быть женщиной.
Что мне интереснее всего в женском персонаже в «Джульетте»... Да, это фильм о женской вселенной. Об одиночестве. Потому что женщина переживает одиночество совсем не так, как мужчина. И еще это фильм о женщине как начале жизни. И он говорит определенным образом, хоть и противоречиво, о матриархате. Женщины, которые появляются в фильме, — созидательницы, те, кто дает жизнь. В данном случае — дочери Антии, которая становится главным источником проблем. Визуально женщины доминируют — не в плане власти, а в смысле того, что имеют большую важность. Фигура мужчины в женских руках выглядит незначительной, как это происходит в мастерской Авы. В «Джульетте», кроме одиночества, есть другая очень важная тема: чувство вины. Это чувство вины растет из-за того, что она дает жизнь человеку, свой дочери, а та ее покидает. Мне кажется, одиночество Джульетты и ее чувство брошенности только обостряются, когда она становится матерью. И когда я говорю о матриархате, я также говорю о материнстве — о раненом материнстве.
К теме вины и множества связанных с нею чувств, комплексов и страхов вы обращаетесь впервые в карьере. Почему вы пришли к этому вопросу именно сейчас?
Да, это первый мой фильм, в котором чувство вины имеет огромный вес, это один из принципиальных моментов. В моих фильмах чувство вины никогда еще не было «главным героем». Мне это интересно, потому что я был воспитан священниками, у меня католическое образование, хотя я не практикую, я не католик. Основа католического образования — вина и наказание. Когда я начал заниматься кино, в середине 1970-х, умер Франко, Испания тогда очень сильно изменилась. И мое кино — очень конкретный ответ на рождение испанской демократии. Я его делал с чувством абсолютной свободы. И в этой свободе не было места для вины, как и в моей жизни. Как человеку мне не нравится, что Джульетта имеет столь выраженное чувство вины. На самом деле это как рак, пожирающий изнутри. Мне бы больше понравилось, если бы у нее этого не было, но как режиссер я не мог без него обойтись: вина стала определяющим моментом, необходимым, чтобы вся история сложилась. Чувство вины у Джульетты — светское, оно не зависит от воспитания, так как она получила либеральное образование и такое же дала своей дочери. Но хроническое чувство вины есть у многих, оно развивается либо не развивается. Это моральная болезнь.
«Джульетта» может удивить ваших постоянных зрителей тем, что старательно избегает иронии и юмора. Почему это было важно для этой истории?
После «Я очень возбужден» я хотел снять какой-нибудь мрачный фильм — более мрачный, чем просто мелодраму, хотя, конечно, мне нравятся мелодрамы. Я часто показывал материнство в моих фильмах («Возвращение», «Все о моей матери», «Высокие каблуки», «Цветок моей тайны», «За что мне это?»). Но теперь я решил взяться за тему в другой тональности и снять очень строгий фильм, без юмора, эксцентрики, где моя любовь к барокко была бы под контролем. Я с самого начала понимал, что фильм должен быть сухой, поскольку сюжет очень тяжелый. Я, конечно, не хочу, чтобы люди выходили из кинотеатров так, словно их ножом ударили, но драма должна иметь соответствующие атрибуты. Боль главной героини явственно ощущается: нет болтовни, пустословия, улыбок. Иногда я вставлял смешные моменты, но потом вырезал, они не вписывались в фильм.
Другая важная тема «Джульетты» — течение времени в ретроспективе, груз прожитых лет и сожалений о том, что случилось или не случилось. Ощущаете ли вы возраст и есть ли вам о чем сожалеть?
Для меня течение времени, извините, в биологическом смысле — определяющий момент. Я не думаю о том, что сделал что-то неправильно. И это не значит, что я все делал хорошо, нет, нет. Не верю я ни в наказание, ни в самобичевание. Я не ответственен ни за какую катастрофу — в этом случае я бы думал, как разрешить проблему. А что касается сомнений о прошлом... Фильм — настоящая трагедия, фатальная. Джульетта на словах не верит в Бога, но в глубине души верит — как в того, кто посылает ей эти наказания. Это кара за два поступка, в которых она не виновата, но они оставляют на ней тень виновности. Речь о двух расставаниях с мужчинами: первым был попутчик в поезде, вторым стал ее муж. Она чувствует себя очень плохо, думая о том, как она себя вела с ними. Хотя все, что она сделала, — ушла и прекратила диалог. Наказание, которое она получает, из ряда вон выходящее. Сомнения имеют отношение и к ее дочери. У меня, конечно, нет детей, но я могу поставить себя на место матери, которую оставила дочь. Она неизбежно задает себе вопрос: что она сделала не так? И всматривается вглубь себя, чтобы понять, что случилось.
