На сцене театра «Современник» режиссер Сергей Газаров поставил новый спектакль по пьесе драматурга Александра Галина. «Амстердам» с Михаилом Ефремовым в главной роли — неубедительная постановка о несовместимости русской души с кварталами красных фонарей и очевидном торжестве ханжества над толерантностью.
«Чувствуйте себя как дома!» — как часто это заклинание не срабатывает. Предусмотренный дизайн-проектом домашний уют в общественном заведении, или указание, что, дескать, «у нас все по-домашнему», часто оборачиваются простой формальностью. Слова звучат, но на них ничто не откликается внутри. Вот и убеждаешься в давно известном: дом — это люди, они-то и создают атмосферу, согревающую лучше горячительного и отопительного. На театре долгое время возводили, а потом также долго разрушали «театр-дом». Определение это хотя и внутрицеховое, но зритель ведь тоже неотъемлемый субъект (не объект!) спектакля, а потому ощущение «театра-дома» иной раз распространяется и на него. В стенах московского театра «Современник» уют неподделен, не поделен на «до» и «после» спектакля, и уж тем более не состоит из кресел, буфета, оформления… Временно (из-за ремонта) перебравшись с Чистых прудов во «Дворец на Яузе», театр перевез в новые стены то, что, казалось бы, транспортировке не поддается — зрительское самоощущение. Будь то премьера или любимый, энное число раз виденный спектакль, — на всем лежит свет «Современника». Но где свет, там и тень.
Обстановка дома, в котором живут радостями и невзгодами большой театральной семьи, где складываются актерские династии, случаются ссоры и примирения, союзы и размолвки (речь, разумеется, сугубо о творчестве), выхлестывает порой из-за кулис на сцену. Так по-свойски, без церемоний, друзья по ремеслу могут, например, сочинить эдакий домашний спектакль по пьесе друга семьи. И пусть домашнее отдает самодеятельным, а текст, звучащий со сцены, доносится будто из 90-х годов — друзьям и близким мы многое готовы простить, потому расчет на зрительское дружелюбие — расчет верный. Свои люди — сочтемся.
«Амстердам» в постановке Сергея Газарова — спектакль «по дружбе», трудно найти иное объяснение этому пополнению репертуара. Ну, разве что это подарок к грядущему юбилею Александра Галина, автора пьесы, лежащей в основе спектакля, и вообще, многих пьес, появлявшихся на сцене «Современника»: от «Восточной трибуны» до «Дзинрикиси». «Амстердам» — анекдот о чиновнике (Михаил Ефремов), навещающем семью в городе на Амстеле, на нейтральной территории: он живет в Екатеринбурге, жена (Алена Бабенко) и сын (Шамиль Хаматов) — в Лондоне. Вот и встретились, а точнее столкнулись нравы отечественные и заграничные, отцов и детей, ориентиры и ориентации (сексуальные, главным образом). Ближайшим другом сына, потомственного казака, оказывается испанец Долорес (Евгений Павлов), переводчик, поэт, знаток русской литературы, юноша тонкой конституции и душевной организации. Но для отца семейства важнее всего в Долорес не его личностные качества, а гомосексуальная идентичность. На этом факте и выстроен основной конфликт пьесы, грубый и буквальный. Ритмы гей-парада стучат в окна пятизвездочного отеля, в котором ютится семейство чиновника, стучат они и в его похмельной голове. Стучат-не достучатся ни толерантность, ни тактичность, ни самоирония. Невежество и ханжество не распахивают перед ними двери, плотно забаррикадировали они сознание в общем-то не глупого главного героя спектакля.
