На рубеже XIX и XX веков американская пресса изменилась: читатели стали подмечать, что в газетах появляется все больше ложной и недостоверной информации. Примерно в то же время в медицинском и юридическом сообществе начали обсуждать феномен «патологического лжеца» — человека, врущего без причины и злого намерения. О том, как связаны эти явления, рассказал историк Джастин Кларк (Justin T. Clark) в статье, опубликованной в журнале American Journalism.
В конце XIX века в массовом сознании американцев появился новый тип лгуна. Его описал в своем рассказе «Лжец» Генри Джеймс. Полковник Кападозе в его произведении искажал факты безо всякой на то причины. «Он лжет о том, какое сейчас время суток, перевирает имя своего шляпника, — описывал полковника его знакомый. — Есть такие люди». Однако Кападозе не был аморальным человеком — его состояние было скорее психическим заболеванием, «естественной особенностью, как хромота или заикание». Она «приходила и уходила, как жар».
Когда Джеймс писал свой рассказ, это предполагаемое заболевание не имело названия, однако через год американский психолог Стенли Холл (Stanley Hall) предположил существование болезни под название «псевдомания». Человек, якобы страдающий ей, испытывал бесконтрольные позывы солгать. На другой стороне океана швейцарский врач Антон Дельбрюк (Anton Delbrück) выявил существование синдрома pseudologia phantastica, предполагающего такое же поведение. Вскоре у заболевания появилось множество определений: мифомания, психопатическая ложь, болезненная склонность к вранью и самый популярный — патологическая ложь. К 1920-м годам этому диагнозу было посвящено множество научных работ, и он был признан юристами, соцработниками, журналистами и публикой.
Вредоносный и изобретательный обман всегда занимал разум человека викторианской эпохи. Однако новый тип лжеца отличался тем, что его ложь была абсолютно бесцельна. Кроме того, как отмечалось в одной научной работе, такая патология встречалась не чаще чем у одного человека на сотню. Почему же тогда эта проблема получила такую популярность? Почему мотивы (или их отсутствие) лжеца потребовали психологической интерпретации?
Дело в том, что нормы журналистики и публичного дискурса начали меняться. Большую часть XIX века средний класс США был уверен, что «правда всегда обнаружится». Однако вера в этот принцип постепенно угасла, поскольку на рубеже веков американская пресса начала активно публиковать дезинформацию — осознанно или неосознанно. Публика стала не только задаваться вопросом о том, насколько правдива представленная ей информация, но и задумываться, зачем то или иное издание опубликовало откровенную ложь. Одним из популярных объяснений этого феномена был синдром патологического лжеца.
Ключевым достоинством американского буржуа первой половины XIX века являлась честность, причем воспринимаемая не только как четкая приверженность фактам, но и как моральная основа личности. До начала Гражданской войны в США люди даже и не думали о том, что ложь может быть непроизвольной, без определенного мотива. Лжец воспринимался как однозначный злодей, действия которого были обусловлены желанием причинить вред обществу или конкретным его представителям — в том числе и во время судебных разбирательств.
Пресса того времени старалась не нарушать общественный консенсус, проверять заявления источников и не публиковать обвинения в чей-либо адрес, если они не представляли никакой ценности для кого-то, кроме обвиняющей стороны. Все изменилось в последнюю треть века.
Нельзя сказать, что это произошло в одночасье. В 1868 году газета New York Tribune опубликовала статью под названием «Губернатор Сеймур — лжец», содержавшую спорные обвинения. Другие СМИ поспешили с ответом, назвав редактора, опубликовавшего ее, позором своего издания, ведь называть кого-то лжецом в прессе не по-джентльменски! Но это была только одна из первых ласточек. В последние десятилетия XIX века пресса стала не только публиковать обвинения, но и быть их источником.
В период между 1870 и 1900 годами число газет, продаваемых в день, возросло в шесть раз. Повинуясь запросу рынка, СМИ стали соревноваться друг с другом в остроте языка. В 1884 году издатель газеты New York World Джозеф Пулитцер, родоначальник «желтой прессы», был фигурантом 21 судебного процесса о клевете.
Забавно, но чем больше американская пресса публиковала откровенную ложь, тем больше она выказывала (поначалу очень осторожно) симпатию к самим лжецам. Автор статьи «Ложь как наука», которая вышла в 1869 году в популярном журнале Every Saturday, делал провокационное заявление о том, что «белую ложь» можно назвать враньем только согласно субъективному суждению. «Человек рожден лжецом, — объяснял он. — Ребенка необходимо учить говорить правду». Автор статьи предлагал читателю «таксономию лжи», согласно которой молчание, какой-либо жест или даже по сути правдивое высказывание может быть использовано для искажения фактов с точки зрения того или иного человека.
В журнале Appleton’s Journal вышел ответный материал «О происхождении лжецов», в котором утверждалось, что «говорить правду — естественное свойство детей, а ложь — приобретенное». С годами, по мере того как пресса стала выдавать все больше ложной информации, это утверждение выглядело все более сомнительным.
