В среду, 14 декабря, в Москве состоялась 10-я церемония награждения победителей Премии Кандинского. Один из инициаторов премии и ее соучредитель, президент Международного культурного фонда BREUS Foundation Шалва Бреус ответил на вопросы «Ленты.ру».
«Лента.ру»: Я бы хотела начать с процедуры проведения премии — до прошлого года перед награждением всегда проходили выставки финалистов, а теперь вы их не делаете. Почему?
Бреус: На то были технические причины, правда, выросшие до масштаба принципиальных. Обязательным условием участия в премии было предоставление работ на выставку лонг-листа номинантов. Но нам никак не удавалось получить на выставки все отобранные жюри и экспертным советом работы. Небольшая часть — буквально 1-2 работы — по разным причинам на выставку не попадала: то художник физически не успел ее доставить, например, из Красноярска, то произведение именно в это время находилось на выставке в другой стране, то сам художник по каким-то причинам не желал участвовать в конкурсе. Таким образом, по строгому счету, жюри на этом этапе выбирало не из всех номинированных работ, а из номинированных работ, представленных на выставке. Нарушалась, как говорил Лев Александрович Кулиджанов, «чистота сюжета».
Наша главная задача — не выставочная деятельность, а премия. Для того чтобы премия была качественнее, мы пожертвовали выставкой.
В этом году изменились условия в номинации «Научная работа»: раньше оценивались исследования, посвященные искусству, созданному не ранее второй половины XX века, а теперь нижняя временная граница сместилась в начало XX столетия. С чем это связано?
С тем, что существует много исследований современного искусства, отталкивающихся от предыдущих периодов, например от авангарда или даже иконописи. Цепь истории желательно сохранять целой.
Премия оценивает научные работы только русскоязычных авторов?
Нет. Мы считаем, что важно поддерживать исследования российского искусства в том числе и зарубежными авторами. Уже два года в «научной» номинации могут участвовать граждане любой страны, пишущие на любом языке. Главное условие — это должно быть исследование российского современного искусства. Кроме того, взгляд извне — отличная прививка от провинциализма.
Почему вы назвали премию именем Кандинского?
Лишь избранным удается создать новое направление в искусстве. В истории искусств таких художников можно пересчитать по пальцам. По-моему, Василий Кандинский единственный, кому удалось сделать это дважды. Он стоял у истоков двух фундаментальных направлений — экспрессионизма (группа «Синий всадник») и абстрактного искусства. Это уникальная судьба.
Премия Кандинского — частная премия. Она появилась чуть позже государственной «Инновации».
На два года.
Вы могли бы провести параллель между ними: насколько эти премии похожи?
Они похожи в главном: та и другая — это попытка создать еще одну платформу для продвижения современного искусства и поддержки художников. Существует целый ряд институций, которые дают оценку искусству: критики, теоретики, музейщики, премии, рынок. Каждая из этих институций может допускать ошибки — элемент погрешности всегда присутствует. Но в целом объективная оценка уровня художника или художественного явления — это средняя средних мнений всех этих институций. Мы вместе с «Инновацией» являемся игроками на этом обширном и разнообразном поле.
Что же касается практических вопросов, мы, безусловно, были более реактивными и новаторскими в своих действиях. Мы сразу сделали несколько революционных по тем временам шагов. Сейчас это звучит довольно банально, но первым нашим открытием стало международное жюри. Тогда в отечественном искусстве международного жюри не было нигде.
Варились в собственном соку?
Да. И когда в жюри первого призыва вошел Жан-Юбер Мартен (один из самых авторитетных кураторов современного искусства в мире, экс-директор Центра Помпиду, куратор знаменитой выставки «Москва — Париж» — прим. «Ленты.ру»), все были поражены. Гигант международного уровня, и вдруг — в жюри новоиспеченной Премии Кандинского. Как, без гонораров?
Мартен сразу согласился?
