В прокате — первый спин-офф «Гарри Поттера», который обходится без мальчика-волшебника, но предъявляет достаточно фантастических тварей на замену. Кроме того, на экранах первые за десять лет фильмы Мэла Гибсона и жены Гаспара Ноэ, а также новый урок гуманизма от братьев Дарденн.
Привязчивая, словно влюбленная школьница, Лечурка и обаятельный клептоман Нюхль. Помешанный на размножении Сносорог и пара последних на планете Угробов. Ускользающая симпатяга Камуфлори и пугливые крошки Лунтелята. Птица-гром и Горегубка — лучше не дать последней себя укусить («Первый симптом — пламя из ануса»). В бездонном, как бы он ни был неприметен на вид, чемоданчике Ньюта Саламандера (Эдди Рэдмейн) каждой фантастической твари по паре — и всех их молодой волшебник только по одному ему известным причинам контрабандой провез в Нью-Йорк. Вот только новый свет и без его магических существ ходит ходуном: в местном министерстве магии всерьез опасаются войны с немагами (те же маглы, но в заокеанской транскрипции), глава волшебной службы безопасности (Колин Фаррелл) явно мутит воду, а рвущийся в президенты наследник медиамагната привечает у себя в кабинете апологетов новой охоты на ведьм.
Первый после завершения приключений Гарри Поттера фильм о вселенной Дж. К. Роулинг обходится без самого мальчика-волшебника — но это, конечно, по-прежнему беззастенчиво детское, упивающееся полетами своей фантазии кино. Что ж, неизвестно, как с планирующимися сиквелами (сразу четырьмя!), но по крайней мере на один этот фильм фантазии у авторов — той же Роулинг, впервые выступившей сценаристкой, и режиссера нескольких последних серий поттерианы Дэвида Йэтса — вполне хватает. «Фантастические твари» могли бы быть немного лаконичнее в завязке и могли бы хвастать злодеем поинтереснее, чем брови Колина Фаррелла, но свое дело они знают. Источает чудаковатое обаяние прото-гринписовец Саламандер-Рэдмейн, провоцируют умиление его разнообразные твари, служит комической отдушиной его новый друг, немаг-булочник Якоб Ковальски (Дэн Фоглер), рушится от завихрений магии на кирпичики воображаемый Нью-Йорк 1930-х, даже робко заигрывает с софткором одна из пары местных сестер-волшебниц Гольдштейн. Проще говоря, «Фантастические твари» вновь оживляют на экране эксцентричный мир Роулинг так убедительно, что не прошедший инициацию поттерианой и вдруг попавший на этот фильм зритель может даже воскликнуть: «А был ли мальчик?» И по-своему будет прав — приключения преемников Поттера пока что выглядят куда менее предсказуемыми по части как героев, так и обстоятельств, а чтобы всерьез придираться к ним, нужно, похоже, быть каким-нибудь Пикирующим злыднем.
Апрель 1945-го. Американские войска ведут ожесточенные бои с японцами на острове Окинава. Очередная партия новоприбывших вояк взбирается на отвесную скалу, которую их предшественники успели прозвать хребтом Ножовка, чтобы продолжить захлебывающееся волна за волной наступление. Новички, мягко говоря, не представляют, какая мясорубка их ждет наверху. Пулеметный шквал и прицельный минометный огонь, оторванные конечности и вспоротые японским штыком кишки, кровь и грязь, шум и трепет — ад войны как он есть. И посреди этого боевого гиньоля носится в каске с красным крестом морпех, у которого нет ни винтовки, ни револьвера — прикасаться к оружию рядовому Десмонду Доссу (Эндрю Гарфилд) не велят вера (он адвентист седьмого дня) и собственные убеждения: ребенком Десмонд чуть не убил, заигравшись, брата, подростком был близок к тому, чтобы застрелить нажравшегося и бившего мать отца. С тех пор он поклялся не причинять никому насилия — но на войну, как настоящий патриот, все равно пошел. Именно этому пацифисту предстоит стать одним из главных героев сражений на Окинаве.
Мэл Гибсон не снимал кино десять лет — успев неоднократно оскандалиться и превратиться из одного из самых востребованных режиссеров мира в изгоя с клеймом «расист и антисемит». За эту декаду легко можно было и забыть, что вообще-то в современном Голливуде никто не умеет работать с кино так бойко и безапелляционно, как он — что ж, «По соображениям совести» это гибсоновское реноме, как пить дать, восстановит. Стоит продраться сквозь гипертрофированно яркое, почти бекмамбетовское по беззастенчивой схематичности вступление (картины обычной мирной жизни Гибсону, честно говоря, не даются вообще), чтобы обнаружить, как «По соображениям совести» преображается в нечто намного мощнее и убедительнее — почти идеальное военное кино, даром что его главный герой вооружен только собственной верой. Гибсон снимает войну как натуральный хоррор — ритмически выверенную, инфернальную симфонию смертоубийства и страданий, шоковых эффектов и коротких эмоциональных передышек. Да, в палитре Гибсона нет серого цвета, и японцы предстают здесь натуральными исчадиями ада. Да, трудно не замечать внутреннего противоречия — кажется, еще ни одно антивоенное кино так обстоятельно не смаковало кошмарные подробности военных действий. Вот только искусство плаката — а «По соображениям совести» это настоящее плакатное кино и есть — как известно, строится вовсе не на тонкости методов или мнимой объективности, а на приемах лобовых, действенных, хлестких. Гибсон не боится показаться неполиткорректным или неуклюжим — более того, на такие тонкие материи ему, кажется, просто плевать. И он прав: будь фильм о подвиге рядового Досса более травоядным, ощущался бы этот подвиг таким героическим, таким изматывающим, таким невозможным? Навряд ли.
