«Мы должны сложить миф нового времени, — говорит режиссер-постановщик спектакля Александр Титель. — И сказка Островского, и опера Римского-Корсакова были скомпрометированы многолетними "злоупотреблениями" по отношению к Деду Морозу и Снегурочке, которые использовались в качестве детских радостей под Новый год. У многих поколений сформировалось именно такое, детски-веселое, представление об этих персонажах. Между тем, у Островского и Римского-Корсакова они совсем не такие. Так что наша "Снегурочка" будет достаточно непривычной».
Да уж, некоторые агрессивные посетители Большого театра, недовольные спектаклем, на глазах автора этих строк заставляли отдуваться ни в чем не повинных билетерш и гардеробщиц. С возмущением восклицая, что им вместо привычного подсунули нечто. Между тем как на сайте Большого театра черным по белому написано, как выглядит постановка. И в век компьютерных технологий легко узнать, на что ты покупаешь билет.
Тителя, как и Дмитрия Чернякова в недавней его парижской «Снегурочке», мало занимает славянская обрядность сама по себе. Все эти реконструкции язычества, с лаптями и гуслями, без которых эту историю многие не могут представить. Важней снять налет сусального идеализма. И превратить волшебных персонажей в несовершенных людей, когда нет противопоставлений мира реального и мира сказочного. «Фольклорная» музыка Римского-Корсакова, как ни странно на первый взгляд, этому ракурсу не помеха. Именно от ее величаво-игровых импульсов танцует режиссерская мысль, даже если эта мысль лишена благостности, полна философической горечи и, на поверхностный взгляд, «перпендикулярна» партитуре. При этом две «Снегурочки» совершенно не похожи. Черняков, который увел коллизию в рамки ролевых игр в язычество, от идеализма вообще избавляется, тем более от идеализма почвенного. У него почти все, кроме Снегурочки, — скоты, и все кончается страшно. Титель, наоборот, уверен: «Чтобы заново получить свежесть восприятия и при этом рассказать про любовь и нежность, больше всего подходит экстремальная ситуация. Нежность и наивность нужно заново создавать в суровых условиях».
У композитора явлена мощь природы, в задумке Тителя — тоже. Ведь солнце-Ярило никому не светит — что лубочным славянам в «разлюли-сказочке», что обитателям мира вечной мерзлоты. Хоть в золотом веке человечества, хоть при его закате. В антиутопии, созданной по реплике из оперы («угрюмая страна беспечного народа») превалирует та же зависимость от природных сил.
Когда входишь в зрительный зал, первое, что видишь, — белейшие портал и занавес сцены. Смысл этого станет понятен, когда занавес поднимется, и публика, слушая вступление про зимнюю оцепенелость, с гобоем и английским рожком, разглядит пейзаж после битвы. Песня Леля «Земляничка-ягодка» прозвучит издевательски в стране, засыпанной вечным снегом (сценограф — Владимир Арефьев). А «восточные» песнопения Весны (Елена Манистина пела и в парижской «Снегурочке») — несбыточная мечта о тепле. Ну, раз «в сердцах людей заметил я остуду», как поет царь Берендей, почему бы не быть адекватной остуде в природе? Зима здесь овеществилась в вечности. Ни лета, ни солнца много лет. Ядерная зима? Постапокалипсис? Экологическая катастрофа? Никто не знает. Но жизнь нужно начинать сначала.
