Норвежский писатель Руне Белсвик выпустил первую книгу из серии о Простодурсене более двадцати лет назад. С тех пор на родине повесть попала в список «25 лучших книг для детей» — наряду с «Муми-троллями» и «Винни Пухом» и завоевала популярность в мире. Однако на русском языке она появилась сравнительно недавно благодаря инициативе переводчицы Ольги Дробот. Первая книга называлась «Простодурсен: Зима от начала до конца». На следующей неделе в книжных магазинах появится вторая часть — «Простодурсен: Лето и кое-что еще». Сюжет книг, с одной стороны, прост, с другой — оригинален. В некой Приречной стране тихой, размеренной жизнью живут шестеро героев с говорящими именами: Простодурсен, Ковригсен, Сдобсен, Пронырсен, их неугомонная подруга Октава и Утенок. В этом завораживающем мире то ли сказки, то ли притчи времена года сменяют друг друга, герои ссорятся и мирятся, маются от одиночества и радуются праздникам. «Лента.ру» с разрешения издательства «Самокат» публикует фрагмент повести.
Ввалившись в дом с первой охапкой дров, Простодурсен обнаружил, что Утенок стоит на подоконнике и дрожит.
— Ты спать не лег? — спросил Простодурсен.
— У меня мерзнет душа и сердце стынет.
— Сердце и душа? — удивился Простодурсен. — Ты уверен? Скорее, у тебя лапки мерзнут или хвост.
— И они тоже. Я весь замерз — от клюва до мыска. Я совсем один на белом свете, холодный и теперь голодный. Ты должен сидеть со мной дома и ухаживать за мной, Простодурсен.
— Вот я пришел. Теперь ты не один.
— Пудинга все равно не осталось.
— Да, мы его доели.
Простодурсен положил поленья в печку — и восхитился этой картиной. Гора прекрасных полешек в печке. Ах, как красиво они станут гореть и как чудесно греть дом, пока ночь будет смерзаться за стенами!
— Спой мне песенку, — попросил Утёнок. — Теплую песенку, где много пудинга и вообще.
— Но, милый мой, я не знаю таких песен. Ты что, скучаешь по маме-утке, да?
— Мне кажется, нет. Мне кажется, я скучаю по театру.
Простодурсена так и подмывало сразу же затопить печку. Дрова промокли, с них текло, и Простодурсена разбирал азарт: сумеет ли он их разжечь? Но он обещал Октаве прийти в пекарню. К тому же он и сам проголодался. Пара коврижек и стакан горячего сока кудыки пришлись бы как раз впору. А протопить он успеет, когда они вернутся.
— Пойдем, — позвал он Утенка. — Булькнем пару бульков, а потом наедимся досыта у Ковригсена.
— Гип-гип-ура! — радостно закричал Утенок. — Смотри на меня — сердце уже оттаивает!
Они спустились к речке. Дождь лупил нещадно и громко барабанил по воде, а для настоящего красивого булька нужна благоговейная тишина. Но Простодурсен с Утенком решили не обращать на дождь внимания. Они долго мерзли и промерзли почти насквозь. Давно проголодались. Зато теперь их ждёт тёплая сытная пекарня с кондитерской. Самое время булькнуть несколько камешков.
— Смотри, — сказал Простодурсен.
— Смотрю, — откликнулся Утенок.
Простодурсен кинул первый камешек-бульк.
«Бульк», — сказала речка.
— У, здорово! — восхитился Утенок. — Прямо о-о-чень здорово!
— Теперь вот этот, — сказал Простодурсен.
— Ага, — радостно кивнул Утенок.
«Бульк», — сказала речка.
Тут они увидели другую парочку, тоже спешившую к Ковригсену. Октава и Сдобсен, с трудом сохраняя равновесие, тащили вдвоем огромную синюю сумку.
— Чудовищная погода для сушки белья! — закричал еще издали Сдобсен.
— Ура! — ответил Утенок. — Мы тоже идем с вами! Они пошли прямо по траве. Утенок сидел у Простодурсена в кармане и дрожал.
— Кля… Почему так холодно?
— Это пройдет, — ответил Простодурсен. — Все проходит.
Он заметил, что луна исподтишка подбеливает контуры облаков. Но немедленно набегали новые темные тучи и коварно затягивали все чернотой.
Зато в пекарне дождь не шел. Погода здесь стояла сухая и ясная. Пахло — лучше не придумаешь, и было тепло. Простодурсен словно перенесся в Рождество. Нос распирал дурманящий запах горячего хлеба, пряностей и занимательных книжек.
— Привет! — завопил Утенок. — Мы пришли, мы самые голодные в мире!
Но куда все подевались? Никто не сидел за столом, никто не стоял за прилавком. Только запах водил их за нос и дразнился.
