В прокат выходит фильм, появления которого многие ждали двадцать лет, — сиквел великой наркодрамы Дэнни Бойла «На игле». Кроме того, на экранах история якобы первого столкновения Кинг-Конга с западной цивилизацией, а также Шайа ЛаБаф в роли воина-афганца, для которого боевые действия не заканчиваются и на гражданке.
«Посмотри, какая яркая жизнь без наркотиков», — гласила одна легендарная социальная реклама. «Т2: Трейнспоттинг», сиквел одного из главных фильмов 1990-х «На игле», начинается с нарезки, более-менее иллюстрирующей этот призыв. Красочные, цветастые виды Амстердама, пара фирменных голов сборной Голландии по футболу, пышущие жизнью обыватели, качающие тела в фитнес-клубе. Именно среди последних обнаруживается Марк Рентон (Юэн Макгрегор), 20 лет назад счастливо удравший от триады своих порочных привычек (героин, кореша, Эдинбург), а теперь наматывающий километры на беговой дорожке голландского спортзала. Надо ли говорить, что ему здесь не совсем место, а те призраки прошлого, от которых он бежал, вообще-то, определяют все его существо? Вот и режиссер Дэнни Бойл вместо лишних слов сбросит Рентона с тренажера (сердечный приступ), чтобы уже в следующей сцене отправить его на родину (смерть матери). Встреча со старыми, когда-то обчищенными им друзьями — Обрубком (Юэн Бремнер), Больным (Джонни Ли Миллер) и Бегби (Роберт Карлайл) — не задержится.
Героин уже не определяет существование героев «Т2» — ну, почти. Но и без хмурого персонажи Ирвина Уэлша находят чем убиться — и речь не только о кокаине, на котором плотно сидит герой Джонни Ли Миллера, или криминальных затеях отмороженного Бегби. Главным, не жалующим никого убийцей в сиквеле «На игле» оказывается возраст и сопутствующие ему болезни: горечь и сожаление, старые обиды и новые страхи, всплывающие здесь колючими флешбэками из первого фильма былые грехи и шалости, зуд понимания, что пришло время раскаяться, но перезревший юношеский максимализм по-прежнему не дает этого сделать. Бойл не скрывает ностальгической природы «Т2». Вокруг цитат фильм выстроен и визуально, и на слух — кадры из оригинала иногда буквально накладываются на современные, благо улицы исторической части Эдинбурга изменились лишь косметически, а за кадром регулярно вступают ремиксы на те же песни Underworld, Leftfield и Игги Попа. Погружен в прошлое он и структурно — к чему располагает сюжет о возвращении на родину блудного сына, каким здесь выступает Рентон. То же с темами — друзья все еще психуют из-за предательства двадцатилетней давности, все еще выдают тирады о том, как и когда их жизни были близки к перемене участи, а Обрубок даже становится евангелистом этой несвятой компании.
Ориентация на прошлые заслуги (особенно такие славные, как в случае первого «На игле») сиквелы чаще всего губит — но это не случай «Т2». Бойл и его сценарист Джон Ходж осознанно превращают предысторию в главную ценность той истории, которую рассказывают в этот раз. «Вы, парни, живете только прошлым. Осталось дождаться, когда вы друг друга уже трахнете наконец», — говорит Рентону с Больным единственная по-настоящему новая героиня «Т2», молодая болгарская проститутка Виктория (Анжела Недялкова), лучшая находка сиквела, без которой вся его конструкция могла бы и развалиться. Фокус в том, что произносит она это по-болгарски и остается стареющими шотландскими наркоплейбоями не услышана — в отличие от зрителя, которому этим, среди прочего, намекают на то, кто именно идет к успеху в сегодняшней Европе, в отличие от Европы 1990-х. Важнее, что «Т2» своей рефлексией даже обогащает первый фильм, заставляет посмотреть на него по-новому. «На игле» оказывается прежде всего историей о сладкоголосом безрассудстве молодости. «Т2» в этом плане уже смотрится трагедией столкновения с побочными эффектами этого безрассудства. Что скрывать — они будут пострашнее героиновой зависимости, а главное, настигают даже трезвенников.