Да, сразу. Притом что гонораров мы не платим, в отличие от Премии Пинчука (премия в области современного искусства, учрежденная украинским миллиардером Виктором Пинчуком — прим. «Ленты.ру»). Иностранным членам жюри мы оплачиваем только билеты и проживание.
Обнаружилась интересная вещь: серьезным западным искусствоведам было крайне интересно познакомиться с нашим искусством, а возможности такой им не предоставлялось. Благодаря Премии Кандинского такая возможность появилась. Все зарубежные эксперты, отработавшие в жюри премии, становились адептами нашего искусства — ведь они участвовали в отборах, знали имена, работы, лично самих художников. И то, что работы Бориса Орлова, например, стала покупать «Тейт Модерн», — это, в первую очередь, конечно, заслуга Бориса Орлова, но в этом достижении есть и песчинка наших усилий. Ведь британские члены жюри — авторитетнейшие Тим Марлоу, Дейвид Торп и Ивона Блазвик имели возможность познакомиться с творчеством этого выдающегося художника, работая в жюри Премии Кандинского.
Роберт Сторр, декан факультета искусств Йельского университета, также работал в нашем жюри. Он был восхищен творчеством Алладина Гарунова, который дважды был финалистом, но так и не получил премии. Второй раз ему просто не повезло. Был удивительный по плотности и мощи представленных произведений финал: «Тотальная молитва» Гарунова, AES+F со «Священной аллегорией» и Гриша Брускин со «Временем Ч». Через два года Сторр пригласил Гарунова в Йель читать лекции.
Если бы не такой «урожайный» год, Гарунов получил бы главную премию.
Безусловно. Важная особенность премии — принцип самовыдвижения номинантов. У нас художник может выдвинуть себя сам, минуя всевозможные институции. В этом случае дистанция между премией и художником сведена к минимуму. У нас каждый год появляется несколько самовыдвиженцев — как правило, интересных. Причем это не всегда малоизвестные художники. Несколько лет назад главную премию взяла Ирина Нахова. Она была самовыдвиженцем.
Нахова как раз очень известный художник.
Проект Ирины, по странной уловке судьбы, никто не выдвинул. Тогда она сделала это сама и получила главную премию. Так как «Бог не играет в кости», в этой истории со счастливым концом, как мне кажется, с самого начала присутствовал метафизический замысел.
Были в этом году самовыдвиженцы?
Наверняка.
Я смотрела на список финалистов и не находила среди них людей неизвестных — кажется, все они уже когда-то на что-то номинировались. Нет новых имен.
Мы работаем с тем, что есть. Мы платформа, мы не можем выдвигать художника, только потому, что его никто не знает. Или отказывать проекту потому, что его автор широко известен. Наше художественное поле очень мало, надо это признать. Сколько галерей в Москве? Пятидесяти не наберется. А в Нью-Йорке — 1200. В Пекине — страшно подумать, 1500.
Может быть, дело в том, что современное искусство там как-то поддерживается на официальном уровне?
Современный арт-процесс в Китае активно поддерживается государством.
Но современное искусство изначально оппозиционно, так или иначе. Удивительно, что власти КНР его поддерживают.
Государство кого-то поджимает, если он особо зарывается. Но в целом современное искусство они поддерживают, понимая, что современные китайские художники, талантливо и самозабвенно работают на расширение культурного ареала Китая, продвижение китайской культуры в мире. И здесь интересы государства как коллективной системы и художников как представителей крайнего индивидуализма совпадают.
При этом полторы тысячи галерей в Пекине — это колоссальные деньги.
Да, колоссальные. На аукционных продажах модернистов, классического и современного искусства, китайских покупателей уже больше трети. Президент одного из двух главных аукционных домов сказал мне недавно, что китайцы сегодня покупают больше всех. Один из аукционов «большой двойки» (Christie's и Sotheby's) предложил мне продать непрофильную часть моей коллекции. Они сразу говорят: «Мы делаем две бесплатных выставки в Гонконге и Шанхае, а после чего выставляем работы на аукцион». То есть продажи изначально затачиваются под азиатский рынок.
