Со дня смерти Дэвида Боуи прошло полтора года — не тот срок, чтобы опустевший без него мир перестал осмыслять утрату одного из величайших визионеров в истории поп-музыки: о человеке, когда-то упавшем на Землю, а теперь, похоже, вернувшемся домой, не перестают писать книги и эссе, посвящать ему фильмы, песни и спектакли. Проще говоря, разговор о подлинном масштабе наследия Боуи и его личности продолжается — и одной из самых интересных его глав должен стать совсем новый, посмертный фильм BBC «Последние пять лет Дэвида Боуи».
3 июня на фестивале документального кино Beat Film Festival пройдет единственный российский показ этой картины, проливающей свет на то, каким был творческий процесс артиста в финальные годы его жизни. Режиссер этого фильма Френсис Уэйтли, по сути, может считаться почти официальным кинобиографом покойной суперзвезды. Это именно он в 2013-м сделал для того же BBC кино «Дэвид Боуи. Пять лет», которое искало ключ к пониманию гения в событиях переломной для артиста пятилетки на рубеже 1980-х. «Лента.ру» поговорила с Уэйтли о том, каково было вновь обращаться к фигуре Боуи — уже в посмертном формате.
Несколько лет назад вы сняли «Дэвид Боуи. Пять лет». Каково было возвращаться к фигуре артиста вновь, после его смерти?
Френсис Уэйтли: Никак не думал, что снова буду снимать кино о Боуи — и тем более, так скоро. Работать над первым фильмом было удовольствием, и я был счастлив, когда после его выхода Дэвид несколько раз лично написал мне со словами благодарности. В следующие годы мы оставались на связи по разным вопросам. Последний раз Дэвид давал о себе знать за три недели до смерти. Написал довольно загадочное письмо: «Очень доволен новым альбомом и очень доволен долей, которая выпала мне в этой жизни. О чем еще просить?» Я был озадачен.
Да, звучит, как прощальное письмо.
Да. Тогда я не понимал, конечно, что происходит. Дэвид спросил, как я, все ли хорошо в семье. Обычно на такие вопросы не принято отвечать, это ведь просто проявление вежливости. Но я почему-то не смог промолчать и написал ему все, как есть: тогда у BBC были проблемы, и я не знал, сохраню ли свою работу. Боуи очень быстро ответил, что если бы у людей в BBC есть хоть немного ума, то они никогда даже не осмелятся меня увольнять. Представляете? Вот этот великий человек, будучи уже серьезно больным, за три недели до смерти находит время, чтобы написать мне что-то приободряющее. Ну а скоро появились эти ужасные новости, и я, конечно, был ими очень подавлен. Прошло очень много времени прежде, чем я смог осознать, что Дэвида больше нет. А потом, когда в BBC предложили снять новый фильм о нем, то я согласился, но сразу сказал, что не хочу повторяться. Не хочу снимать о его величайших хитах — а вот о его последних работах было бы намного интереснее. Все стали крутить пальцем у виска — ведь видео, которые бы запечатлели последние годы жизни Боуи толком нет, если не считать его клипов. И я стал искать способ найти ключ к материалу даже в условиях его дефицита.
Что стало этим ключом?
Вообще, я понял, что есть один элемент привычного, распространенного образа Боуи, который меня очень смущает — и который довольно сильно раздражал самого Дэвида. О нем постоянно писали, как о хамелеоне, который постоянно меняется в зависимости от духа времени. Я же абсолютно убежден, что это не так. Хотя бы потому, что сам Дэвид однажды в ответ на вопрос об этих словах сказал: «Это всего лишь журналистская лень, глупый штамп. Хамелеон меняется, чтобы адаптироваться под перемены окружающей среды. Я же всегда стремился делать наоборот». Он же никогда не изменял себе — это его музыка и стиль менялись, следуя за его интересами и любопытством.
Что это знание помогло вам понять?