На сцене — ржавые вагоны (дворец Берендея), развалины домов, бетонные остовы построек, балки, металлические бочки. Горка, с которой катаются на санках. Шарфы, вязаные шапки, пуховики и телогрейки, а сверху еще и одеяла, в которых спасаются от мороза. Кипяток из железных кружек. Национальное безжалостно изгнано. При этом положенные по либретто языческо-монархические реплики персонажи антиутопии проговаривают истово и с верой. Они думают, что «имитация обрядов в новых условиях» поможет. Такая вот подразумеваемая ролевая игра... Гимн утерянной нормальности. Тоска по раю в тепле. Жизнь как мистификация. Так же, как они поют о несуществующих в этом мире соловьях и походах в лес за ягодами. Но эта игра — не от балованной избыточности, как у Чернякова, а от острой нехватки всего. Игнорирование жуткой реальности и ее приукрашивание — способ не сойти с ума. Поют, надо сказать, многие неплохо или совсем хорошо. Например, Берендей (Алексей Неклюдов), который здесь молод, не имеет бороды и глотает какие-то таблетки. (Не всех, правда, слышно из глубины сцены.)
Проблема спектакля не в том, что сюжетом вот так распорядились. Титель не сумел, к сожалению, решить им же поставленные задачи. Ядерная зима проходит фоновым бетонным лесом. Нет никаких почти изменений в традиционной ментальности героев, отчего мерзлота становится декоративным элементом, не более. Персонажи фактически ведут себя так, как если бы они ходили в лаптях и сарафанах. Хор (с высоким качеством пения) не знает толком, что ему делать после того, как народ переместился — и не раз — слева направо и справа налево. Детали актерского поведения (кроме, пожалуй, Снегурочки у Ольги Семенищевой) разработаны мало. Диалог бродяги-Мороза и опекунши малых детей Весны, например, не поставлен. Зато Мизгирь (Максим Аниськин), «торговый гость из царского посада», приносит консервы в рюкзаке. А если народу покататься — энный раз — в снегу или залезть на очередную балку, появляется оживление на сцене.
Опера эта такова, что после премьеры композитора обвинили в чрезмерном цитировании народных песен, не подозревая, что многое из услышанного — авторская стилизация. Дирижер Туган Сохиев сделал несколько купюр в партитуре, объяснив, что, по его мнению, музыка прекрасная, но драматургия у композитора хромает и есть риск длиннот. Правда, это не спасло постановку от вялости, и не факт, что, к примеру, утраченное шествие Берендея или трио Купавы (Мария Лобанова), Леля (Анна Бондаревская) и Снегурочки сильно помешали бы. Формально к оркестру не придерешься. Все ловко пригнано, все изящно. Но тембрового «сока», оркестровых красок ощутимо не хватает. Даже Леший (четыре валторны и тарелки) как-то музыкально безлик.
Титель подчеркивает максимализм Снегурочки, которая не признает компромиссов. Ей нужна Любовь навсегда. К тому же, по словам дирижера, она вообще «дикарка, грубая и невоспитанная, это есть в партитуре, нужно просто сломать стереотипы». Ну, то есть в далеком лесном тереме, где отец-Мороз прятал дочь, некому было воспитать. Зато в мире, где все поголовно мерзнут, Снегурочка бродит в короткой рубашонке. Ей не холодно, этой девочке изо льда. Правда, рука перебинтована, и от картины к картине — все больше. Все-таки начинает замерзать? Инициировать в деве любовь у Тителя сможет самодельная баня, распаренные посетительницы которой во главе с Весной, уложив героиню на землю, опрыскивают и охаживают ее чем-то косметически-парфюмерным. После чего она встает и поет «О мама, мама, что теперь со мною».
Единственно, что непонятно, отчего девочка растаяла, коли она не сказочное существо, а человек? Не от стадионных же прожекторов в два ряда, которые вывозят в финале на сцену? И как погиб Мизгирь, который здесь просто уходит в толпу? А также отчего в режиссерских объяснениях Берендей назван «интеллигентом», если он равнодушно споет «Снегурочки печальная кончина и страшная погибель Мизгиря тревожить нас не могут»? Невозможно же истинному интеллигенту до такой степени увлечься ролевой игрой?
А больше всего публику занимал вопрос, отчего Берендей одноглазый. Версий выдвигалось несколько. Но истина пока сокрыта — за словами каватины царя «Полна чудес могучая природа».