— Повторяю: привет! — снова крикнул Утенок.
И тут наконец, вздымая облака муки, появился Ковригсен. «Счастливчик этот Ковригсен, — подумал промокший Простодурсен. — Ходит тут сухой, распаренный, разрумяненный».
— Вы чего-то хотели? — спросил Ковригсен.
— Да! — встрепенулся Утенок. — Давай все, что есть, только засыпь три раза сахаром!
— Для начала пять коврижек, два горячих сока и чуточку понарошки, — уточнил Простодурсен.
— Это ужасно, — сказал Ковригсен.
— Что? — не понял Простодурсен.
— Здесь Октава. Она пришла, взяла нас в оборот и собирается устраивать театр. Сейчас она там за печкой переодевает Сдобсена в платье и старые колготки. Он будет дерзкой принцессой-нахалкой, ему надо упасть в коробку и стать лягушкой. Представляете — Сдобсену! Он и ходит-то с палочкой. Изголодавшиеся Простодурсен и Утенок уплетали коврижки с соком. Животы у них ликовали, урчали и мягчали.
— Мне она этим театром тоже все уши прожужжала, — пожаловался Простодурсен. — Она на нем помешалась. Говорит, он согреет нам сердца и души. Ну ничего, это у нее пройдет, вот увидишь.
— Все проходит, — добавил Утенок.
Ковригсен украсил пекарню букетом из веток рябины. Листьев на них не было, зато ягоды висели крупными гроздьями. Ветки стояли на столе в большой банке для золотой рыбки. Правда, пока рыбки не было и в помине, хотя Ковригсен упорно каждую весну искал ее по всей реке.
На дне банки лежало несколько камней идеальной для бульканья формы. Простодурсен раньше их не видел. А теперь ему ужасно захотелось сунуть их в карман. Как раз такие бульки издают самые красивые бульки. Но он пересилил себя и даже не дотронулся до камней. Они ведь не его, а Ковригсена.
Простодурсен очень надеялся, что ему не захочется камешков так сильно, чтобы они сами непонятно как оказались потом в карманах.
— Очень красиво, — сказал он.
— Что красиво? — спросил Ковригсен.
— Ветки эти.
— Они просто для красоты, — смутился Ковригсен.
— Вот именно! — подхватила Октава.
Она, танцуя, выплыла из задней комнаты. Вид у нее был интересный. На шляпу она накинула обрывок рыбацкой сети и старые черные колготки. Лицо измазала сажей, в уши повесила две ссохшиеся еловые шишки и отвертку. Одеждой ей служили мешки из-под муки, а обута она оказалась в скособоченные мокрые башмаки Сдобсена. На мешки она тут и там нашила черные вороньи перья, сухие ветки и рыбьи кости из объедков.
— Сгинь, нечистая! — вскрикнул Утенок.
— Это же я, — объяснила Октава. — Неужели ты меня не узнал?
— Сгинь, говорю! — замахал крыльями Утенок и запрыгнул Простодурсену на руки.
— Ты только малыша пугаешь своими глупостями, — покачал головой Ковригсен. — У него от страха перья повылезут.
— Пустяки, — ответила Октава, — сперва он немножко испугается, потом быстро успокоится, а там у него на душе уже потеплеет.
— А, это всего-навсего ты! — сказал тут Утенок.
— Вот, уже догадался, — улыбнулась Октава. — Но я хотела сказать другое. Видите красивый букет из веток на столе? Он точь-в-точь наш театр.
— Театр — он как ветки? — спросил Ковригсен.
— Да, он тоже для украшения, — кивнула Октава. — Без всего этого можно обойтись, но с ними жизнь теплее. Вот так все просто.
— Действительно, — прошамкал Простодурсен, запивая остатками сока последний кусочек коврижки, — объяснение несложное. А чего ты так несуразно вырядилась? Эти ошметки тебя не красят.
Октава закружилась на месте.
Поднялся столб мучной пыли, звякнула отвертка, стукнули друг о друга шишки и кости. Башмаки зачавкали, как два болота.
— Я ведьма! — закричала она. — Крибле-крабле, прячьте грабли!
— Ведьма? — настороженно переспросил Простодурсен. — А сама говорила, что ты Октава!
— Простодурчик, миленький ты мой, в театре мы играем не себя, а кого-нибудь другого. В этом вся соль театра.
— А соль там зачем? В чем смысл?
— О не-ет! — простонала Октава.
— Я ж говорю — голова два булька, — сообщил Утенок. — Это конец спектакля?
— Конец? Что ты! Мы еще не начали. Идите со мной, покажу вам принцессу.
Они обошли стеклянный прилавок, прошли между огромных стеллажей с книгами и благоговейно вошли в жарко натопленную заднюю комнату, где у Ковригсена стояла большая печь, в которой он пек коврижки, плюшки и ватрушки. Сейчас рядом с ней, окруженная россыпями старой одежды, топталась принцесса и смотрелась в маленькое треснувшее зеркало, задвинутое на полку.
