На сцене — наклоненный круг арены. У задника — экран, где сменяются виды Москвы. Не той, которая существует сегодня, но той, какой она могла бы быть, если бы были воплощены гигантские проекты сталинского времени и мечты тогдашних москвичей. Высится Дворец Советов, меж небоскребами летают самолетики — действие происходит примерно в 2017 году, но в таком, каким его воображали современники фильма «Цирк». Режиссер Максим Диденко, выпустивший в театре Наций спектакль по мотивам старой ленты, называет стиль постановки «ретрофутуризмом». И блестяще жонглирует режиссерскими шуточками, и с мастерством фокусника достает из шляпы все новые и новые трюки.
Сюжет остался прежним: американская артистка Марион Диксон (Ингеборга Дапкунайте) гастролирует в СССР и скрывает ото всех, что у нее есть черный младенец. Советский артист Иван Мартынов (Станислав Беляев) влюбляется в прекрасную гостью, ее американский менеджер, упорно разговаривающий на зловещем немецком, ревнует — но, конечно, советские люди побеждают зло и в работе, и в любви. Но изменена музыка — Иван Кушнир, фантазирующий на темы Дунаевского, а не Дунаевский, и история разукрашена такими вариациями и виньетками, что никто уже не следит всерьез за сюжетом — только за выдумками режиссера.
Первая из них — этот самый советский мир 2017 года выкрашен в синий цвет. Не только костюмы героев, но и волосы их, и цирковые животные (в наличии собаки и львы — нет, животных не мучили, их изображают люди-актеры), и даже те деликатесы, которыми коварный антрепренер (Сергей Епишев) угощает легкомысленную Раечку (Елена Николаева), чтобы та набрала вес и советский аттракцион провалился — все ярко-синее. Понятно почему: синий цвет — цвет мечты, цвет счастья в этой истории. Марион Диксон пела своему ребенку колыбельную, где «В этот синий синий свет / где ни слез ни горя нет / сердце хочет улететь от бед». Вот, собственно, она и улетела — вот он, город счастья. Она в белом, ее антрепренер в черном — а вокруг моря индиго.
Еще один трюк, сразу вызывающий смех в зале, — директор цирка Людвиг Осипович (Владимир Еремин) предстает перед нами в облике Владимира Ильича Ленина. Характерное выбрасывание руки, цитаты (в том числе классическая об интеллигенции и говне), ласковое упоминание расстрела в каждой нервной ситуации. И да, он тоже синий — с головы до пят. Как воплощение этого самого счастья, о котором мечталось героине, — ну и, собственно, кому же еще быть директором, самым главным человеком в этой утопии?
Трюки следуют один за другим, и какие-то радуют на миг, какие-то — на протяжении всего спектакля. Чернокожий младенец в исполнении Гладстона Махиба вызывает просто волны зрительского обожания. Актер продевает голову в кулек из пеленок — и вот уже из этого кулька торчит его вполне взрослая физиономия. Все остальное тело актера нам предлагается как бы не замечать — но, конечно, все особенно разглядывают, как актер приспосабливает свои конечности на разных поверхностях в тот момент, когда «младенец» лежит в руках у «мамы» и она его баюкает. Работа Сергея Епишева в роли антрепренера Франца фон Кнейшица — блистательная стилизация в духе довоенной и военной даже сатиры: его герой — воплощенное зло, карикатурное, надменное, коварное и обреченное на проигрыш с момента первого появления в сюжете. Когда ему, уже проигравшему, режиссер отдает куплеты про «весь век мы поем», герой долбит их с такой настойчивой ненавистью, что именно в этот момент полный циркового смеха спектакль открывает окно в реальный мир — с реальными потерями, реальными чувствами и неприкрытым страданием.
Приметы «будущего» то вспыхивают, то гаснут в этом «Цирке» — и о том, что дело происходит не в те же дни, что и в старом фильме, говорит, например, письмо, что пишет Марион Ивану Мартынову. Это одна из самых эффектных сцен спектакля: написанные ею слоги (а она русский только учит, и пишет трудно, с ошибками) артисты выносят на шестах. Орфографические ошибки парят в воздухе — и замирают, и один слог нерешительно подходит к другому, и в конце вдруг возникает неожиданный робкий смайлик — и это смотрится так смешно, так трогательно и так правильно, что вся условность приема растворяется, ее никто не замечает. Смайлик приближает белокурую диву Марион Диксон к сегодняшнему дню надежнее всех небоскребов на экране; он готовит «сегодняшний» финал.
Герои собираются лететь на Луну — не в цирковом аттракционе, а на самом деле, и вот уже Марион и Иван в скафандрах готовятся к полету, а по залу вышагивает к сцене «выросший» Джонни в таком же скафандре. Мечта о счастливом мире, где периодически кого-то мимоходом расстреливают (в ночь перед полетом потешный умница инженер Скамейкин думает о том, что если неудача — ему не жить) приходит к своему логическому завершению: все земные проблемы решены, настало время освоения внеземного пространства. И они долетят, и будут смешно болтаться у большой Луны — теперь три человека вместо одного, силуэт которого раньше можно было разглядеть на спутнике Земли. И совершенно ясно, что не вернутся, — потому что не все трюки в нашем цирке веселые.