«Моя идея — печатать шедевры музея на пачках молока», — сказал на большой конференции в Эрмитаже, посвященной вопросам копирования произведений искусства, бывший директор амстердамского Рейксмюсеума Вим Пейбес. Предвосхищая вопросы об авторских правах и доходах, он сразу заявил, что учреждениям культуры не стоит брать за это ни копейки, — искусство должно принадлежать всем. «А если ваши произведения будут печатать производители водки и сигарет?» — спросили журналисты. «Для меня это неважно», — ответил Пейбес.
В 2017 году в мире прошла целая серия конференций о воспроизведении предметов искусства и культуры, в том числе в Эрмитаже. К обсуждению присоединились представители крупнейших музеев мира — парижского Лувра, лондонского Музея Виктории и Альберта, амстердамского Рейксмюсеума, копенгагенского Государственного художественного музея, ГМИИ имени Пушкина, Третьяковки и других. В этом году исполнилось 150 лет «Конвенции универсального воспроизведения объектов искусства для пользы музеев всего мира», подписанной 15 монархами Европы. Но в 1867 году еще не могли представить, насколько сильно искусство, как и многие другие сферы человеческой жизни, захватит массовость.
По словам участника дискуссии, представителя Музея Виктории и Альберта Билла Шермана, сегодня крайне необходимо разработать единые правила, определяющие, что и как копировать, какой статус получат копии, как их лицензировать и тому подобное. Важно, отметил он, привлечь к обсуждению не только деятелей культуры и руководителей музеев, но и представителей бизнеса, поскольку коммерческое использование произведений искусства, находящихся в общественном достоянии, практически не регламентируется. Это вопрос не только юридический, но и этический.
Шедевры искусства в коммерции мелькают давно. Музеи в этом участвуют либо мало, либо не участвуют вовсе. Как правило, их попытка заработать ограничивается выпуском сувенирной продукции: магнитиков, закладок для книг, чехлов для смартфонов и так далее. Бизнесу нетрудно использовать образы без авторских прав. Самый очевидный пример — картина Леонардо да Винчи «Мона Лиза» или «Джоконда». Этот портрет фигурирует в рекламе чего угодно — от одежды до презервативов. «Джоконде» в некотором смысле повезло: после ее кражи в 1911 году она не сходила с газетных полос по всему миру вплоть до гибели «Титаника», а ведь между этими событиями прошло восемь месяцев. Больше чем за полгода мало кому известную работу да Винчи увидели все. В 1914 году ее слава еще более укрепилась — картину нашли и вернули в Лувр, что тоже обсуждалось всем миром.
Музеям широкая известность той или иной картины, конечно, на руку. Многие отмечают на схемах в путеводителях, в каком именно зале находятся жемчужины коллекции, и туристы чаще всего мчатся взглянуть прежде всего на них, чтобы ощутить радость узнавания, сделать селфи, поделиться ими в соцсетях и побежать к другим достопримечательностям. И этот список хорошо известен. Среднестатистический зритель всегда с замиранием сердца остановится перед «Последним днем Помпеи» или «Девятым валом» в Русском музее, «Данаей» в Эрмитаже, «Девочкой с персиками» в Третьяковке или «Девочкой на шаре» в Пушкинском... Так, может, расширить список за счет чуть более новых произведений, сделать так, чтобы, к примеру, «Квадраты с концентрическими кругами» Кандинского или «Номер 5» Поллока были знакомы каждому не меньше, чем та же «Мона Лиза»? Тиражирование на это способно. Если Кандинский украсит пачки молока или гречки, бутылки подсолнечного масла и даже водки (почему нет?), то неизбежно примелькается. И это совсем неплохо.
Идея Пейбеса не кажется бессмысленной: любой из нас решит, что, если произведение искусства так упорно печатают и показывают, пародируют его, подражают ему, значит, оно представляет ценность. Все мы едва ли не с детства узнаем, что студент Раскольников убил старушку топором, задолго до того, как сами добираемся до «Преступления и наказания» — из анекдотов и шуток, рекламы, шоу-программ и прочего. Многие и роман-то открывают из одного любопытства: да что ж там с этим Раскольниковым, да кто он такой вообще и чем ему не угодила старуха-процентщица? Мы и в музеи часто ходим с тем же мотивом: а как эти «Бурлаки на Волге» Репина и «Аленушка» Васнецова из школьной хрестоматии на самом деле выглядят?
Есть другой аспект копирования — оцифровка объектов культурного наследия ради их сохранения. Многие памятники страдают от экологических катастроф, военных конфликтов и массового туризма. Путешественники, к примеру, по камушкам разбирают древние Помпеи, хотя в Италии это уголовно наказуемо, а боевики «Исламского государства» взрывают Пальмиру. Современные технологии 3D-сканирования и печати позволяют создать точную копию того или иного объекта даже из того же материала, и она будет отличаться от оригинала только возрастом и способом изготовления.
Эрмитаж попробовал показать, что из этого может получиться. В конце сентября в музее благодаря фонду Зиявудина Магомедова «Пери» открылась первая в его истории выставка, в которой нет ни одной оригинальной вещи — только копии. Она называется «Слова камней. Опыт чтения и трансляции наследия Кала-Корейша» и посвящена оцифровке средневековых памятников мусульманского поселения в Дагестане. