28 сентября 1939 года, через месяц после заключения пакта Молотова — Риббентропа, Советский Союз и Германия подписали договор о дружбе и границе. Неожиданное потепление отношений с недавно враждебной нацистской Германией у многих граждан СССР вызвало недоумение и растерянность. Как предвоенная советская пропаганда объясняла населению внезапные повороты во внешней политике Сталина? Почему она отрицательно повлияла на настроения советских людей перед Великой Отечественной войной? Зачем Сталин лично цензурировал советскую прессу? Обо всем этом «Ленте.ру» рассказал аспирант кафедры русской истории РГПУ им. А.И. Герцена Михаил Тягур.
Насколько сильно советская власть в предвоенное время контролировала печать и весь пропагандистский аппарат?
Конечно, власть тщательно следила за этой сферой. В печати была предварительная цензура, которую еще больше ужесточили с началом Второй мировой войны. В октябре 1939 года постановлением Совнаркома все центральные газеты были дополнительно подчинены отделу печати наркомата иностранных дел, их обязали согласовывать все публикации по международным темам. Много внимания уделял пропаганде и сам Сталин. Иногда он собственноручно редактировал статьи «Правды» и «Известий», сам составлял некоторые сообщения ТАСС.
Что было главным рупором советской пропаганды в дотелевизионную эпоху — печать, радио или искусство?
Партийно-государственное руководство использовало все возможные средства, включая театр, кино, литературу и радио. Но главными инструментами были печать и устная пропаганда. При этом иногда их содержание могло не совпадать.
Чем они отличались?
Приведу такой пример. В январе 1940 года редактор журнала «Коммунистический интернационал» Питер Виден (настоящее имя — Эрнст Фишер) прочел в Ленинграде лекцию о рабочем движении в Европе. Нам она интересна тем, как лектор говорил о пакте Молотова — Риббентропа и его последствиях. Он сразу сказал аудитории, что «немецкий империализм… остался немецким империализмом», то есть сохранил свою агрессивную сущность. Затем Виден стал рассуждать о раскладе сил в правящей верхушке Третьего рейха, где якобы сформировались две группировки. В одной, по его словам, сохранили желание напасть на СССР и хотели как можно скорее аннулировать договор о ненападении. А в другой (и к ней примыкал Гитлер) осторожничали, полагая, что Советский Союз слишком сильный противник, Германия еще не готова к войне с СССР.
По мнению лектора, договор о ненападении полезен для германских коммунистов. Теперь немецкие рабочие могли читать речи Молотова в газетах и даже вырезать из них фотографии Сталина (имелись в виду знаменитые снимки Сталина, Молотова и Риббентропа, сделанные во время и сразу после подписания пакта) и вешать их на стенах, не опасаясь гестапо. Виден убеждал аудиторию в том, что договор помогает немецким коммунистам вести агитационную работу внутри Германии.
Немецким коммунистам? В 1940 году, когда уже несколько лет их лидер Эрнст Тельман был в застенках?
Они, конечно, существовали, но сюжеты, рассказанные Виденом — явно сказочные. Вопрос в том, зачем он такое рассказывал. Договор с Гитлером вызвал у многих советских людей растерянность. Агитаторы и пропагандисты в своих отчетах докладывали, что им часто задавали вопросы: не обманет ли нас Гитлер, что теперь будет с немецким коммунистическим движением и Тельманом, как все это вообще согласуется с коммунистической идеологией. И Виден вместе с другими пропагандистами пытался объяснить пользу договора с позиций классовой борьбы и интересов международного коммунистического движения.
В этом была важная особенность устной пропаганды — она иногда претендовала на некоторую откровенность (точнее, изображала ее). Она пыталась ответить на сложные вопросы, которые не затрагивались в печати. Многое из того, о чем говорили с трибун в устных выступлениях, нельзя было обсуждать в советских газетах.
Почему нельзя?
