В окошко Кремля прилетел первый, как это принято говорить, месседж: Дональд Трамп намекнул на возможное увязывание снятия антироссийских санкций с дальнейшим прогрессом по линии сокращения ядерных вооружений. В каком контексте надо рассматривать это действие и может ли оно привести к чему-то конструктивному?
«Они (прежняя администрация — прим. «Ленты.ру») наложили на Россию санкции — посмотрим, можно ли заключить с ней хорошую сделку. Для начала, я полагаю, ядерное оружие следует существенно сократить, и это станет частью [сделки]. Россия сейчас сильно страдает из-за санкций, но я полагаю, что из этого может что-нибудь выйти, и многие окажутся в выигрыше», — заявил Трамп.
Военно-политическая повестка отношений Москвы и Вашингтона в ближайшие месяцы имеет хорошие шансы выйти из вырожденного состояния последних трех лет, сводящегося к скучному обмену сентенциями в стиле «дурак! — сам дурак! — от дурака слышу! — мама, он меня дураком обозвал». Какое отношение к неизбежному процессу оживления двухсторонних связей может иметь нынешнее заявление Трампа?
Напомним, что на текущий момент ядерные потенциалы обеих сторон уже существенно ограничены по подписанному в 2010 году Пражскому договору (СНВ-3). Соглашение предусматривает развертывание каждой стороной 1550 ядерных боевых блоков и 700 носителей на боевом дежурстве.
Однако уже через два года после заключения СНВ-3 Барак Обама сделал пробное предложение на будущее: снизить пороги до 1000-1100 боевых блоков. Тогда этому факту возмутился республиканский Конгресс. Российская же сторона официально порадовалась желанию Вашингтона и дальше разряжать военную опасность, а неофициально намекнула, что вопрос придется решать только в системной связи с ограничением потенциала американской глобальной системы ПРО.
Собственно, «красную линию» на этот счет Москва протащила еще в тексте СНВ-3: в преамбуле документа указано, что участники соглашения «признают наличие взаимосвязи между стратегическими наступательными вооружениями и стратегическими оборонительными вооружениями, возрастающую важность этой взаимосвязи в процессе сокращения стратегических ядерных вооружений и то, что нынешние стратегические оборонительные вооружения не подрывают жизнеспособность и эффективность стратегических наступательных вооружений сторон».
И это проблема, потому что дальнейшее развитие системы ПРО — прямо заявленный приоритет Трампа. Более того, еще будучи кандидатом, он подчеркнул, что его более всего интересует развитие морского компонента, который в силу своей мобильности вызывает наибольшие опасения российских военных.
Так что пинг-понг «санкции — сокращение» рискует продолжиться возвратом мяча на поле ПРО, а там все очень плохо. После формально миролюбивого маневра администрации Обамы с выносом огневых и информационных средств на балканский фас и в Турцию укрепление европейского наземного компонента продолжилось. С 2018 года пусковые установки противоракет появятся в Редзиково, на померанском побережье.
Пока Трамп ничего не говорил о ревизии этих планов, как не комментировал и обвинения в нарушении договора РСМД, которые Москва предъявляет Вашингтону. Вкратце напомним, что их суть сводится к использованию на наземных объектах ПРО универсальных флотских пусковых установок, из которых, помимо зенитных ракет и противоракет, могут применяться и крылатые ракеты Tomahawk. Развертывание же крылатых ракет с такой дальностью на наземных установках запрещено договором РСМД, и здесь Москва видит брешь в режиме ограничений.
Теперь внимательно посмотрим, что именно сказал Трамп. Строго говоря, речи о стратегических вооружениях не было. Размытое nuclear weapon может означать, что будущий президент пока не вошел в сложный контекст ядерной политики, а может быть и намеком на другую болезненную тему в отношениях Москвы и Вашингтона.
