В сентябре в Пушкинском музее открывается выставка «Октябрь» китайского художника Цая Гоцяна. Наибольшую славу ему принесли пиротехнические работы: необычные фейерверки, горящая «Лестница в небо» и огненное расширение Великой Китайской стены на 10 километров. Московских зрителей ждет живопись, созданная с помощью пороховых взрывов и масштабные инсталляции. «Лента.ру» поговорила с Гоцяном о пиротехнике, русских березках и революции.
Пороховые взрывы, на которых строится большинство ваших работ, — это символ разрушения или созидания?
Прежде всего нужно вернуться к истории зарождения пороха — это было более тысячи лет тому назад. Изначально слово «порох» означает «огненное лекарство». Китайцы пытались найти средство от всех болезней, в том числе от смерти, во время экспериментов случайно что-то взорвалось, и изобрели порох.
В войнах его стали применять уже позднее. Поэтому конкретно в моем творчестве порох символизирует скорее лекарство и излечение от невидимых болезней. Но есть такая китайская поговорка: каждое лекарство на одну треть ядовито. Об этом тоже важно помнить.
В Москве вы покажете процесс создания нескольких пороховых картин. Смогут ли поучаствовать в этом действе зрители?
Мы сейчас согласовываем это с органами безопасности. Многое зависит от самого музея. Скоро мы узнаем, сколько зрителей разрешается впустить в помещение.
Конечно, я хочу, чтобы их было побольше. Особенно приглашаем журналистов, ведь тогда вы сможете представить мой проект более широкой аудитории.
Насколько сложно вам бывает согласовать с властями наиболее масштабные пиротехнические акции, такие как «Великая Китайская стена» и «Лестница в небо»?
В каждой стране свое законодательство, получить разрешение порой довольно нелегко. Обычно мы прибегаем к помощи организаторов конкретного мероприятия, в России, например, за это отвечает Пушкинский музей. Мы проводим переговоры с теми, кто отвечает за безопасность, предоставляем наши прошлые проекты и оценку их безопасности в соответствующие органы. Там изучают, что нового добавилось на этот раз, и оценивают, насколько это безопасно.
Если говорить о тех, кто отвечает за безопасность, — то все они же тоже были мальчиками, наверняка увлекались пиротехникой, и поэтому с ними подчас просто найти общий язык (смеется). Главное — показать, что риска никакого нет.
Участие зрителей в создании работ — это художественный элемент или скорее побочный эффект? Насколько для вас важен интерактив?
Конечно, интерактив — это часть самого произведения. Я сравниваю себя с зерном, которое попадает в новую почву и сливается с этой средой, со страной, где, допустим, проводится выставка, впитывает полезные вещества. Для меня каждый человек, приходящий на пиротехнические шоу и участвующий в них, — носитель собственной культуры, и я таким образом сливаюсь со страной целиком, погружаюсь в культуру.
На выставке в Москве будут надписи на русском языке — и безусловно, чтобы грамотно их составить, чтобы это выглядело достойно, мне нужны русские помощники. И меня очень радует такое взаимодействие, интерактивная форма работы.
Для инсталляции «Осень», которую сейчас монтируют перед входом в Пушкинский музей, был организован сбор детских колясок и колыбелей. Насколько отзывчивы в этом плане оказались москвичи?
Да, насчет отзывчивости: все, кто принес, — очень отзывчивы и очень активно приняли в этом участие. И мы надеемся, что до открытия выставки еще больше людей успеют поучаствовать в ней.
Вы говорили, что вы как зерно в почве определенной страны. Поэтому из колыбелей в Москве будут расти именно березы, которые считаются символом России? Насколько вам важно добавлять национальные элементы в свое искусство в зависимости от места, где вы делаете выставку?
Да, использование местной культуры всегда намеренно. Это нужно, чтобы язык произведения был понятен местным зрителям и чтобы в этом синтезе образовалось что-то новое. В этом году я также планирую сделать выставку в Филадельфии (там мы сотрудничаем с Association of Public Art) и в Мадриде, в музее «Прадо». И соответственно, у нас уже идет активное взаимодействие с местными художниками, мастерами.
Вы часто путешествуете, несколько раз переезжали с одного конца мира в другой и при этом все время подчеркиваете важность локальных особенностей. Вы глобалист или придерживаетесь антиглобалистической точки зрения — и мыслите ли вы вообще такими категориями?
Помимо зерна, я еще сравниваю себя с кочевником, который путешествует по разным странам и везде несет частичку той культуры, в которой я изначально воспитывался и родился. И конечно, как кочевник я бы наверное сказал, что придерживаюсь некого духа глобализма в собственном понимании и реализую его в своем творчестве.
Но тут нужно отметить, что в моем субъективном понимании глобализм — это в первую очередь уважение к разным культурам и интерес, желание познать их.
Одна из наиболее значимых ваших работ — «Лестница в небо» — была создана в деревне вашей бабушки. Это попытка вернуться к истокам?
Для меня очень значимо, что локализация данного произведения искусства — именно в деревне моей бабушки, поскольку бабушке в тот момент было уже 100 лет, и я очень переживал. Я создаю работы по всему миру, но моя бабушка не может путешествовать и видеть мои проекты вживую, а я хотел, чтобы она их увидела до того, как покинет этот мир.
До этого в течение 21 года я трижды пытался осуществить задуманное, но не удавалось. Где-то из-за сложных погодных условий, где-то мы не могли своевременно получить разрешение от государственных органов, а где-то вообще надо было собрать поименно подписи всех местных жителей — у нас на это просто не было времени.
И когда я решил сделать это в родной деревне моей бабушки, тут вещи фактически обрели художественное значение, поскольку в этой местности особая память, понимание и знание законов природы настолько сильны, что мы могли предсказать погоду. Мы знали, в каком часу после трехдневной бури точно будет штиль, идеальная погода — все рыбаки в курсе этого.
А еще мы сохранили все в секрете от правительства — местные жители меня поддержали, и нам удалось все скрыть. И мы все сами провели без какого-либо разрешения. И все получилось. Мы попросили, чтобы в тот момент, когда все это происходило, никто не выходил в интернет, чтобы снаружи ничего не узнали. Вот настолько сплоченно проявили себя люди.
Выставка в Москве приурочена к 100-летию русской революции. Как вы сами относитесь к революции?
Говоря об общем историческом фоне, в моей памяти, для моего поколения, революция — близкое понятие, поскольку, например, в Китае была культурная революция. Но я ни в коем случае не хочу, так сказать, создать ложное впечатление, что как зарубежный художник я приехал в Россию, чтобы как-то со стороны обсуждать это событие. Я не хочу этого. Я хочу показать, что Октябрьская революция стала частью меня, конкретно для меня она символизирует нашу эпоху, те утопические мечтания, которые подпитывали стремления наших народов; и разрушение, и строительство, и все то прошлое, мое детство. Эта революция стала частью моего искусства.