Потому что центральную советскую прессу внимательно читали в иностранных посольствах, в том числе в германском. Дипломаты совершенно справедливо видели в ней рупор высшего партийного руководства и лично Сталина.
Устную пропаганду власть контролировала так же строго, как и прессу?
Там контроль был слабее. Лектор мог внезапно понести какую-то отсебятину. Например, в марте 1939 года в Пскове лекцию о международном положении в Европе прочел работник областного отдела народного образования Миронов. Он заявил, что из девяти членов германского правительства один является тайным антифашистом и агентом советской разведки. Гитлер, по его словам, чувствуя неустойчивость своего положения, перевел деньги в банки Англии и Норвегии, вообще собирается бежать из Германии. Он с трепетом слушал советское радио и внимательно следил за XVIII съездом ВКП(б), на котором, как он думает, могут объявить о начале похода на фашистскую Германию.
Аудитория, наверное, сильно удивилась?
Конечно. Причем на лекции присутствовало местное партийное начальство. Заведующий отделом пропаганды и агитации псковского горкома поинтересовался у Миронова, откуда у того такие сведения. Лектор без тени смущения ответил, что он лично общается с наркомом иностранных дел Литвиновым и его заместителем Потемкиным.
Среди устных пропагандистов были даже своеобразные авантюристы. В 1941 году «Правда» опубликовала статью об одном бывшем сотруднике Ленинградского областного лектория, который читал лекции на международные темы. В какой-то момент он просто бросил свою работу и начал колесить по стране. Приезжал в какой-нибудь провинциальный город, сообщал, что работает в Ленинграде, что он кандидат наук и доцент; говорил, что находится в командировке или отпуске и предлагал за определенную плату прочесть несколько лекций. Иногда брал аванс и уезжал, иногда все же выступал, забивая головы слушателей разными собственными домыслами о ситуации в Европе, «вплоть до даты, когда следует ожидать вступления той или иной державы в войну». Автор статьи указывал, что так «выглядит типичный гастролер, превративший пропагандистскую работу в легкий заработок, в халтуру». То есть речь шла о распространенном явлении.
Насколько эффективной была советская пропаганда? Как ее воспринимало население СССР?
За все население СССР трудно сказать, страна была очень разной. Многое зависело от возраста и социального статуса, от жизненного опыта. Например, молодежь была более склонна верить пропаганде, ведь ее обрабатывали с самого детства. В различных воспоминаниях, а также в интервью, которые собрал Артем Драбкин (для книг серии «Я дрался» и сайта «Я помню»), постоянно встречается мотив: я и мои сверстники искренне верили в мощь Красной армии и считали, что будущая война будет быстрой — на чужой земле и малой кровью; когда на СССР напали немцы, то многие боялись опоздать на войну.
А вот люди старшего поколения, пережившие Русско-японскую, Первую мировую и Гражданскую войны, зачастую скептически относились к шапкозакидательской риторике. Из сводок НКВД о настроениях населения можно узнать, что иногда пожилые люди проводили параллели между советской пропагандой и газетами времен Русско-японской войны, дескать, тогда тоже обещали, что мы быстро разгромим врагов, а потом все пошло иначе — так будет и сейчас. Настроения были очень разными. В сводках НКВД можно найти самый широкий спектр оценок: кто-то одобрял действия властей с позиций, совпадавших с официальной идеологией, а кто-то — с позиций явно антикоммунистических. Кто-то ругал руководителей государства, исходя из антисоветских установок, а кто-то — отталкиваясь от советских же лозунгов.
Но даже если советские люди и не верили официальной пропаганде, то с любопытством относились к ней, если она касалась международной политики. Во многих отчетах устных пропагандистов за 1939-1941 годы говорилось, что наибольший интерес населения вызывает именно международное положение и война в Европе. Даже платные лекции на эти темы неизменно собирали полные залы.
