Утром в субботу, 4 февраля, на 73-м году жизни после тяжелой болезни умер Георгий Тараторкин — народный артист РСФСР, секретарь Союза театральных деятелей России и президент ассоциации «Золотая маска». Тараторкин играл в театре Моссовета и исполнил более 30 ролей в кино, в том числе Родиона Раскольникова в экранизации «Преступления и наказания».
У него потрясающе получались фашисты.
Это сейчас в сети без проблем можно наткнуться на дискуссии о том, надо ли насильно стерилизовать алкоголиков и что делать с теми-этими, которые не хотят размножаться на благо страны. В 1983 году, когда Павел Хомский поставил в театре имени Моссовета «Суд над судьями», подобные разговоры казались оставшимися в чужом и далеком прошлом. Ну, там, в Нюрнберге, где после большого и знаменитого процесса над нацистскими преступниками шел гораздо менее известный процесс над судьями, что судили в соответствии с расовыми законами гитлеровской Германии.
Когда спектакль Павла Хомского по сценарию Эбби Манна (который послужил основой для фильма Стэнли Крамера «Нюрнбергский процесс») появился в позднесоветской Москве, он стал сенсацией, и прежде всего из-за Георгия Тараторкина. Нет, там был блистательный актерский состав (и Плятт, и Жженов!), но «крал сцену» Тараторкин, и затягивал, пугал, старался во что бы то ни стало убедить зрителя в собственной правоте его адвокат Оскар Рольфе. Этому адвокату приходилось нелегко: в американской зоне оккупации он должен был отстаивать перед судом из американцев же правоту своих соотечественников, при Гитлере отправлявших на смерть тысячи человек. То есть ему надо было убедить победителей в правоте побежденных. И Тараторкин играл умного и блестящего человека, ярко и искусно внушающего американским офицерам нацистское мировоззрение — при этом так, чтобы ни один из них не задумался над тем, что именно происходит. И происходила фантастическая вещь: зрительный зал, в основном пришедший просто посмотреть на любимых артистов (ох, опять про войну, но ведь Плятт, Жженов, Тараторкин!), в какой-то момент начинал примерять на себя аргументы Оскара Рольфе. Ну вот судят судью, отправившего на смерть старика-еврея, которого соседка увидела с сидящей на коленях немецкой девочкой. Хм, девочка говорила, что он относился к ней как отец? А вдруг нет? Можем ли мы быть в этом уверены? Речь адвоката Рольфе вползала в уши, вытаскивая самые нехорошие чувства в каждом зрителе — и из театра зритель выходил, вздрагивая от того, что эти чувства в себе обнаружил.
Рольфе думал, искал выход, находил замечательные (и жуткие) риторические формулы — и Тараторкин был убедителен каждую микросекунду на сцене. Он вообще был из тех актеров, что умеют показать на сцене, как умен персонаж, — и не за счет фраз из пьесы, но за счет собственного внутреннего содержания. И из тех, что по-настоящему умеют сыграть интеллектуальное страдание. Раскольников, которого он сначала сыграл в кино, а затем уже в театре, был прежде всего мыслителем, философом, решавшим этическую проблему. Достоевский вообще был «его» автором — Иван Карамазов в театре имени Моссовета, Ставрогин в театре имени Пушкина — вот этот процесс построения собственной логики (убедительной, пугающей, страдальческой) становился главным событием спектакля.
Он родился в Ленинграде в январе 1945-го, в Ленинграде учился актерскому ремеслу у знаменитого режиссера и педагога Зиновия Корогодского и в Ленинграде же, в ТЮЗе, получил первые роли. Диапазон был велик: от Николая I до лейтенанта Шмидта и от Гамлета до Подхалюзина. В кино его позвали в 22 года — на не главную, но важную роль в «Софье Перовской»; в 24 он получил всесоюзную известность — на экраны вышел фильм Льва Кулиджанова «Преступление и наказание». Далее — переезд в Москву, переход в театр имени Моссовета и 43 года службы в нем. И в дни громкой славы Моссовета, и в последние неяркие годы этого театра Тараторкин честно делал свое дело — оставаясь первоклассным актером хоть во взбудораживавших всю Москву драмах, хоть в салонных комедиях.
Конечно, значительному большинству населения страны он знаком прежде даже не по фильмам (их после «Преступления и наказания» было много, но они слишком часто использовали лишь внешнюю фактуру актера), но телесериалам. Вся страна смотрела «Богач, бедняк» в начале 80-х (четыре серии с простодушным нажимом на неблагополучие жизни в Штатах, но с отличными актерскими работами), до сих пор по телевизору периодически крутят «Чисто английское убийство» (герой Тараторкина — опять фашист-фашист), а уже в наши времена собрал немаленькую аудиторию «Не родись красивой». Но все-таки Тараторкин был прежде всего театральным актером (и тот же самый Раскольников у него в театре был интереснее, чем в кино) — ему был важен диалог с публикой, мгновенный ответ зала. И он не боялся вызывающих режиссерских решений — совсем недавно сыграл Вершинина в театре «Около дома Станиславского».
Именно в этой поздней роли вдруг проявился тот внутренний Тараторкин, которого знал театральный мир (с 1996 года актер был первым секретарем Союза театральных деятелей России), но почти не использовал театр. Человек с мягкими интонациями, с доброжелательным вниманием к каждому, кто к нему обращался. В спектакле Юрия Погребничко запланирована гигантская разница в возрасте — три сестры годятся Вершинину во внучки. И интонация Вершинина в общении с Машей — нежное прощание с жизнью, история последней любви. Игралось все это в трех шагах от зрителей (театр «Около дома Станиславского» очень невелик) и было, кроме всего прочего, размышлением об актерской профессии. О движении всякого русского человека от Достоевского к Чехову. Печальным, полным достоинства и благодарности судьбе.