Один из тех немногих, точнее, последних, кто не просто помнит войну, но участвовал в ней с первых дней, писатель, чье формирование и творческая зрелость пришлись на советскую эпоху, хрестоматийный, заслуженный и многажды награжденный автор, удостоенный премий и собраний сочинений. Классик, иными словами.
Сегодня, глядя на обширный корпус созданных им текстов, кажется важным не столько разговор о художественных достоинствах или, напротив, недостатках Даниила Гранина, сколько другое. Гранин, вне всяких сомнений, писатель советской парадигмы, советской ментальности, но в отличие от очень многих, он был автором развивавшимся. Он не останавливался, и в этом смысле его тексты — свидетельство его становления, в большей степени человеческого, нежели художественного — хотя как строго отличить одно от другого?
Для каждого, наверное, есть свои знаковые гранинские тексты, но некоторые из них уже отобраны временем. Из написанных в 50-60-е годы произведений: «Искатели», «После свадьбы», «Иду на грозу». Наверное, не случайно именно последнее стало столь популярным и даже вошло в советскую школьную программу. Позитивный романтизм и пафос делания, ощущение возможности перестроить мир — едва ли не главное здесь (несмотря на явную скованность советскими идеологическими рамками).
Вещи эти уже десятилетие спустя читались с известной долей скептицизма. Но к тому времени и сам Гранин двинулся дальше. Страшный опыт войны требовал осмысления, и результатом этого осмысления стала написанная с Алесем Адамовичем «Блокадная книга». И здесь, конечно, если сравнивать «Блокадную книгу», скажем, с «Записками блокадного человека» Лидии Яковлевны Гинзбург, чувствуется скованность, страх сказать всю правду, может быть, неосознанный, подсознательный, — но зато нет и казенного официоза «Блокады» Александра Чаковского.
Написанный в 1987 году «Зубр» (о судьбе биолога Николая Владимировича Тимофеева-Ресовского) стал еще одним знаковым текстом, попыткой осознания значимости «досоветского», утраченной, реликтовой, заповедной культуры, и, если угодно, еще одним шагом внутреннего освобождения, обретением другого зрения. Вот это другое, отстраненное, приближенное к жесткой объективности восприятие истории и своего участия в истории (в войне в первую очередь) стало главным в одном из последних произведений Гранина, автобиографическом романе «Мой лейтенант».
Впрочем, если говорить о подведении итогов, о точке, к которой пришел Гранин, нужно назвать еще один текст — эссе «Страх», остающееся более чем актуальным и сегодня: «Россияне жили в условиях повышенного страха уже больше 70 лет. Одни страхи сменялись другими, все более массовыми, грозными. Родители передавали их детям, дети — своим детям. Войны, революции, репрессии — три эти главных страха сопровождали жизнь людей, выводили из строя самых активных, талантливых, шла селекция, отрицательная селекция, сохранялись посредственности, робкие, покорные.
Дети, окруженные запретами, ложью, становились неуверенными в себе, у них атрофировались многие желания.
Чтобы восстановить генетически здоровое полноценное общество, с нормой талантливых, энергичных людей, требуется снизить уровень страхов, уменьшать их в течение хотя бы нескольких десятилетий, то есть самое меньшее два поколения должны прожить спокойно, в правовом режиме демократического государства».