Упоминание парада, собственно, и есть то единственное, за что можно зацепиться в попытке отыскать в спектакле сверхзадачу, пусть вытесненную перегарными «шутками-самосмейками», но намеченную на полях пьесы. Авторское название текста — «Парад», это особо указано в программке. Чиновник Скворцов мимоходом проговаривается об особенностях празднования Дня города на Родине, а романтичный Долорес рассуждает о природе карнавала и костюмах-прикидах, в которых каждый может прикинуться кем пожелает. Парад подразумевает торжественность и коллективный дух, карнавал же неподотчетен и открыт для каждого. Парад организован и движется по заранее определенному маршруту, карнавал же свободен, необуздан и не имеет строгого сценария. Парад (от латинского «готов») исторически связан с духом воинственности, утверждением собственной победоносности. А карнавал — последний разгул перед долгим постом, недаром само слово переводится как «прощание с мясом». Парад — это еще и выход артистов цирка до или после выступления, карнавал же — ролевая игра, возможность на несколько часов предстать в новом образе, шанс углядеть и отыскать в себе скрытые черты. Парад — форма, карнавал — стихия. Так вот, «Амстердам» в «Современнике» — это именно парад, хотя будь огранка текста и спектакля по нему ювелирной, он мог бы стать карнавалом. Пьеса переименована, акцент на красных фонарях знаменитого квартала в ней стал важнее, чем красные сигнальные фонари, расставленные автором по тексту. Сквозит в нем тревога и напряжение не от неразрешимых вечных конфликтов (поколенческих или цивилизационных), и не столько от злобы, сколько от боли дня. Говорят про Лондон, Амстердам, Гвадалахару, но заходит речь и о Донецке... «Там своих ряженых хватает», — обращается Скворцов к Долорес, собравшемуся отправиться врачом в эпицентр конфликта. И снова вмешивается в спектакль мотив карнавала, вечного и необратимого.
В традиционную «современниковскую» программку, обыкновенно не сообщающую ничего лишнего, на этот раз вложен лист с авторским предисловием к пьесе. Лучше, однако, считать его послесловием, ибо в нем содержится причина зрительского, «я-вам-не-скажу-за-всю-Одессу», но, мягко говоря, недоумения от просмотра. Текст этот не то чтобы комментирует увиденное, но многое объясняет. Не подтрунивающей над собой и действительностью интонацией, но преклонным возрастом автора отдает этот текст. В нем прошлое и настоящее поименованы как «советская и постсоветская цивилизация», в нем под шапкой театрального сезона (2016-2017) встречается и «сберкасса», и «на моем веку», и что-то про «вольное детство на улице Веселой», а между строк, но крупным шрифтом явствует взгляд ровесника «Современника», уже не столь чуткого к современности. Страна, которой нет, но приметы которой все еще витают в воздухе, — такова авторская калибровка пьесы. Финальная же фраза о том, что автор бежит от пафоса и «надутой многозначительности», никак не вяжется с обозначением текста как «человеческая комедия», на манер Бальзака, и ставит под сомнение подпись — Александр Галин.
В ветоши юмора и гэгах «второй свежести» о наших «за бугром» проступают авторские заметки, точностью которых всегда славился драматург. Вот о карнавале 90-х и параде нынешних времен: «Было весело. Россия чуток тогда погуляла... Сейчас, Долорес, у нас опять в моде мышиное…». А вот о недалеком (во всех смыслах) будущем — чиновник видит себя во сне, сидящим у телевизора, на котором картины руин снабжены комментарием: «Мы сейчас наблюдаем с вами, что осталось от Лондона после удара российских стратегических сил возмездия...» Бряцая фразами а-ля «но пасаран!» и «если завтра война», размахивая казацкой шашкой под песню «Едут, едут по Берлину наши казаки», герой Ефремова воспринимает мир вокруг как зону боевых действий. Вот и сам автор, кажется, крайне озабочен обороноспособностью страны, и в примечании к тексту даже поэзии Есенина он приписывает «грохот артиллерийской канонады». Для его персонажа и родной дом — не тыл. Там, на Родине, его ждут серьезные «разборки», вот и оставляет он родному сыну, на прощание (а доведется ли увидеться еще?) карточку адвоката, хранителя завещания. Воюет чувство Родины с ощущением чужбины (вспоминается интонация и то, как морщился Петр Щербаков в «Старом Новом годе» по пьесе Михаила Рощина, говоря «Не русское все это…»), борются друг с другом дети, сознающие собственное зависимое положение, которое и подогревает в них бунтарский дух, и родители, присваивающие своих детей, калечащие их этим чувством собственничества. На сцене «Современника» еще недавно шел спектакль «Бог резни» по пьесе Ясмины Реза. В ней, как и в пьесе Галина, близкие люди в замкнутом пространстве выясняли отношения, спорили, воевали. «Амстердам» тоже руководим «богом резни», Марсом, потому и не удивляешься одному из последних нешуточных вопросов пьесы, знакомому не одному поколению наших людей: «Война будет?» Но комедиограф, пока не объявили призыв, призывает быть оптимистами: «Может, и рассосется...» Сам же стреляет холостыми.
