Его зовут Сергей. Позывной «Крест». Старший лейтенант. Когда я говорю «думал, майор», он объясняет, что в бригаде «Восток» звания не популярны: «Я себя считаю рядовым. Я же не за военной карьерой здесь». Он родился в Казахстане. По пальцам считает национальности, с которыми знакомился в детском саду: «Всего трое русских было, остальные — ингуш, казах, монгол, армянин, грузин. Мы все как одно целое были. Я воспитывался в СССР: патриотизм прежде всего. Наших бьют? Поднимаешь задницу и вперед! Тот, кто против нас воюет, не патриот России. Он просто предатель. Как раньше было при Сталине: что-то сказал против России — на Колыму. Я бы тоже сделал так здесь».
На скорости в 120 километров в час мы едем в сторону фронта. Крест тормозит только чтобы обогнуть на своем пикапе воронки. Еще в феврале эта трасса на Горловку существовала и для гражданских, хотя таксисты предупреждали «не пристегивайся: а ну обстрел «Града» — как тикать-то будешь?» Весной ВСУ оттеснили армию ДНР — теперь Ясиноватская развязка, где находятся позиции роты Креста, обстреливается.
«Я из семьи переселенцев, — рассказывает Крест. — Мне было 18 лет, когда родственники с маминой стороны уехали в Европу. Мы вернулись на историческую Родину — в Германию. Но я туда не стремился. Я же вырос в трусах, босиком, в грязи, в огородах, в озере, в лесу с грибами и ягодами. Этого нет в Европе. Там нигде костер не разожжешь. Шашлык будешь жарить в своем же доме, для чего должен предупредить чуть ли не полквартала, а не то заплатишь огромный штраф. И в это рабство рвется Украина? Там человеку не давали заработать. Каждый евро пересчитан, за все надо отчитываться».
«Лента.ру»: Зачем вы сюда приехали, что стало катализатором?
Сергей: Я попал в ДНР в сентябре 2014 года. А летом был в Югославии (в Хорватии) — у меня проекты были, фирма. Но нигде в Европе не знали, что война идет.
Так вам-то это все зачем?
Потому что это моя война, я русский человек. Я — один из самых счастливых людей, которые родились русскоговорящими.
Против вас тоже воюют русские.
Значит, они не русские, раз они воюют против русских. Там же и наемников хватает — итальянцев, литовцев, поляков, немцев. Из Европы много русскоговорящих приехало.
А с вашей стороны наемников много?
Ополченцы, которые получают зарплату, — это уже контрактники.
То есть сейчас ополчение полностью в армейский корпус влилось?
Да. Мы сейчас едем на позиции внутренних войск. Раньше здесь только «Восток» стоял, а сейчас мы сбиты с многими подразделениями. Я помню, в 2015 году мы в аэропорту стояли, потом были там Моторола и Гиви — шум создавали, тонны снарядов на украинцев бросали. Людей клали. Воевали только с 30 солдатами украинской армии. Моя рота держала по два-три батальона, чтобы они не вошли в аэропорт и не наваляли этим мажорам.
Это гражданская война?
Представьте, что старший брат и мама живут в Авдеевке, а младший воюет с нашей стороны. И люди по обеим сторонам знают, что если будет приказ на минометный обстрел, они его выполнят, но снаряд может полететь в их дом. Вместо того, чтобы население эвакуировать, власть свои карманы набивает миллионами. Хотя на эти миллионы можно полмиллиона квартир однокомнатных купить.
А на чем делают миллионы?
На войне. Война — это продажность, воровство, мародерство. Каждая война такая.
Несмотря на то что у вас государство строится, все равно это все остается?
Как строится? Предприятия стоят, железнодорожные вагоны порезали. Здесь огромная территория, которая не контролируется законом. Здесь у власти люди, в которых сохранился украинский менталитет: воровать, друг на друга клеветать. Это лишь через поколение уйдет, если мы отвоюем свою Донецкую народную республику.
Мы въезжаем на ясиноватскую развязку. Слева раздается хлопок. Через две секунды позади справа — взрыв. Тяжелый пикап слегка подбрасывает — он едва виляет кормой. Осколки секут заднее стекло, пробивая корпус. ВСУ дежурно обстреливают машину Креста из АГС. Он втапливает акселератор и быстро съезжает с трассы. Уже остановившись на позиции, кричит: «Валим!» Внутри импровизированного блиндажа, нервно отсмеявшись, мы продолжаем говорить.