При виде этой принцессы невозможно было удержаться от смеха. Во всяком случае, Ковригсен с Простодурсеном загоготали не сговариваясь. Это было потрясающее зрелище. Лучшее, что им довелось видеть.
Принцессой был Сдобсен.
— Ой, какая ми-ми-миленькая, — сказал Утенок.
— Что такое? Почему вы смеетесь? — строго спросил
Сдобсен и повернулся к ним, представ во всей красе.
Одет он был в летнюю шляпу и сарафанчик. Этот наряд Октава шила для одного давно прошедшего лета. Упоительного, теплого, с пением птиц и вкусной ухой на обед. Оно отцвело и уплыло из памяти, но теперь Сдобсен как будто снова оживил его своим видом. Тот самый желтый сарафанчик в белых цветах и фиолетовых бабочках. И такая же, но крохотная бабочка и красивая желтая роза на белой широкополой шляпе. И туфли на высоченном каблуке пронзительно-красного цвета. Сдобсен еле стоит в них, заметил Простодурсен — и, конечно, засмеялся опять.
— Так, — сказал Сдобсен, — над чем изволим смеяться?
— Они греются душой, — объяснил Утенок.
— Я должен быть королем, — пожаловался Сдобсен. — Я Октаве сразу сказал: в загранице как большой театр, так непременно в нем свой король. Да даже и в малом. А у нас тут об этом знаю один я. По справедливости, мне королем и быть. Скажите?
— Ой, нет, — ответила Октава. — Королем будет Ковригсен, а ты — принцессой. Для платья только ты подходишь.
— А я тоже кем-нибудь буду? — спросил Утенок.
— Разумеется, — ответила Октава. — Ты будешь лягушкой.
— Лягушкой?! Квакушкой? Да ладно?!
Простодурсен нервничал. Он, кажется, начал понимать, что такое театр. И полагал, что и ему недолго оставаться самим собой. Во что его превратят? В утку? Он покосился на Ковригсена. В Ковригсене не было заметно и тени беспокойства. А вид у него был гордый. Еще бы, он ведь будет королем. Некоторым всегда везет.
Зато лягушкой я уж наверняка не стану, подумал Простодурсен. Зачем в одном спектакле две лягушки?
Простодурсен стоял у самой печки, и от его одежды шел пар.
Глядя на поднимающийся пар, он думал об утке. Она небось уже на юге. Простодурсен не завидовал ей. Хотя Октавой завладела странная идея, и она того и гляди превратит его в глупую корову, он все-таки предпочитал остаться где жил. Тут он может быть самим собой хотя бы дома. Вот вернется к себе в домик, а там ждет его родная печка и куча отличных смолистых дров.
— Теперь ты, — повернулась Октава к нему. — Ты будешь принцем. Принц целует лягушку, и она становится принцессой.
— Он будет принцем? — завистливо спросил Сдобсен.
— Да, — ответила Октава.
— По-моему, я лучше гожусь в принцы. Я много читал о королевских династиях в загранице.
— Нет, — отрезала Октава, — ты будешь принцессой, потому что мне нужны твои башмаки.
— Мои башмаки? — переспросил Сдобсен. — А не легче ли, чтобы я сам в них ходил?
— Конечно! — оживился Утенок. — Пусть он ходит в своих мокрых башмаках и будет лягушкой, а принцессой лучше буду я!
— Кх, кх, — кашлянул Ковригсен. — Давайте не будем мешать Октаве, она сама отлично разберется, кому кем быть.
— Конечно, тебе короля небось дали, — огрызнулся Сдобсен.
Он сделал несколько шагов на каблуках и накренился. Взмахнул руками, чтобы притормозить, его занесло, и он грохнулся в кучу одежды.
Пока Сдобсен, стеная и причитая, выбирался наружу, Октава взялась наряжать остальных. Ковригсену досталась красивая корона из засушенных кленовых листьев с ягодками сушеной же красной смородины. Плюс длинная накидка из старой шторы. И в довершение всего — палка Сдобсена, которую Октава посыпала пудрой, чтобы она сверкала серебром. Рядом с пудрой она нашла на полке мармеладки и произвела их в пуговицы для Простодурсена. И большую бутылку кондитерского красителя, так что Утёнка удалось выкрасить в зеленый цвет от клюва до мыска.
Вот так они наряжались и переодевались, то и дело бегая посмотреть на себя в зеркало.
— Долго еще? — спросил Сдобсен.
— Прекрати занудствовать, — без всякой любезности ответил Простодурсен. — Ты разве не видишь, что я пришиваю мармеладные пуговицы?
Перевод Ольги Дробот