Ежедневные издания того времени охотно публиковали эксклюзивные интервью и сенсационные новости, которые помогали им привлекать новых читателей. Кроме того, эти СМИ, в отличие от своих предшественников, уже не просто критиковали стандарты своих конкурентов и публичных политиков, а напрямую обвиняли друг друга во лжи.
Такие издания, как New York World Джозефа Пулитцера и New York Journal Уильяма Рэндольфа Херста, постоянно подавали друг на друга в суд по обвинениям в клевете. Учитывая огромное количество таких исков, судьи предпочитали не выносить вердикт в чью-либо пользу, что не лучшим образом сказывалось на публичном образе СМИ.
Доверие публики подрывало и открытое признание некоторыми изданиями своей жажды погони за сенсациями. Например, в 1888 году Херст писал: «Если сенсационный материал — правда, то, конечно, он лучше любой другой новости». Он признавал, что такой подход в конечном итоге приводит к уменьшению доверия читателей к прессе, но, несмотря на это, считал подобную стратегию ведения бизнеса успешной. Хотя Херст в открытую не признавался в том, что его издание иногда публикует фальшивки, издатель говорил и о спорности своего подхода к редакционной политике.
Жесткая конкуренция и жажда получения сенсационного контента вовсе не обязательно приводили в реальности к повышению объема ложного дискурса в СМИ. Но в глазах критиков дело обстояло именно так. В статье «Эпидемия преувеличения», опубликованной в газете New York Tribune, один из них писал: «Никакая из предлагаемых в наше время реформ не имеет такого большого значения, как та, что позволит бороться с мерзкой и добровольной тенденцией к искажению фактов». Другой автор подмечал, что «читатель газеты больше не верит ничему из описанного в ней, а репортер уже и не предполагает, что излагаемой им информации поверят».
В 1910-х годах количество газет существенно уменьшилось, мелкие издания покупали крупные, создавались медийные конгломераты. Это отразилось на формировании профессиональной этики — журналистские коллегии и общества объявили «фальсификацию новостей» маргинальным поведением отдельных небольших газет и журналов, а также нерадивых журналистов. Для того чтобы улучшить собственную репутацию, руководство изданий создавало специальные отделы проверки фактов, призванные выявлять недостоверную информацию и людей, распространяющих ее.
Ральф Пулитцер, сын и наследник Джозефа Пулитцера, во время своей речи в Школе журналистики Колумбийского университета приводил примеры распространения фальшивых новостей.
В частности, он рассказывал о репортере, который поехал делать интервью с женой человека, подозреваемого в убийстве, а в результате поговорил с другой женщиной, которая притворялась ей, и ничего не заметил. Вторая история была посвящена журналисту, который сначала приукрашивал события в своих материалах, а потом полностью придумывал их.
Он, однако, отмечал, что случаев, когда репортеры сами занимались изготовлением фальшивок, очень мало. Пулитцер утверждал, что в основном журналисты становились жертвой дезинформации благодаря использованию ненадежных источников. По его словам, «в стране существует не более 10 изданий, которые побуждают своих сотрудников выпускать утки».
Отвергая обвинения в распространении дезинформации, профессиональные репортеры и новостные агентства начали позиционировать себя в качестве «детекторов лжи». Издания предлагали читателям денежные вознаграждения за выявление лгунов и мистификаторов. Например, несколько газет того времени объявили награду за информацию о самозванце, который действовал под именем известного редактора и передал в СМИ историю о жестоком убийстве, которого не было.
Когда США вступили в Первую мировую войну, представители американской прессы объявили себя борцами с «военной ложью». «Война дает прирожденному лжецу богатые возможности, — предупреждала газета Saturday Evening Post. — СМИ получают гротескные сообщения о событиях сенсационного характера — точнее, они были бы такими, если бы произошли на самом деле».
* * *
Такая политика СМИ повлияла на медицинский и юридический дискурс в отношении феномена «патологической лжи». В первые годы XX века некоторые психиатры высказывали предположение о том, что в журналистику идут люди, страдающие pseudologia phantastica. Через 10 лет, когда в большинстве изданий появился протокол проверки фактов и достоверности информации, их заявления уже казались наивными и даже смешными.
К 1920-м годам общество и специалисты пришли к консенсусу, согласно которому ложь не являлась патологией или свидетельством порочной натуры ее распространителя, а была непреднамеренным и неизбежным явлением. Возникновение уток в прессе перестали приписывать злой воле редакторов и репортеров. Стало понятно, что человечество в целом и пресса в частности нуждаются не в «новой морали», которая положит конец лжи, а во вдумчивом подходе к проверке источников информации и их мотивов. Единственным положительным последствием широкого обсуждения феномена «патологической лжи» стала реформа в СМИ, которая, несомненно, была очень нужна на рубеже веков.