Как относились к своей деятельности сами работники идеологического фронта? Верили ли они в то, о чем писали и говорили?
Тяжело дать какие-то обобщающие оценки. Были искренне преданные советской власти пропагандисты, которые по-настоящему верили в коммунистические идеалы. Но хватало и немало беспринципных циников-приспособленцев. Известно, что некоторые сотрудники редакции газеты «Псковский колхозник», оказавшиеся в 1941 году в оккупации, пошли работать в немецкие пропагандистские органы, например, в коллаборационистское издание «За родину».
А как советская пропаганда влияла на распространение разных слухов?
Самым непосредственным образом. Во-первых, различия в содержании печатной и устной пропаганды сами по себе способствовали возникновению разных трактовок действий власти. Во-вторых, почвой для слухов мог стать дефицит официальной информации. Например, в первые две недели войны с Финляндией советская пресса подробно освещала ход боевых действий, давая понять, что они скоро победоносно завершатся. Но затем Красная армия уперлась в линию Маннергейма, и поток публикаций с фронта резко сократился. Если не считать отдельных опровержений иностранных публикаций, то остались скудные сводки, порой укладывавшиеся в две-три строчки.
В результате в Ленинграде наблюдался всплеск самых разных слухов. Говорили о финских укреплениях, о вредительстве высшего комсостава. Иногда распространялись просто фантастические сюжеты. Так, утверждали, что вся электроэнергия (в городе с ней были перебои) уходит на фронт, где при помощи каких-то механизмов советские войска копают туннель под Выборг. Люди искали альтернативные источники информации, даже слушали передачи финляндского радио на русском языке, причем иногда так поступали и военные. Историк Дмитрий Журавлев сообщает об одном старшем политруке железнодорожных войск, который организовывал для бойцов сеанс коллективного прослушивания такой финской передачи. Другой политрук, служивший на острове Гогланд, конспектировал эти передачи, а потом пересказывал их содержание командирам своей части.
Какую роль в советской пропаганде играл образ врага?
Для создания образа врага применялся так называемый классовый подход. Независимо от того, о каком именно государстве (Германия, Польша, Финляндия) шла речь, оно всегда было слабым из-за внутреннего раскола. Были угнетенные трудящиеся, готовые быстро перейти на сторону Советского Союза (если они еще не на его стороне, то стоит им услышать наших командиров и политруков, красноармейцев, как они сразу поймут, на чьей стороне правда, и займут революционную позицию). Им противопоставлялись угнетатели эксплуататоры — буржуазия, помещики, офицеры, фашисты.
Почему я сказал «так называемый»? Классовый подход может быть разным. Это может быть вполне серьезный и научный инструмент изучения общества (а ведь советская пропаганда претендовала на то, что распространяет научную картину мира). Но можно вместо реального общества с реальными классами, их настоящими положением и сознанием подсунуть абстрактную схему. Именно такую схему и предлагали пропагандисты. Неважно, какая на самом деле жизнь в стране потенциального врага, что рабочие и крестьяне этой страны знают о Советском Союзе — они всегда наши потенциальные союзники. Даже если они ничего не знают об СССР, то должны каким-то образом чувствовать, что обязаны быть на его стороне.
Как менялась риторика советской печати в 1936-1941 годах по отношению к нацистской Германии?
Советская пресса была враждебно настроена к Германии вплоть до подписания договора о ненападении. Даже в августе 1939 года в советской печати появлялись антифашистские материалы. Например, «Правда» 15 августа опубликовала фельетон «Словарь каннибалов» о немецко-польском разговорнике для солдат вермахта.
Но сразу же после заключения пакта Молотова — Риббентропа тон советской прессы резко поменялся. Газеты запестрели фразами о дружбе и сотрудничестве двух великих держав. Но когда немцы напали на Польшу, то поначалу боевые действия освещались в нейтральном ключе.
