В прокате — «Планета обезьян: Война», девятая и лучшая картина во франшизе о приматах, преодолевших эволюционный разрыв с человечеством. Кроме того: черная комедия, от которой отказался собственный режиссер, а также абсурдистский срез испанского общества, осмысляющего себя в свете апокалипсиса.
Дарвиновская теория верна, даже если социальный детерминизм сменил плоскость — это человечество, все разом, стремительно приближает само себя к вымиранию, а цивилизация совершивших прорыв в развитии обезьян не без боли взирает на эту коллизию, не зная пользоваться ли плодами чужого оскотинивания. Коба, получается, был прав. Конечно, «Планета обезьян: Война» — вовсе не образец сталинизма в мегаломаниакальном мире голливудского блокбастера. Кобой звали ощетинившегося на род людской после трудного детства в лаборатории, плохого шимпанзе из предыдущего фильма франшизы — иллюзий на счет человечества он не испытывал, а когда вождь обезьяньего эволюционного чуда Цезарь (Энди Серкис) этот пессимизм не разделил, поднял вооруженное восстание. «Война», впрочем, расписывается в правоте покойного узурпатора. Человечество здесь выродилось до фашиствующей секты с демоническим Полковником (Вуди Харрельсон) во главе, а еще оно стремительно теряет дар речи — так что выбор, стоящий перед Цезарем и его племенем, более-менее сводится к вопросу, втоптать ли в пыль слабеющего врага.
Финал современной трилогии о «Планете обезьян» может смело считаться лучшим фильмом во всей, включая классическую пенталогию, франшизе — и дело даже не только в совершенстве технологий, задействованных здесь для передачи человеческих эмоций на волосатых обезьяньих мордах куда более эффектно, чем, например, в бесконечных потасовках остальных современных блокбастеров. Энди Серкис под слоем обезьяньего «цифрового грима» выдает такой же грандиозный перформанс в роли Цезаря, что и в предыдущих двух сериях. А режиссер Мэтт Ривз, повысивший ставки и градус пафоса в прошлом фильме, здесь и вовсе выводит из своего лексикона слово «ирония», и это редкий случай, когда такой подход работает: настолько внятно свои идеи выражает это кино, настолько глобальны эти идеи в принципе, настолько достаточен ресурс абсурда в самой идее проиллюстрировать мысли о рождении и смерти цивилизаций на базе смехотворного сай-фай-концепта полувековой давности. Пойди с Ривзом поспорь: человечество обречено, а идеальный фильм со словом «Война» в названии должен изобразить конфликт внутренний, обернуться тюремной драмой, в которой тюрьма натуральная рифмуется с тюрьмой сознания. Наконец, самое главное — смотреть на обезьян, чтобы понять что-то о себе самом, так же полезно, как и во времена известной басни Крылова или, например, «Этюда шимпанзе» Фрэнсиса Бэкона.
В оригинале название новой работы Алекса де ла Иглесиа, несколько недооцененного испанского абсурдиста, ограничивается местом действия — «Бар», но русское, отсылающее к аргентинскому хиту двухлетней давности, подходит фильму даже лучше. Это и в самом деле дикая история. Утро в мадридском баре «Ампаро» быстро приобретает неповседневный оборот — только что вышедшему на улицу посетителю прилетает пуля в голову. Следующую получает единственный в заведении самаритянин, поспешивший на помощь. Оставшиеся внутри — включая наградную девицу (Бланка Суарес), хипстера-рекламщика (Марио Касас), хозяйку заведения (Тереле Павес) и бомжа-алармиста (Хайме Ордонес) — выбраться наружу не рискуют и постепенно переходят от теории о стрелке-одиночке к почти апокалиптической паранойе. А потом оказываются по уши в дерьме уже буквально.
«Дикую историю» не особенно хорошо приняли на Берлинале, где ее показывали вне конкурса — но кажется, только в силу особенностей оптики фестивального кинопросмотра. К языку Де ла Иглесиа, который строится по большей части на уничижительных средних планах (как, к слову, работает и Дэвид О. Расселл), требуется привыкание — готовность принять тот факт, что колорит и спесь с персонажей будут слетать даже быстрее, чем поспеют острые повороты сюжета. Де ла Иглесиа дает резкий, грубый срез общества в чрезвычайной ситуации — и кризис мгновенно оборачивается фарсом. Неважно, кто выживет и выживет ли, если виновны в убогости современного мира все до одного.
Жила-была девочка Лиза (Светлана Устинова), работала ведущей на ТВ и тосковала по мечтам юности о карьере в ММА, да и по самому ощущению юности. Застала бойфренда с другой, напилась белого под «Розового фламинго», укатила есть шаурму (совсем грешна — после 18:00!) в подмосковные Электроугли — да там, что называется, и попала. Сначала — в местную ментовку, затем и вовсе — под лишенный тормозного рычага каток с именем Наташа (Аня Чиповская), духовым пистолетом в руке и кассой ближайшей конторы микрокредитования в сумке. Вывести свою жизнь из-под Наташиного напора окажется настолько непросто, что преображаться от этой встречи двух длинноногих одиночеств начнет не только сама Лиза, но и персонажи второстепенные, вроде чувствительного милиционера (Евгений Цыганов), который криминальную парочку должен, по идее, разыскивать.
Вообще, криминальная комедия в российских условиях — особенно в руках одаренного, слышащего язык автора (каким Роман Волобуев, безусловно, является) — всегда немного притча. И герои «Блокбастера» не только проводят время за карикатурным делом о трех коллекторских миллионах или за легким сатирическим осмеянием московской жизни (и особенно ТВ в лице обкокаиненного персонажа Михаила Ефремова), но и регулярно выдают сентенции, которые сделали бы честь и куда более амбициозному кино. «Ночь, Россия, страшно», «Чужое сочувствие как сладкое: все время хочешь еще, и жопа растет», «Следствие установило, что ты дура» и так далее — пролетая на Лизином джипе по ночному шоссе русского мира, кажется, все они чудесным образом успевают узнать об этом мире что-то важное, что немедленно спешит сорваться с языка афоризмом, горьким и смешным.
Впрочем, такая готовность метко отшутиться сигнализирует в «Блокбастере» об остроумии не столько персонажей, право на эти бойкие обобщения не вполне заслуживших, сколько автора — причем остроумии довольно вымученном. Почему остроты фильма производят именно такой эффект, более-менее ясно: по пути в прокат фильм лишился примерно 15 минут монтажа (как и фамилии взбунтовавшегося против продюсеров Волобуева) — а значит, и порядка сцен, ритмического рисунка, смыслового фона, внутренних рифм. В отрыве от авторского видения остается лишь дерзкая, складная, но, прямо скажем, поверхностная комедия о прямой колее русской жизни и кривой душе, в нее попавшей; толковая, но пустышка.