В этом свете совсем иначе для меня раскрылись два его последних альбома. Первый из них кажется по-своему ретроспективным. Будь The Next Day последней пластинкой, которую бы он записал, все бы говорили что-то вроде: «Он оглядывается назад и подводит итоги своей жизни». Blackstar, напротив, устремлен в будущее. Но оба этих альбома посвящены одним темам: превратностям славы, смерти, тому, что значит, быть человеком. Это понимание подсказало мне, как быть. Я понял, что они могут быть своеобразным трамплином, чтобы заглянуть в прошлое Боуи. Так мы догадались, как использовать архивные видео и съемки для иллюстрации Боуи в 2010-х — и фильм удалось построить на этом приеме, отталкиваясь от представления о том, чего он хотел добиться в молодости, и того, к чему пришел в итоге.
Боуи ведь не переставал следить за пульсом современного мира. Например, говорил, что работал над Blackstar, вдохновляясь Кендриком Ламаром. Как думаете, что руководило им, почему он всегда стремился уловить дух времени?
Знаете, в нашей переписке с ним хватало удивительного. Он писал мне о Губке Бобе Квадратные штаны (что приводило в восторг моего сына) или об английском женском футболе, о художнице Трэйси Эмин или о выдающихся ученых. В этом мире, казалось, не было ничего, что не было бы ему интересно. Он буквально пожирал культуру, все вокруг — политику, искусство, музыку. А в эти последние годы жизни он, в сущности, почти все свое время что-то читал или смотрел, ходил на выставки. Жадно впитывал все, что его интересовало. Так что да, конечно, Кендрик Ламар вдохновлял его. Но если задуматься, Боуи всегда был таким. Влюблялся в нойз или краутрок, соул или техно, впитывал, пропускал через себя, а потом делал своим.
При этом два его последних альбома кажутся одними из самых амбициозных его работ.
Абсолютно. Вот что интересно: когда он приступал к работе над The New Day, то подключил к ней всех тех людей, с которыми записывался раньше, собрал вместе всю свою старую банду. Это был первый его альбом за десять лет, так что, возможно, он чувствовал себя не очень уверенно, испытывал потребность в поддержке, костылях, которыми и выступили его старые друзья и коллеги. Когда же дошло до Blackstar, то прежняя уверенность уже вернулась, и он отбросил эти костыли. Позвал абсолютно новых людей, придумал совершенно новый для себя звук и записал некоторые из своих самых лучших и интересных песен. Есть ли еще хотя бы один художник, артист, про которого можно было бы сказать, что на излете карьеры он создавал свои лучшие вещи? Ни Боб Дилан, ни Элтон Джон, ни Брюс Спрингстин — никто не подходит. Единственный, кто приходит мне на ум, это Рембрандт.
«Последние пять лет Дэвида Боуи», среди прочего, показывают, с помощью воспоминаний коллег и друзей, каким прекрасным, очень особенным чувством юмора обладал Боуи. Вам самому удавалось стать свидетелем его остроумия?
Да, у него было шикарное чувство юмора. Некоторые из писем, которые он мне писал, были до истерики смешными. Он не только старался избегать чрезмерной серьезности, но и очень забавно, мило подтрунивал над проявлениями этой звериной суровости в окружающих. Когда мы с ним однажды должны были увидеться вживую, перед этим я страшно нервничал. Он же был моим кумиром с подросткового возраста! А что, если бы он оказался со мной строг? Или всем своим видом стал показывать, что я ему не нравлюсь? Но он был очень смешным, приятным и, что важнее всего, невероятно нормальным. Боуи был одним из самых приземленных, обычных людей, что я в принципе встречал. И это притом, что большинство людей представляет себе его невероятным фриком и эксцентриком — помня о том, какие образы он примерял на себя за свою карьеру. Ну то есть все и правда думают, что он из тех, кто словно свалился с Луны, натуральный Зигги Стардаст. Но он-то был абсолютно обычным парнем. А эти сценические образы были нужны ему, чтобы расширить действие музыки, подчеркнуть его — и они были сконструированы, продуманы от и до. И, конечно, не имели отношения к нему самому. Это, среди прочего, одна из ключевых мыслей, которую я хотел передать в фильме.