В какой-то момент развернулась антипольская кампания. 14 сентября «Правда» вышла с передовицей «О внутренних причинах поражения Польши». Она была без подписи, но известно, что автор статьи — Жданов, а редактировал ее Сталин. Когда же 17 сентября начался польский поход Красной армии, Молотов в своей речи по радио ничего не сказал о Германии. Пару дней советские люди пребывали в растерянности, не понимая, что мы делаем в Польше: помогаем ли немцам или, наоборот, идем воевать с ними. Ситуация прояснилась только после советско-германского коммюнике (опубликовано 19 сентября) о том, что задачи двух армий «не нарушают букву и дух договора», что обе стороны стремятся «восстановить мир и порядок, нарушенные вследствие распада Польского государства».
Как советская пропаганда объясняла столь неожиданные кульбиты во внешней политике СССР?
Эти задачи в основном выполняла устная пропаганда. Я уже приводил пример Видена. Он пытался объяснить договор с Гитлером с привычных для советских людей классовых позиций. Хотя в случае слишком резких поворотов вроде пакта Молотова — Риббентропа или подписания мирного договора с Финляндией пропагандисты заранее не получали инструкции и были дезориентированы. Некоторые из них в ответ на вопросы слушателей ссылались на газеты и говорили, что больше сами ничего не знают. От этих пропагандистов наверх шли отчаянные запросы с просьбой срочно разъяснить, что и как им следует говорить.
Такой благожелательный тон по отношению к гитлеровской Германии сохранялся в советской пропаганде вплоть до июня 1941 года?
Нет, это продолжалось примерно до второй половины 1940 года. Параллельно советская пресса яростно ругала Англию и Францию за «наступление на права трудящихся» и гонения на коммунистов. В ноябре 1939 года Сталин на страницах «Правды» заявил, что «не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну». Хотя и в это время иногда публиковались тексты с легким антигитлеровским налетом. К примеру, в декабре 1939 года, после начала Зимней войны, советские газеты опубликовали короткую заметку, обвиняющую Германию в поставках оружия Финляндии.
Тон советской печати заметно изменился во второй половине 1940 года. Хотя иногда по-прежнему выходили позитивные для Германии материалы — например, краткое коммюнике о поездке Молотова в Берлин в ноябре 1940 года. Тогда «Правда» поместила на первой странице фотографию Гитлера, придерживающего Молотова за локоть. Но в целом отношение к Германии в советских газетах было прохладным. Когда Берлин вместе с Римом и Токио подписал Тройственный договор, в передовице «Правды» это событие трактовалось как признак «расширения и дальнейшего разжигания войны», но при этом подчеркивался нейтралитет СССР. В начале 1941 года военное противостояние Германии с Англией в целом освещалось нейтрально. Антигерманский крен усилился в апреле.
С чем это было связано?
5 апреля (официальная дата, на самом деле — в ночь на 6 апреля) 1941 года СССР и Югославия подписали договор о дружбе и ненападении. И тут же в Югославию вторгся Гитлер. Советским газетам пришлось сообщить об этих двух событиях одновременно. И хотя боевые действия они описывали в целом нейтрально (публиковались военные сводки обеих сторон), но иногда в прессе все же мелькали фразы о храбрости и смелости югославских войск. Было опубликовано официальное заявление наркомата иностранных дел с осуждением Венгрии, вступившей в войну с Югославией на стороне Гитлера. То есть саму Германию за эту агрессию пока не решались критиковать, зато порицали ее союзника.
30 апреля 1941 года из Главного политического управления Красной армии в войска отправили директивное письмо. Там, в частности, говорилось: «красноармейцам и младшим командирам недостаточно разъясняется, что 2-я мировая война обеими воюющими сторонами ведется за новый передел мира» и что теперь Германия «перешла к завоеваниям и захватам». 1 мая в «Правде» вышла передовица «Великий праздник международной пролетарской солидарности», где упоминалось, что в СССР «выброшена на свалку истории мертвая идеология, делящая людей на "высшие" и "низшие" расы».