Рабочий день Дженни (Адель Энель), молодой женщины-терапевта из небольшого частного кабинета на окраине Льежа, уже подошел к концу — а столько дел еще нужно успеть. Посетить со словами прощания больного раком подростка, который к отзывчивой и, что уж скрывать, симпатичной врачихе успел прикипеть. Закончить накопившуюся за день бюрократическую волокиту. Вразумить медлительного, как будто бы заторможенного студента-стажера. Съездить познакомиться с новыми коллегами — докторами из крупного медицинского центра, куда ее давно уговаривали перейти и наконец преуспели. Так что когда в дверь кабинета позвонят, утомленная, перегруженная делами Дженни откажется открывать — а наутро узнает от полицейских, что звонившую девушку, чернокожую нелегалку без документов, нашли с проломленной головой. Муки совести будут мгновенными. Дженни попытается их приглушить импровизированным расследованием — чтобы выяснить хотя бы имя покойной незнакомки.
Формально новый фильм братьев Дарденн, двукратных обладателей каннской «Золотой пальмовой ветви» и живых классиков мирового кино, складывается именно что в детектив. Дженни будет пытливо, с настойчивостью одержимой, разыскивать возможных свидетелей и допрашивать одного за другим безразличных, погруженных в собственные заботы обывателей, чтобы вернуть несчастной жертве имя, а с ним — и человеческое достоинство. На деле, конечно, Дарденны, в свое время своим аскетичным, но одухотворенным гиперреализмом задавшие ориентир десяткам режиссеров авторского кино со всего мира, не развлекают, но обличают — даже обвиняют. Кого? Конечно, всех нас, все стремительно избавляющиеся от чуткости к ближнему, от человечности современные общества, которые не стесняются эксплуатировать дешевый человеческий капитал, чтобы забыть о нем сразу, когда тот приходит в негодность. И хотя «Неизвестная» может казаться в своем построении чересчур схематичной, пощечина, которую Дарденны отвешивают современному миру (от которого они себя не отделяют — чувство вины, переполняющее героиню и фильм, не ослабевает и после выяснения правды), все равно получается звонкой.
В обшарпанном, обветренном поселке на берегу моря творятся очень странные дела. Кажется, здесь нет никого, кроме мальчишек — всем, как на подбор, около десяти, все выглядят абсолютно нормальными, разве что несколько для такого беспокойного возраста меланхоличными. И женщин, которые зовут себя их матерями, — исключительно рыжих, с одинаково белесыми бровями и одной на всех строгостью со своими воспитанниками. Мальчики много болеют. Женщины кормят пацанов какими-то таблетками — и время от времени уводят то одного, то другого в импровизированный медкорпус. Чтобы ввести детям прямо в брюшную полость инъекцию чего-то желтого. Иногда мальчики после этого пропадают. Самопровозглашенные матери говорят, что излечиваются. Николя (Макс Бребант) всем этим рассказам не сильно верит — тем более что во время купания в море он видел на дне тело мертвого сверстника. На живот покойнику присосалась ослепительно алая, почему-то очень Николя тревожащая морская звезда.
Первый за десять с лишним лет фильм Люсиль Хадзихалилович, жены Гаспара Ноэ (и соавтора сценария его великого «Входа в пустоту»), прямо скажем, не торопится раскрывать перед зрителем карты — более того, и к финалу многие из возникающих по ходу просмотра вопросов оставит без ответа. Если Ноэ провоцирует аудиторию лобовым, шоковым натурализмом, который заполняет собой экран, исключая пространство любых, кроме авторской, возможных интерпретаций, то Хадзихалилович, напротив, любые интерпретации, кажется, приветствует — и не стремится остановиться на одной окончательной версии происходящего. Ее фильм работает на почти сюрреалистской территории телесного хоррора — и пугает самим фактом вмешательства, хирургического или идеологического, в невинные детские жизни, заставляя зрителя додумывать самому, провоцируя и подначивая самые страшные из догадок. Такой подход, впрочем, сколь интригует, столь же и изматывает — с другой стороны, если уж зритель оказался готов выдержать фильм о таинственных экспериментах над детьми, то должен же он прийти и к пониманию того простого факта, что подобным экспериментом (уже над ним самим) является и сам процесс киносмотрения, который вообще-то тоже далеко не всегда подразумевает прямые ответы и простые решения.