«Руки ей он связал слишком туго, а ноги слишком свободно» 50 оттенков Ричарда Бротигана
Кадр из фильма «Пятьдесят оттенков серого»
В начале декабря выходит первая книга серии «Скрытое золото ХХ века» — роман американского писателя-постбитника, литературного наставника Харуки Мураками и Эрленда Лу, Ричарда Бротигана «Уиллард и его кегельбанные призы. Извращенный детектив». Книга с первых страниц захватывает и несколько фраппирует читателя абсурдностью и грустным комизмом ситуаций. Но этот короткий, подчеркнуто простой по структуре и языку роман говорит о сложных вещах. В частности — о трагической невозможности людей понять друг друга и договориться. Роман Бротигана, как и другие книги серии «Скрытое золото ХХ века», будет распространяться по предварительной подписке. «Лента.ру» публикует фрагмент текста с разрешения издательств «Додо Пресс» и «Фантом Пресс».
Констанс неуклюже извернулась на кровати, глядя, как он уходит из комнаты.
— Я думал об этом весь день, — сказал Боб. — Хочу, чтоб ты… — И он ушел, волоча за собой «это услышала» по коридору до соседней комнаты.
Констанс лежала и неуклюже его ждала. Думала, он вернется сразу, но его не было почти десять минут.
Воздух в спальне стоял теплый и неподвижный. Для сентября в Сан-Франциско вечер выдался необычно теплый, но окно закрыли и опустили жалюзи.
Так было надо.
«Не может найти книгу», — подумала она.
Вечно он все теряет. Много долгих месяцев все у него шло наперекосяк. Ее это огорчало, потому что она его любила.
Она вздохнула, что получилось легко и глухо из-за скомканного носового платка, неплотно затыкавшего ей рот. Если б захотела — просто бы вытолкнула платок языком.
Ничего-то Боб уже не может.
Даже толком вставить кляп.
И, разумеется, руки ей он связал слишком туго, а ноги слишком свободно, и она опять вздохнула так же глухо, дожидаясь пока он найдет книгу, которую где-то потерял, как оно обычно и бывало со всем, что бы он ни делал.
Не то что раньше, а все она виновата, ведь это она заразила его бородавками, а после бородавок все так и стало.
В люстре, висящей под потолком, должна была гореть стоваттная лампочка, но горела двухсотваттная. Его рук дело. Констанс не любила столько света. А он любил.
Наконец он вернулся в комнату с книгой, а Констанс вытолкнула кляп из рта и сказала:
— Руки слишком туго.
— Ой, — сказал он, отрываясь от книги в руке, раскрытой на странице, с которой собирался читать вслух.
Он отложил книгу на кровать — все так же раскрытой на странице, с которой собирался читать. Сел рядом с Констанс, и она неуклюже перекатилась на живот, чтобы он добрался до узла. Одежды на ней не было, и тело у нее было ничего.
Он перевязал ей руки, чтобы их не стягивало слишком туго, но все ж достаточно туго, чтобы она не смогла выпутаться.
— Перевяжи ноги, — сказала она. — Они слишком свободно.
Если уж ему хочется быть доморощенным садистом, подумала она, надо хоть заставить его делать все как положено.
Он ее очень огорчал. Она любила, чтобы все было как надо, и эта его внезапная неумелость страшно ее раздражала.
Уже который месяц с тех пор, как Боб подсел на доморощенный садизм, она думала: Кто угодно ведь способен связать кого-нибудь по рукам и ногам и заткнуть рот кляпом. Почему же он не может?