Про вашего командира Ходаковского тоже говорили, что он отжимал и транспорт, и бизнесы.
Что у него нашли? Ходаковский был со своими четырьмя с половиной тысячами бойцов занят на фронте. У него ничего нет. Остался «Восток» — бойцы, за которых он переживает. Остались самые боевые, которые сидят третий год.
Он рассказывал мне, что россиян не было — только местные.
Ну, так и есть. Самые идейные.
Про зарплаты можно спрашивать? Сколько сейчас получают денег у вас?
Каждое подразделение по-разному. В корпусе рядовой солдат получает 17 тысяч, в ВВ — 8-10.
Лейтенанту сколько платят?
16 тысяч примерно.
А полковнику?
У нас этого нет уже. Я получал 30 тысяч, когда был в корпусе. Сейчас в ВВ — 19-20 вместе с боевыми, с надбавкой. Но не в зарплате же дело. У меня есть люди, которые не прошли по каким-то возможностям, но они служат с самого начала — мы их не бросили.
Есть какая-то система помощи?
Они не получают от корпуса или ВВ, но они с нами на передке держатся. Такие люди остались. Они не говорят «где моя зарплата», потому что не за деньгами сюда пришли. Мы по возможности помогаем им гуманитаркой, едой, иногда бойцы сами деньгами скидываются.
А ротация есть какая-то?
Каждое подразделение само себя ротирует.
А чем вы воюете? Ходаковский рассказывал, что в Славянске, допустим, две «Ноны» отжали…
Конечно, мы воюем тем, что отжали. Забирали «Утес», КПВТ, АГС, автоматы.
А танки, РСЗО?
И «бэхи» (боевые машины пехоты — прим. «Ленты.ру»), и танки забирали. То, что они бросали. Однажды командирский танк бросили, еще и с паспортом командира.
Но они же кадровые военные, почему они отступали без приказа?
Страшно людям, во-первых. Во-вторых, для них это непонятная война. Вэсэушники никогда сильно не воевали. Нацбаты — да. Бывало, у них новая ротация, дают им приказ выдвигаться куда-то. Пацаны молодые с неграмотными офицерами. Тем более сидят в танке — местность сильно не видят. Куда ехать, куда стрелять — непонятно. Приехали, а здесь вокруг мы. Что им делать? Бросают все и тикают.
То, что рассказывают про зверства «нацистов», — это правда?
Да, у них это присутствует.
Они реально ненавидят местных?
Реально.
Вы слышали или сталкивались?
Конечно, сталкивались.
Рассказывайте!
Что они делали, я не видел. Могу рассказать, что я с ними делал. Брал пленных и передавал дальше. Наши их помоют, оденут, постригут. Я присутствовал пару раз при обмене пленными. Нашего бойца зимой в январе 2015-го на ротационном мосту с загнившими ранами привезли босиком. Сверху на нем футболочка висела. Мороз сильный стоял. Кровь течет, тряпки гнилые на нем висят. Он с месяц у них в плену был. Мы выводим их бойца — берцы хорошие у него, одет в форму, постриженный, побритый, помытый, отдали его вот с такими щеками. Где справедливость?
А такие штуки, которые Гиви творил с полковником, у вас случались?
Это неадекватность. Я тоже полковника видел и солдат простых встречал. Стоят они передо мной — и что с ними делать? Если он взрослый и грамотный человек, комбат, а мы такое на камеру показываем, то получается, что мы звери какие-то. Мы, а не они. Это зверство — пихать ему в рот что-то. При виде этого так же и с нами будут поступать. Мы — лицо нации, которую мы должны показать как адекватную. Пленных передавать без ран и синяков. Если ты адекватный человек, ты этого делать не будешь, я так думаю. То есть это просто была игра на камеру.
Пленные жили у вас в человеческих условиях?
Конечно.
Когда говорят о линии соприкосновения, есть желание дойти и отодвинуть ее?
Смотря насколько отодвинуть. Зачем мне идти на 50 метров или километр? Это значит положить личный состав. Это бессмысленно. Я это наступлением считать даже не буду. Километров хотя бы на 50 подвинуть.
