24 августа 55-летний предприниматель Арам Петросян, угрожая взрывным устройством, захватил офис Ситибанка на Большой Никитской улице в Москве. Все разрешилось благополучно — спустя несколько часов Петросян отпустил четверых заложников и сдался властям, а «бомба» оказалась всего лишь муляжом с солью. Но так бывает далеко не всегда. О том, как проводятся операции по освобождению заложников, «Ленте.ру» рассказали те, кто этим занимается.
Всякий раз, когда речь идет о захвате заложников, на место ЧП выезжают не только представители силовых структур, но и профессиональные психологи. Они оценивают преступников по ряду критериев — мотивам, психическому состоянию, наличию алкогольного или наркотического опьянения. Правильный «диагноз» — ключ к успешным переговорам.
«Именно психологи решают, стоит ли вызывать на место событий родственников захватчиков: их присутствие может как пойти на пользу, так и навредить переговорам. Близкие бандитов связываются с ними по телефону или громкой связи — но лично к захватчикам не допускаются, это слишком опасно. Исключения были несколько лет назад на Северном Кавказе, когда общаться с преступниками добровольно приходили их отцы и братья. Там разрешался личный контакт, но это специфика региона», — говорит бывший сотрудник подразделения по борьбе с экстремизмом и терроризмом, адвокат Тимур Чанышев.
По словам эксперта, сотрудники спецслужб изучают родственные связи не только захватчиков, но и их пленников. Это нужно для того, чтобы проверить, не причастен ли кто-то из них прямо или косвенно к совершаемому преступлению. Однако присутствие родственников на месте захвата еще не гарантирует благополучного разрешения ситуации — поэтому огромная ответственность лежит на профессиональных переговорщиках. Идя к захватчикам, они всякий раз рискуют жизнью — но за их перемещениями пристально следят снайперы, готовые стрелять, если ситуация выйдет из-под контроля.
«Физическая ликвидация преступников — крайняя мера. Ликвидирует захватчиков спецназ с оружием, стоящим на вооружении ВС РФ, с лазерными прицелами и приборами ночного видения. Стрелять на поражение они могут только по команде руководителя операции — никаких собственных решений снайпер не принимает, его задача зафиксировать объект и ждать команды», — говорит Чанышев.
Ветеран ОМОНа Виталий Кийко несколько раз участвовал в операциях по освобождению заложников. «С перешедшим красную черту человеком нельзя цацкаться. При любом удобном случае, когда вероятность причинить ущерб заложникам минимальна, спецназ обязан действовать. Стрелять на поражение. Особенно если преступник неадекватно себя ведет. Спрогнозировать его действия невозможно», — объясняет офицер спецназа.
В его практике специалисты по переговорам действовали всегда безошибочно.
«На Кавказе нередко переговоры заканчивались тем, что сотрудник попросту убеждал захватчика сдаться. Понять, на какие действия готов преступник, непросто, тут требуется большой опыт. Если это слабый человек, которого на захват толкнуло отчаяние, и у него все нормально с психикой, эксперт найдет нужные слова, чтобы предотвратить трагедию», — рассказывает Кийко.
С теми, кто не в себе или готов идти до конца, по словам ветерана спецназа, разговаривать бессмысленно.
«Еще одно важное качество переговорщика — наблюдательность и осведомленность в армейских делах. Я имею в виду способность определить потенциал угрозы по одному взгляду на преступника. Понять, какое у него оружие, экипировка и прочие важные нюансы, позволяющие установить уровень подготовки захватившего заложников», — объясняет бывший омоновец.
«Я выражу свое личное мнение по поводу Петросяна, — продолжает Кийко. — Этого человека спецназ имел полное право ликвидировать. Его просто пожалели. Обычно с неуравновешенными людьми, согласно правилам, вписанным кровью, в подобной ситуации никто не церемонится».
По его словам, очень важный аспект для выживания заложников — их собственное поведение.