Почему же он ничего толком не может и слишком обильно поливает цветы, и все валится у него из рук, и вечно он на все натыкается и все ломает, а начав фразу, может забыть, о чем говорил, хотя, наверное, какая разница, все равно ничего интересного он больше не говорит, вот уже который месяц, после того как она заразила его бородавками, но ей ведь тоже несладко пришлось, разве нет, вон сколько раз ходила к доктору, который выжигал бородавки у нее во влагалище электрической иглой, а потом ехать домой автобусом и глотать слезы в этом одиноком месте на колесах, где полно безмолвных чужаков?.. бог ты мой… ох, ну что ж… могли и умереть. Может, уж лучше так, чем умереть. Наверное. Не знаю.
Перевязав ей ноги покрепче, он взялся было за книгу, из которой собирался читать. Но заметил, что у Констанс кляп вылез. Он снова отложил книгу и наклонился к ней. Она знала, чего он хочет и что намерен делать.
Она раскрыла рот как можно шире.
Кадр из фильма «Пятьдесят оттенков серого»
Он вдруг занервничал. Иногда, затыкая ей рот, он придавливал кляп большим пальцем к ее нижней губе и делал ей больно, и тогда она, рассвирепев, обзывала его: «СВОЛОЧЬ!» Затем кляп затыкал ей рот, и ругательства звучали глухо, неразборчиво, но он все равно знал, что она говорит, и от этого ему становилось скверно, а иногда он краснел, и уши у него зудели от смущения.
Ее дивные зеленые глаза гневно сверкали. Он отворачивался от них и ждал, пока она успокоится.
Ему не нравилось быть таким неумехой, но он ничего не мог с собой поделать. Так случалось уже не первый месяц, и оттого ему тоже было не очень хорошо. Она широко раскрыла рот, и Боб велел себе успокоиться, чтобы не сделать больно, вставляя кляп ей в рот.
Рот у нее был нежным, язык — рельефным и розовым. Кляп уже промок насквозь от ее слюны. Боб осторожно вложил его на место, пытаясь ничего не задеть большим пальцем. Указательным он пропихнул кляп поглубже, забивая им все уголки ее рта.
Она лежала на животе, связанные за спиной руки — на копчике. Голову она запрокинула, чтобы ему было удобнее затыкать ей рот.
Они проделывали это много раз.
Комнату заливал свет — слишком яркий.
У Констанс были длинные светлые волосы.
Между ее зубами теперь торчал лишь самый краешек кляпа. Очень осторожно Боб заправил его. Потом хорошенько надавил на кляп пальцем, прямо ей в рот, чтобы совершенно ей обездвижить язык, которым теперь кляп не вытолкнуть.
Он сильно нервничал и пытался взять себя в руки, потому что не хотел делать ей больно и в то же время хотел покрепче заткнуть ей рот.
Когда он пальцем стал продавливать кляп глубже, она застонала. И вдруг мотнула головой, будто пытаясь уклониться от пальца, прижимавшего кляп к языку.
Но он продолжал давить еще несколько секунд, пока не понял, что кляп сидит надежно и она не сможет языком его вытолкнуть.
Вставить ей кляп нормально ему удавалось примерно один раз из десяти. Все теперь так и валилось у него из рук. Он знал, что его бестолковость раздражает ее, но что тут поделаешь?
Вся жизнь у него — неопрятный и мучительный кавардак.
Раньше он заклеивал ей рот лентой. Рот всегда затыкался действенно, хотя ей не нравилось, как лента потом отдирается. Даже если он тянул очень осторожно, все равно было очень больно, поэтому от ленты пришлось отказаться.
— Нет, — сказала она про ленту, и он понял, что «нет» значит «нет». Прежде она никогда не говорила «нет», поэтому он перестал заклеивать ей рот.
Он извлек палец у нее изо рта и погладил ее по щеке. Голова у нее успокоилась. Он погладил ее по волосам. Она молча глядела на него снизу. Какие дивные у нее глаза. Ей все так говорили. Неуклюже она подползла к нему, за дюймом дюйм. Это было трудно, однако ей удалось примоститься затылком у него на коленях, лицом вверх. Ее волосы расплескались ему по коленям светлой водой.
Она по правде его любила.