Зачем? Что там есть, за 50 километров?
Как зачем? Чтобы не стреляли по домам, по мирным жителям. Мы же не перед Киевом стоим. Под Донецком. Вот Авдеевка сейчас под ВСУ в двух километрах отсюда. У меня противник рядом. Вот если бы до них 1,5 километра было, АГС летел бы секунд 10. А получается, мы только выехали — по нам уже сразу отработали. Метров 500 до их позиций. А там, на передке, мы в 50 метрах друг от друга. А бойцам отодвинуть их границу от Донецка хочется — это же не поселок, а миллионный город.
Это же искусственная граница. Как были, так и остались, когда «Минск-2» подписывали.
Конечно.
Вы говорите о победе. Победа — это что такое? Это до Киева или до границ областей?
Это когда война закончится, мы перестанем стрелять друг в друга, и граница перестанет существовать, когда мы будем дружить.
Это же очень романтично звучит.
Почему романтично?
Они вас тоже ненавидят.
Война-то должна закончиться.
Война закончится. Где граница останется?
Границы вообще не должно быть.
То есть вы в составе Украины?
Нет, мы совсем не хотим в состав Украины. Граница — это когда мы пришли завоевать землю чужую, захватить кусок этой Украины. А мы за свою землю воюем. Мы ее освободить хотим.
От кого?
От фашистов и от беспредела.
То есть там все фашисты?
Не все.
Я сейчас проехал по Украине, и там такие же ребята, как вы здесь. Русские, говорят по-русски, и они не думают, что вы тут наемники из России. Они говорят «да, там местные воюют». Вы же сами сказали, что это гражданская война. Так от кого землю освобождать?
Так, может, они не хотят воевать, а у них приказ. Я бы сейчас так сделал: вот эти 50 фур гуманитарки для Донецка взял бы, прямо здесь расчистил всю технику, которая сожженная стоит, и загнал бы их в Украину, потому что там тоже люди голодают. Это же политика, в которой мы не разберемся. Мы — пешки, которые выполняют какие-то задания. Но мы понимаем, что мы русские, и что на эту русскую землю какие-то люди пришли чужие. И вокруг нас идет игра: сидят какие-то три дяди и тетя и решают. Для нас главное — построить что-то и после себя оставить. Если они хотят заставить брата бить брата — не получится. Третий год пошел. Если бы Россия хотела своего брата бить, мы бы уже отодвинулись. Для России достаточно два часа — и мы бы 200 километров прошли.
А с той стороны люди что думают, знаете?
С той стороны люди не хотят воевать, поверьте мне. Их очень много. Я выставил икону православную, чтобы видели, что здесь русские стоят. Мне докладывают, что вэсэушники меня вызывают. Говорят: «Пацаны, мы не хотим войны, нас через два дня уже ротируют». Я приказал не стрелять. Ни одного выстрела не было. У меня даже записи были, когда на меня выходил противник. Меня здесь знает вся линия обороны. Вызывают, говорят: «Мы зашли, мой позывной такой-то... Кабан, Пионер. Я сротировался в эту сторону, я держу этот участок, давайте не будем стрелять». А я отвечаю: «Я вообще не прошу тебя стрелять, я вообще не стреляю в эту сторону первым. Пока вы не начинаете, понимаешь?»
А кто сейчас по нам шмальнул?
Свои (смеется). ВСУ — 95-я бригада, 25-я, 97-я. Десантники, в общем.
Украинцы из РСЗО пуляют сюда?
Бывало, сейчас редко. В основном это минометы — 120-мм, 152-мм. Танки были и «Грады», но очень редко. В последнее время в основном АГС, ПТУРы, РПГ, «Утесы», 30-мм калибр.
То есть перемирие все-таки соблюдается?
Не было его никогда. Мы не чувствуем здесь никакого перемирия вообще. Самое большое перемирие, которое я могу назвать, это один или два дня в год, когда проводится большая ротация со стороны противника. Но и тогда оттуда постреливают. И мы в ответ — «по ежикам»: это когда в туман простреливаем какую-то буферную зону перед собой — не по противнику, а так, намекая, что мы не заснули, стоим здесь.