Если где-то что-то прибудет, в другом месте убудет. У нас, как мы знаем, ситуация с рынком искусства — и любым другим рынком — принципиально иная. Поэтому вернемся к нашей премии. Итак, самовыдвижение номинантов, международное жюри — это были принципиально новые вещи.
Безусловно. Кстати, вслед за нами международное жюри сделала «Инновация», и это очень хорошо. Надо обязательно друг у друга учиться. Мы также первыми стали привозить сюда звезд искусства, и вовсе не для «демонстрации лица». Они выступали с лекциями, показывали специально созданные для церемонии Премии Кандинского перформансы.
Но от развлекательной части церемонии вы тоже год назад отказались.
Мы считаем, что сегодня требуется более академический подход. Нет в воздухе прежнего драйва, который был нужен тогда. Мы чувствуем, что этот жанр себя исчерпал.
С первого же дня я видел это примерно так: яркая церемония, которую мы делали, — это разгонный блок ракеты. Он, собственно, к премии не имел отношения. Ведь премия — это профессиональный отбор участников и их награждение. Все остальное, включая и выставку, — это сателлиты премии. Выставка — это выставочная деятельность. Шоу — это шоу-бизнес. Не главный профиль.
Премия Кандинского для всех, кто помнит ваши выставки, прочно связана со зданием кинотеатра «Ударник», в котором мы с вами сейчас сидим. Скажите, что происходит с «Ударником»? Всех этот вопрос очень волнует.
И в первую очередь нас. «Ударник» у нас в аренде.
На 49 лет?
Нет, на гораздо меньший срок. Осталось всего несколько лет. При этом мы платим за эту аренду так же, как платили, когда здесь было казино. Ровно такую же сумму. Неоднократно обращались к городу с просьбой продать нам этот объект. Мы знаем, что мэр поддерживал эту идею, но по неизвестным нам причинам ситуация тянется долгие годы. Если бы все сделали, как полагается, сегодня здесь давно уже был бы современный культурный центр. Работали бы секции рисунка, скульптуры, мультипликации. Проводились бы выставки, хранилась бы коллекция. Словом, кипела бы культурная жизнь.
Мы вложили много сил в то, чтобы навести в здании минимальный порядок: убрать нагромождения предыдущих «исторических» пластов — казино и магазина по продаже автомобилей. Расчистили здание, приблизив его к первозданному виду. Провели международный архитектурный конкурс. Его выиграла бельгийская компания Robbrecht en Daеm architecten.
Но ничего так и не сдвинулось. И ведь «Ударник» не самый выгодный объект? Это памятник, отсюда большое количество ограничений.
С коммерческой точки зрения здание не представляет никакого интереса. Здесь нет стоянки, невозможно сделать подземную парковку. В этом месте было болото — «Ударник» стоит на сваях. Отсюда и название «Болотная площадь». В здании крайне неэффективно распределена площадь для коммерческого использования.
Надежда еще есть?
Знаете, есть такой способ ловли мартышек: берут тяжелый каменный или чугунный кувшин с узким горлом, туда кладут банан. Мартышка сует лапу, хватает банан, а назад вытащить не может. Когда появляется человек, она пытается убежать с этим кувшином, а с ним не убежишь. В итоге ее ловят. Ей жалко бросить банан. Я всегда рассказываю эту притчу.
Не стоит гробить жизнь из-за банана, который нам жалко бросить. У нас огромные возможности для деятельности. Рухнувший рынок недвижимости позволяет просто купить землю и в разы дешевле построить. Так что, если не получится с «Ударником», сделаем музей в другом месте.
Однако вы этого не делаете.
Пока нет. Но предложения есть.