От этого было только хуже.
— Дышать не мешает? — спросил он.
Она мягко кивнула: нет, не мешает.
— От кляпа не больно?
Она мягко кивнула: нет, не больно.
— Хочешь послушать, что я сегодня прочел?
Она мягко кивнула: да, она хочет послушать, что он сегодня прочел.
Он взял книгу.
Это была очень старая книга.
Он ей прочел:
— «Две сестры несносимые, Бедность и Бедствие, вы немалый народ под ярмо повергаете...»
Она пристально смотрела на него.
— Это Алкей из «Греческой антологии», — произнес он. — Написано больше двух тысяч лет назад.
…бог ты мой, подумала она и изо всех сил постаралась не расплакаться, зная, что, если заплачет, ему станет еще гаже, а ему и без того уже давно довольно паршиво.
Никудышный театр садизма и отчаяния начался у Констанс и Боба довольно просто. Она первой заразилась бородавками. Это были венерические бородавки у нее во влагалище.
Спьяну ее угораздило переспать с адвокатом средних лет, который прочел ее роман. Она была двадцатитрехлетней-и-свеженеудачливой писательницей, а он сказал, что читал ее роман, а ей было очень гадко, потому что роман, хоть и имел успех у критиков, не продавался, и ей пришлось вернуться на работу.
Поэтому она легла в постель с адвокатом и заразилась бородавками.
Они напоминали отвратительный ком жутких грибов. Их пришлось выжигать электрической иглой: один мучительный сеанс по когтистым следам другого мучительного сеанса.
Обнаружив, что у нее бородавки, она заговорила с Бобом о том, что их брак нужно прекратить. Ей было так стыдно. Она считала, что причин жить дальше у нее нет.
— Прошу тебя… — говорила она. — Я не могу больше с тобой жить. Я так ужасно поступила.
— Ни за что, — отвечал Боб и, даже зная об измене, был с ней сама доброта и взял на себя все заботы крайне действенно, как он со всем обходился… тогда.
На два месяца пришлось отказаться от нормальной половой жизни, потому что выжигание бородавок из влагалища заняло именно два месяца, и иногда, вернувшись от врача с его электрической иглой, она просто садилась и плакала.
Боб утешал ее, заботился о ней и пытался ободрить, гладя по волосам, обнимая ее, шепча на ухо:
— Ты моя милая. Я тебя люблю. Скоро все пройдет, — пока она не переставала плакать.
Без доступа к традиционной половой жизни — венерические бородавки вызываются заразным вирусом, который передается сношением, — им пришлось заниматься чем-то другим, чем они и занимались.
Кадр из фильма «Пятьдесят оттенков серого»
Им очень нравилось сношаться вместе. Боб просто обожал, как его член помещается во влагалище Констанс, и ей тоже это нравилось. Они перешучивались об эротической сантехнике. Оба они были повернуты на традиционном сексе.
Однажды кто-то дал почитать Бобу «Историю О.», и он ее прочел. Этот готический садомазохистский роман как-то возбудил его, до того странным оказался. Пока читал, у него даже отчасти встал.
Дочитав книгу, он дал ее Констанс, потому что ей тоже было любопытно.
— О чем это? — спросила она.
Она прочла «Историю О.» и тоже несколько возбудилась.
— А что, сексуально, — сказала она.
Через неделю после того, как оба дочитали книгу, однажды вечером они наклюкались и затеяли сексуальную возню — по-своему, особо, ведь обычный половой акт был им недоступен.
Обычно она дрочила ему или совокуплялась с ним орально, а он предельно осторожно, будто гранил алмаз, мастурбировал ей клитор, пока она не кончала. У «Тиффани» ему бы дали работу .
Они лежали в постели немного навеселе, когда он предложил:
— Может, разыграем «Историю О»?
— Ладно, — улыбнулась Констанс. — Какую роль мне играть?
Перевод Александра Гузмана