После заключения СНВ-3 и пробных заявлений Обамы о будущем сокращении в Конгрессе прозвучало достаточно ясное заявление: никакого сокращения от этих уровней без увязки с проблемой тактического ядерного оружия (ТЯО). К ТЯО относятся спецбоеприпасы различного назначения: нестратегические крылатые ракеты морского и авиационного базирования, авиабомбы, торпеды, мины и глубинные бомбы, боеголовки тактических баллистических и зенитных ракет, артиллерийские снаряды и фугасы.
В отличие от стратегических вооружений, для которых еще с 1970-х годов в режимах договоров ОСВ-1 и ОСВ-2 начала формироваться методология зачета и контроля блоков и носителей, в сфере ТЯО такой работы не велось совсем. Несмотря на отсутствие формальных методов взаимного контроля, с начала 1990-х обе стороны исполняли неформальное «джентльменское» соглашение о существенном сокращении тактических арсеналов.
В марте 2016 года аналитическая служба Конгресса заявила, что в США имеется 760 тактических ядерных систем, из них 200 развернуты в Европе. В конце 1980-х численность американских арсеналов ТЯО достигала 6000 единиц, в 1990-е — около 1000.
Советский Союз в 1991 году имел, по американским оценкам, около 20 тысяч тактических боезарядов. Это оружие серьезно сокращалось до конца 2000-х, в результате чего, по некоторым оценкам, его численность сейчас может находиться в широких пределах от 2000 до 3800 единиц. Некоторые источники называют и меньшие значения: около 1000 неснятых с вооружения боеприпасов.
Выработка соответствующих процедур и правил осложняется характером этого оружия. Тактические вооружения, как правило, являются «специальными» вариантами обычных боеприпасов. Его применяют с носителей или пусковых установок, которые сами по себе стратегическими названы быть никак не могут: обычные фронтовые бомбардировщики, стандартные торпедные аппараты кораблей и подлодок, штатные артиллерийские установки (не только большой мощности, но и широко распространенного калибра 152 миллиметра).
Это замечание касается и инфраструктуры хранения — со складов 12-го Главного управления Минобороны боеприпасы должны подаваться куда угодно по требованию. В результате спектр контролируемых объектов разрастается чуть ли не до размеров всех вооруженных сил, что, естественно, неприемлемо.
Поэтому если администрации Трампа (самостоятельно либо под давлением республиканского лобби в Конгрессе или военных) придет в голову светлая мысль увязать снятие санкций с введением формального режима зачета и контроля для ТЯО, это затормозит всю работу по дальнейшему разоружению. Особенной проблемой это станет на фоне программ модернизации американских авиабомб в версию B61-12. Этот боеприпас, отличающийся сниженным выходом мощности и резким повышением точности, выглядит в точности как шаг в сторону снижения порога применения ядерного оружия в ограниченных конфликтах.
Вообще, забавно наблюдать, как еще не введенный в должность будущий президент начинает менять стиль администрации Вашингтона. Выросший в крупном бизнесе, он мыслит в логике жестких деловых переговоров, где выдавливают из контрагента максимум уступок, сохраняя гибкость позиции и с прицелом на то, чтобы сделка все-таки состоялась.
Потому что это бизнес, а не идеологические дискуссии о ценностях. Поэтому даже не «оппонент», а «контрагент», который легко становится партнером по частным направлениям — без того сарказма, с которым обычно это слово в последнее время произносят российские сановники.
Но кавалерийская лихость, с которой было сделано это заявление, настораживает. То ли это блеф — и тогда Вашингтон готов довольно легко развязать вопросы санкций и ядерного разоружения (вопрос только один: с чем тогда «переувяжут»?). То ли новый президент по-прежнему легкомысленно относится к проблеме.
Напомним, что по ядерному оружию Трамп в ходе предвыборной кампании уже делал несколько заявлений, которые оставили впечатление некоторой, скажем так, незамутненности кандидата.
А может, ему просто хочется проверить, побегут ли из Москвы интересоваться условиями, и если побегут — то насколько быстро. Тоже способ оценить позицию на переговорах перед заключением сделки.