«Сопротивление имеет смысл при нескольких условиях: если преступник один, их гораздо меньше чем заложников, он (они) гораздо слабее и не вооружены огнестрельным оружием, взрывчаткой, — говорит спецназовец. — Во всех остальных случаях геройствовать не стоит. Если своя жизнь не дорога, то стоит подумать о тех, кто рядом. Ни в коем случае нельзя провоцировать бандитов на конфликт. Нужно лежать и сопеть в две дырочки. Отчаянную попытку сопротивления, по моему мнению, можно оказать лишь в одном случае — если очевиден неизбежный конец. То есть когда преступники начали убивать людей».
Ветеран ОМОНа уточнил, что в ситуации, когда ведутся длительные переговоры, когда спецназ занял боевые позиции, для заложников лучше занять самое безопасное положение и не рыпаться вообще. Иначе есть шанс попасть под дружественный огонь.
«Главная задача переговорщика-профессионала — добиться освобождения хотя бы части заложников. Переговоры ведутся именно с этим прицелом, причем очень осторожно — ни в коем случае нельзя в общении с захватчиками допускать грубость или провоцировать их на агрессию», — рассказывает подполковник внутренней службы, полиграфолог-психолог Анжела Константинова.
Специалист объясняет: ради приоритетной задачи — освобождения заложников — требования захватчиков нередко выполняются. Причем даже в ситуации, когда видно, что у преступников не настоящее оружие, а всего лишь его подобие или муляжи, правоохранительные органы принимают за аксиому, что угроза реальна: рисковать здесь нельзя. Большинство захватчиков воспринимают заложников как безликую, серую толпу, с которой особо не церемонятся. Задача переговорщика — заставить бандитов разглядеть в своих пленниках людей. Для этого специалисты обычно обращаются к личной жизни преступников, заставляя их вспомнить о том, что у них есть семьи и близкие люди.
«Переговорщик просто предлагает посмотреть на заложников как на людей. Может, кому-то нужна еда или вода? Может, среди них есть женщины, дети или больные люди, которых нужно отпустить в первую очередь? И такой человечный подход порой приносит свои плоды», — говорит Константинова.
Но «универсального» специалиста по переговорам для всех ситуаций с захватом заложников просто не существует. Свой подход нужен для банкротов и должников, религиозных фанатиков и тех, кто от отчаяния берет в заложники собственных родственников. К преступникам из южных народностей посылать переговорщика-женщину не имеет смысла — к ней просто не прислушаются. Тут требуется исключительно мужчина. В то же время бывают захватчики, к которым нужен аккуратный, «материнский» подход, и его могут обеспечить только переговорщики-женщины.
Бывало, что в качестве переговорщиков выступали известные люди. Гражданский подвиг совершили народный артист России Иосиф Кобзон и политик Ирина Хакамада — вели переговоры с членами банды Бараева, захватившими 916 человек 23-26 октября 2002 года в здании Театрального центра на Дубровке. Причем несколько других политиков, которых террористы пожелали видеть в роли парламентеров, не приняли опасное предложение. Хакамаде и Кобзону удалось вывести из центра троих детей и женщину.
«Еще один важный момент в переговорах — понять, насколько адекватны захватчики. Обычно это устанавливается при помощи скрытых наводящих вопросов. К примеру, человек в помещении один — это мы знаем точно. Но он говорит, что его окружают люди. Или всем понятно, что сейчас на дворе осень, но захватчик рассказывает, как за окном кружится снег. Такое соотнесение реальности и ее видения глазами другого человека и помогает установить, насколько он адекватен», — объясняет эксперт.
Идти на переговоры с преступниками — серьезное испытание даже для опытных специалистов. Чаще всего переговорщиков не снабжают каким-либо специальным оборудованием или средствами защиты — они работают, что называется, голыми руками (иногда это условие прямо заявляют сами захватчики). Ну а награда у них одна, зато бесценная — спасенные жизни.