Фестиваль Dance Open привез в Петербург Нидерландский театр танца (NDT) — главный европейский театр, специализирующийся только на современной хореографии. Никаких «Щелкунчиков» и «Лебединых озер», никакого зарабатывания на классике. Только работы худруков театра — Пола Лайтфута и Соль Леон — и их единомышленников.
При открытии занавеса мы видим на сцене большой экран. Он состоит из трех частей, и на каждой — море. Прибой, холодноватый и пустынный пейзаж, а посередине — силуэты трех человек. Не сразу понимаешь, что двое — здесь, на сцене, а третий персонаж лишь на экране; настоящее и прошлое, живое и мертвое у Лайтфута и Леон рядом. Так начинается балет Silent Screen, переведенный на афишах как «Немое пространство»; один из их исповедальных балетов.
Эта пара хореографов (была семейной, потом расстались, но продолжили чрезвычайно успешно работать вместе) вываливает на сцену свои беды, переживания, страхи и семейные истории. Но не так, как это сделали бы хореографы, выросшие в традиции драмбалета, где сразу было бы ясно, кто болен, кто здоров, кто изменщица, а кто — злой разлучник. Разговаривая о собственной жизни, они сплетают образную вязь, где действующими лицами становятся пейзажи: их дочь прибегает на экране из леса, а страшная болезнь подруги превращается в красный ковер, что встает стеной перед стремящейся убежать героиней (как было в «Объекте перемен», первом балете Лайтфута и Леон, показанном в России шесть лет назад Дианой Вишневой). Эта парочка — поэты, близкие к экспрессионистам: яркость жеста, любовь к «сломанным» движениям, готовность шокировать публику в комплекте.
Помнят они и о сюрреалистах — так, пара героев балета, родители, начинает танцевать, проваливаясь в зрачок дочери, увеличившийся на экране и трансформировавшийся в вихрь, и о романтиках (а как же — вот он, за окном, неясный балетный призрак). Но за всеми формальными ходами в Silent Screen есть отчетливая история о желании удержать рядом близкого человека — о надежде, которая еще существует.
Этой надежды уже нет во втором балете — Shoot The Moon (название было переведено как «Дотянуться до звезд»). Поставленный через полгода после Silent Screen и также использующий минималистическую музыку Филипа Гласса, которая капает на барабанные перепонки как знак безразличного времени, Shoot The Moon прощается с иллюзиями. На сцене — вращающаяся каруселью конструкция, предъявляющая нам три комнаты: то одну, то другую, то третью, потом снова первую и так много-много раз. Комнаты связаны дверями и (две из них) окнами; в каждой из комнат бьется о стенки, корчится на подоконнике или стоит на высокой полке — так, будто сейчас сиганет с петлей на шее — герой. В трех шагах и недосягаема — героиня.
Очень жестко выстроенному, довольно условному, основанному на непривычной, неклассической лексике спектаклю петербургский зал внимал как самой понятной истории из сериала: вот этот любит ее, а она его нет, а этому кажется, что он сам виноват, что его никто не любит. И в антракте, и после спектакля петербургские зрители кидались объясняться в любви — нет, не обделенным взаимностью героям, конечно же, а хореографам, сидевшим в зале. И Лайтфут с Леон, вообще-то известные своими жесткими характерами и нелюбовью к сантиментам, просто плавились в этом потоке обожания, терялись, растерянно смотрели в лицо потрепанным жизнью бабушкам и модным экзальтированным девицам и, кажется, понимали, что так — после десяти с лишним лет в качестве руководителей театра — начинается новый этап в их жизни: их признали в России.
Потому что раньше всегда в России NDT был только театром Иржи Килиана. Наших балетоманов не слишком интересовала давняя история голландского балета: танцы в XVII и XVIII, XIX веках скрывались во тьме. К ХХ веку Нидерланды подошли без своей легенды о балете — потому что классический балет требует императорского пафоса и императорских денег, а к началу прошлого столетия в Нидерландах не было ни того, ни другого. Неудивительно, что визиты послереволюционных русских кочевых трупп производили сенсацию в этой маленькой стране — она такого прежде не видела. Основателем же Национального балета уже после войны стала Соня Гаскелл — уроженка маленького литовского города, в 1923 году приехавшая в Париж и в свои 19 лет пошедшая в ученицы к великой балерине Любови Егоровой. Она танцевала затем в кабаре и давала балетные уроки; войну встретила в Амстердаме, где одновременно участвовала в Сопротивлении и учила детей делать батманы у станка. Именно она после войны основала балетную академию и труппу, что потом станет Национальным балетом Нидерландов. И именно эту труппу в 1959 году покинули лучшие ее ученики — 18 человек, основав NDT, ушли, решив, что Соня уж слишком ориентируется на старинную классику, а Нидерландам нужен балет современный. Они обосновались в Гааге, чтобы не толкаться локтями с Национальным балетом в Амстердаме — с тех пор и ведется история этого театра.
Но для наших фанатов балета история NDT началась лишь в конце семидесятых, когда театр возглавил Иржи Килиан. Один из четырех великих хореографов ХХ века был еще молодым танцовщиком, вся слава его была впереди, когда наша страна ввела танки в его родную Прагу и он решил не возвращаться с европейской стажировки. За тридцать лет в Гааге он сочинил почти сто балетов — от ранней «Симфонии псалмов» (которая сейчас есть в репертуаре Большого театра), через виртуозную «Маленькую смерть» (которая в июле вновь появится в московском театре имени Станиславского и Немировича-Данченко), к поздним философским сочинениям. В закрытом от тлетворных веяний Советском Союзе Килиан был невозможной мечтой; кассеты с записями его балетов передавались из рук в руки как сокровище. Никто не мог поверить, что СССР когда-нибудь кончится; никто не мог поверить, что Килиан у нас когда-нибудь начнется. И когда это произошло, когда с неохотой, но мэтр согласился продавать лицензии на исполнение его сочинений — балетоманы решили, что рай наступил на земле, ничего лучшего быть не может.
Но владелец этого рая устал и добровольно сложил с себя полномочия худрука, передав власть выросшим в его труппе Лайтфуту и Леон. А уходя, Иржи Килиан забрал права на свои постановки, чтобы у молодых худруков не было соблазна «устраивать музей». Они должны были заполнить пространство своими собственными сочинениями. Для наших фанатов балета это было катастрофой — ну, у нас привыкли, что добровольно с должности никто не уходит, значит, мэтра обидели и выжили. Можно ли любить после этого его преемников?
Теперь доказано — можно. Петербуржцы убедились в том, что театр в надежных руках, и поняли, что в эти руки театр можно было отдать без сожаления. Устроили овацию и принялись отсчитывать дни до следующего Dance Open — фестиваль пообещал на следующий год привезти молодежную труппу театра, известную как NDT2.