1973-й год. США выводит войска из Вьетнама, а дородный и, кажется, не вполне психически здоровый мужчина (Джон Гудман) из секретного агентства «Монарх» пытается воспользоваться этой возможностью, чтобы организовать экспедицию на только что обнаруженный спутниками остров в форме черепа на юге Тихого океана. Правительство поразительным образом соглашается (а вдруг русские окажутся там раньше?) и снаряжает на окруженный штормовой завесой остров полноценную экспедицию: отряд морпехов с оставившим здравый смысл на фронте полковником (Сэмюэл Л. Джексон) во главе, ученые из «Монарха», британский следопыт-циник (Том Хиддлстон) и даже симпатичная девушка-фотограф (Бри Ларсон). Инициатор поездки твердит всем о том, что миссия ограничивается картографией, но первым делом сбрасывает бомбы — так что нормально приземлиться вертолетам уже не дадут: подлинный обитатель острова Черепа, гигантский примат с добрыми глазами, разметает их так, словно речь идет о назойливых комарах в июньский вечер.
Конг, для которого это четвертый выход на киноэкраны, кажется, еще никогда не выглядел таким огромным — шутка ли, бюджет в 190 миллионов долларов. При этом, солидная финансовая отчетность на фильм Вота-Робертса почти не давит — он не пытается быть ничем другим, кроме большого, громкого и бодрого экшена. Да, этому фильму нет особого дела до развития персонажей и здравого смысла (и правда, до них ли, когда вокруг гигантские быки и пауки величиной в Кремль), зато у Вота-Робертса хватает изобретательности, чтобы не повторяться по части аттракционов. Вот Хиддлстон примеряет противогаз и берет в руки катану, вот Бри Ларсон (за майку, в которой она ходит весь фильм, в идеальном мире давали бы «Оскар» костюмерам) эффектно применяет в борьбе с чудовищем зажигалку, вот в дело идут напалм и корабельные якоря.
Может быть, и не самое умное зрелище — но как минимум последовательное в своей ставке на развлекательность. Эта последовательность распространяется и на эстетику — явно вдохновленный классикой кино о Вьетнаме «Конг» в какой-то момент перерабатывает бесконечные хиты 1960-х из саундтрека и визуальные цитаты из «Апокалипсиса сегодня» в определенный новый смысл. Визит морпехов на Остров черепа становится неслабой метафорой войны во Вьетнаме вообще — американцы и тут сунулись туда, куда не следовало. И тоже не смогли вовремя остановиться: когда Вот-Робертс противопоставит на фоне языков горящего напалма самую знаменитую обезьяну в истории кино и Сэмюэла Л. Джексона в самом дьявольском лицедейском режиме, станет ясно: твари тварями, а опаснее всех на этой планете по-прежнему одержимый зловещими идеями человек.
Несколько пластов сюжета «Войны» разворачиваются параллельно — в центре каждого, впрочем, морпех Гэбриел Драммер (Шайа ЛаБаф). Вот Драммер сидит в кабинете военного психолога (Гари Олдман) и тот медленно, не спеша подводит солдата к разговору о таинственном трагическом инциденте, случившемся на одном из боевых заданий. Вот Драммер вспоминает свои дни в учебке морской пехоты, в компании друга детства Робертса (Джай Кортни) и с одобрения любимых жены (Кейт Мара) и белобрысого сынишки Джона, еще не знающих, что папе предстоит ехать в Афганистан. Вот Драммер с Робертсом, уже стриженые и одетые не совсем по уставу, пробираются сквозь разрушенную каким-то неизвестным апокалипсисом Америку, чтобы спасти Джона, который, кажется, находится в руках у неких злоумышленников.
Смышленый зритель довольно быстро сообразит, что далеко не каждая сюжетная линия здесь реальна — а что-то вполне может быть просто-напросто порождением травмированного войной сознания. «Война» вполне пристойно сыграна (ЛаБаф доказывает, что смотреть на него можно более-менее в любом виде) и интересно сконструирована, а начинает отдавать фальшью, только когда совершает поворот из жанровой истории в фильм с идеологической повесткой, призывом обратить внимание на такую проблему, как солдатское пост-травматическое стрессовое расстройство. В этот момент она вдруг поразительным образом начинает напоминать не столько американские фильмы о едущих крышей ветеранах боевых конфликтов, а советское кино второй половины 1980-х: афганский излом, пронизывающее не только сюжет, но и серую, депрессивную палитру кадра недоверие к официальному дискурсу власти, безнадега и крик души. Кто бы мог подумать, что спустя тридцать лет после советского крушения в Афгане американцы унаследуют не только геополитическую неудачу в этой сложной стране, но и вместе с ней стиль перестроечной, черной по духу и оптимизму драмы?