Слог «Амстердама» — книжный, слова не оживают на сцене. Не только глаз здесь ловит фальшь и кривляния, но и слух. Исключение — Михаил Ефремов, которому ни текст, ни спектакль в целом не помеха. Казачий нрав главного героя обогащен темпераментом исполнителя его роли; для него «Амстердам» — почти бенефис. Пьеса движется и «облагораживается» его игрой, актерским обаянием, интонацией, энергетикой. Ефремов большую часть спектакля без штанов, но в штампах: этот сценический образ сыгран им в кино бессчетное число раз, но даже в собственных самоповторах актер неповторим. Обращает на себя внимание Евгений Павлов, для которого роль Долорес, хочется верить, откроет череду ярких больших ролей. Никак не обращают на себя внимание, выступая не более чем персонажами-функциями, Дарья Белоусова, Виктория Романенко и Шамиль Хаматов — они хотя и заняты в спектакле, кажутся занятыми чем-то более важным, чем убедительное исполнение доверенных им ролей. Премьерным недоразумением выглядит игра Алены Бабенко в роли жены чиновника. Обыкновенно тонкая, умная актриса, с успехом исполняющая на сцене «Современника» сложнейшие роли, в «Амстердаме» сыграла так, как сделала бы это ее героиня — бывшая артистка провинциального театра, спонсором которого выступил ее муж.
От Амстердама здесь только традиционные деревянные башмачки — кломпы — на авансцене и музыка голландского джазового музыканта Ханса Далфера. Ярмарочный, фольклорный спектакль, в броских декорациях которого все «светло, сине, разнообразно» (сценография и костюмы — Алла Коженкова), то отдает фарсом и бурлеском (таковы дивертисменты, иллюстрирующие то, как представляют себе участников гей-парадов создатели спектакля), то впадает в пошлые рассуждения на тему свободы, нравов и традиций: будь то кряхтения о не столь модных, сколь уже привычных перформансах в искусстве или традициях уклада семейной жизни. За три часа спектакль многого успевает коснуться, точнее — задеть. Пусть и напевают здесь периодически знакомую по фильму «День выборов» с Ефремовым же песню «Ойся ты ойся, ты меня не бойся», но страшно становится от дикости, которая заложена в рассуждения Скворцова. Пусть и он в чем-то прав и справедлив, но эти вкрапления здравого смысла не оправдывают его воинствующее невежество.
Публика, выбирая между Скворцовым в трусах и Долорес в женском платье, конечно, симпатизирует герою Ефремова. Он прав лишь тем, что отмотавший срок, не церемонящийся и не выбирающий выражений, он — свой, нашенский. В отличие от рефлексирующего, тонкокожего и воздушного Долорес. Драматургически силы персонажей не равны: для Скворцова Галин придумал куда более выигрышные детали и афористичные реплики, его наделил личными переживаниями о минувшем и нынешнем. У Скворцова и рассуждения об истинной сверхзадаче западной гуманитарной помощи в 90-е (дескать, баптисты и мормоны нам свою веру мечтали навязать), и мысли о том, что однокоренное (Родину) любить надо, а однополое — не пристало. Написан для него и рассказ о том, как он пострадал за правду, не желая обкрадывать народ. Ему веришь, сопереживаешь, и уже после, когда флер обаяния Ефремова спадает, понимаешь, что тогда-то его герой может и не пожелал отнимать у людей последнее, а ныне, в статусе чиновника, этим не брезгует.
Маленькая удобоваримая для рамок комедии с переодеваниями мораль поднимает спектакль не на новую ступень, а на смех. Плоский как сцена юмор первого акта, запоздалые откровения и открытия второго, упрощения и наигрыш, — все это, растянутое на три часа, обнаруживает потребность спектакля в серьезных сокращениях. И режиссере. Речь о профессионале, способном придумать нечто большее, чем «свойские», свойственные опять же театру-дому, детали вроде упоминания Галины Борисовны (дань уважения худруку театра), незримого присутствия Сергея Гармаша, поработавшего в спектакле голосом, и использования в качестве рингтона песни в исполнении Никиты Михалкова и Кубанского казачьего хора. Последняя для приученной «Современником» к достойным спектаклям публики своим названием позволила сформулировать мнение о нынешней премьере — «Не для меня».