В передовой статье «Во славу родины» второго майского номера журнала «Большевик» был похожий пассаж: «Мировая война уже разоблачила всю гниль мертвой буржуазной идеологии, по которой одни народы, одни "расы" призваны властвовать над другими, "низшими". Эта мертвая идеология принадлежит отжившим классам». Понятно, на кого здесь намекали. А дальше было известное выступление Сталина перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 года, где он сравнил Гитлера с Наполеоном, который сначала вел справедливые войны, а затем стал захватывать чужие территории и в итоге проиграл.
А в других сферах советской пропаганды в это время тоже наметился антигерманский крен?
Можно сослаться на пример с фильмом «Александр Невский». На экраны он вышел в 1938 году, когда отношения СССР с Германией были, мягко говоря, натянутыми. После заключения пакта Молотова — Риббентропа его сразу же убрали на полку, а в апреле 1941 года вновь стали показывать. В мемуарах маршала Ивана Баграмяна есть любопытный эпизод. Он (тогда еще полковник) пришел на киносеанс и так описал реакцию зала: «Когда же лед на Чудском озере затрещал под псами-рыцарями, и вода начала поглощать их, в зале, среди громких восторгов, раздался яростный возглас: "Так их, фашистов!" Буря аплодисментов была ответом на этот вырвавшийся из души крик». Это было еще весной 1941 года, как писал Баграмян, «в один из апрельских вечеров».
Как тогда появилось печально известное сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года о том, что Германия не собирается нападать на Советский Союз?
Я полагаю, что это был дипломатический маневр советской стороны, попытка прощупать намерения германских руководителей. Берлин, как известно, никак на сообщение ТАСС не отреагировал, но многих советских пропагандистов оно дезориентировало. Однако не надо преувеличивать его негативную роль и связывать с ним последующие неудачи Красной армии, у которых были другие причины.
Как, по вашему мнению, подобные манипуляции массовым сознанием с помощью советской пропаганды влияли на настроения людей накануне Великой Отечественной войны? Можно ли сказать, что непоследовательность пропаганды способствовала дезориентации населения СССР?
Думаю, вред был вовсе не в том, что пропаганда меняла объект нападок, не в том, что ее острие было направлено то против Германии, то против Польши, Финляндии или Англии с Францией, а затем снова против Германии. Наибольший вред принесла как раз ее последовательность. Советская пропаганда внедряла в сознание массы людей ложный образ будущей войны.
Что вы имеете в виду?
Я говорю об уже упомянутом образе классово расколотого и слабого врага. Этот подход приводил к шапкозакидательским настроениям, к надеждам на быструю и легкую войну. Это наглядно проявилось уже в войне против Финляндии, когда газеты рассказывали об угнетенных финских трудящихся, которые радуются приходу красноармейцев-освободителей. Как известно, реальность оказалась не совсем такой. Те, кто руководили пропагандой, поняли: нужно что-то менять. Глава Политического управления РККА Мехлис заговорил про «вредный предрассудок, что якобы население стран, вступающих в войну с СССР, неизбежно и чуть ли не поголовно восстанет и будет переходить на сторону Красной армии». В газетах замелькали фразы в духе «война — дело трудное, требующее большой подготовки, больших усилий», но какого-то серьезного перелома, каких-то серьезных изменений не произошло.
И вот эта установка, что война будет легкой и быстрой, а потенциальный враг расколот и слаб, на первом этапе Великой Отечественной действительно дезориентировала многих советских людей как в армии, так и в тылу. Между этим образом и тем, как действительно началась война, наблюдался резкий контраст. Требовалось немало времени, чтобы преодолеть растерянность, чтобы смириться с мыслью о том, что война будет долгой, тяжелой и кровопролитной, чтобы морально настроиться на трудную и упорную борьбу.