Пожалуй, еще ни один ваш фильм настолько сильно не зависел от умолчания — и не оставлял так многое за кадром (вплоть до ключевого персонажа — дочери Джульетты Антии). Что эта сдержанность, по-вашему, придает фильму?
В воспоминаниях персонажей, в этих прыжках во времени есть много информации. Это моя идея, как лучше рассказать историю. Это по-настоящему загадочная история. Дочь Джульетты исчезает, и она понимает, что совсем не знает эту девочку. Это действительно загадка — как кто-то, прожив всю свою жизнь с матерью, вдруг исчезает без единого слова и абсолютно больше в ней не нуждается, начинает новую жизнь. И этот аспект таинственности, загадочности лучше всего заметен, когда Джульетта остается одна в своем доме, и мы видим только всплывающие у нее воспоминания. Мне кажется, это текстура напряжения и тайны, которые она сама чувствует по отношению к своей дочери. Весь этот эллипс, состоящий из истории Джульетты, ее мужа, дочери, Авы — это то, что видит на экране и чувствует зритель. Но мне-то как автору нужно было знать, что происходило и между эпизодами фильма, за кадром.
Джульетту играют две актрисы — Адриана Угарте и Эмма Суарес, причем играют в довольно разном, даже контрастном стиле. Как вы ставили перед Угарте и Суарес (с обеими из которых вы работаете впервые) задачу и что хотели передать через этот контраст между двумя их Джульеттами?
Да, это один персонаж, но абсолютно разные возрасты. Джульетта зрелая несет груз, которого у молодой Джульетты еще не было — или была только его часть. Мне неважно, похожи ли актрисы внешне. Молодая Джульетта — это персонаж, который родился в 80-х. Нет, родилась-то она в 60-е, но как персонажа мы первый раз видим ее в 1985 году. Это женщина-символ Испании 80-х. Женщина очень свободная, которая начинает жить, причем жить с невероятной свободой. Радость этого персонажа не имеет ничего общего с лицом женщины, на котором уже аккумулированы десятилетия боли. Поэтому мне было интересно, чтобы старшую Джульетту играла Эмма Суарес — все, что она пережила, видно в ее глазах. Да, есть что-то общее с молодой Джульеттой, которую играла Адриана Угарте, — например, макияж, но во всем — в походке, взгляде, манере существовать — видно течение времени. Адриане я говорил сначала, чтобы она имитировала какие-то жесты Эммы, но потом мы решили, что общими будут только походка и манера курить. Джульетта очень много курит, как и Эмма. А Адриана, кстати, никогда не курила. Мне очень нравится, что я разделил эту роль. Когда Джульетта пишет письмо своей дочери, она как будто рассказывает свою историю себе же молодой.
Стилистически «Джульетта» укоренена в визуальной культуре 1980-х — от эстетики и сюжетов теленовелл до причесок. Насколько важно вам было отрефлексировать через фильм опыт этого десятилетия? Чем были 1980-е для вас?
На самом деле я пришел к 1980-м после арифметической операции. Основная линия фильма разворачивается в наше время — это та часть, где героиню играет Эмма. Если отсчитать назад 25 лет, мы попадаем в 1985 год. Я тоже был молодым в эти годы. И Адриана — типичная девушка того времени, тогда можно было выглядеть так, как она, ходить с начесом и быть учительницей классической литературы. Я знал именно такую девушку. И «украсил» Адриану характеристиками той эпохи. Я не ностальгирую в общем-то... Но для меня 80-е годы были временем становления, и я очень рад, что был молодым именно в эту эпоху. Это непередаваемое чувство перемен, перехода от диктатуры к демократии. Когда тебе двадцать с чем-то лет, это все равно что заново родиться. Для меня 80-е — это годы молодости. Не то чтобы у меня была ностальгия по молодости, желание стать моложе... Но это были годы невероятной свободы для нашей страны. У меня чудесные воспоминания о той эпохе. Думаю, это ключевая декада в нашей истории последнего столетия.
После 20 фильмов остались ли для вас как режиссера неизведанные территории сюжетов, жанров и тем, которые хочется успеть в будущих фильмах «посетить»?
Да, да... То, что ты сделал фильм, не значит, что ты отважился на что-то по-настоящему неизвестное. Есть что-то, что ты раскрываешь в фильме, даже если это абсолютный вымысел. Но это части тебя, маленькие и важные... Я, например, снял много фильмов, где центральный персонаж — мать. И мне кажется, что материнство — тема куда более широкая, и я могу сделать еще 20 фильмов с этими персонажами и продолжать привносить новые элементы. Темы, которых я касался, — смерть, страсть, красота, материнство, братство — все они существуют столько же, сколько человечество. Вечные темы. О них всегда рассказывали и всегда будут рассказывать. И невозможно сказать последнее слово в этих темах.
«Джульетта» вышла в российский прокат 4 августа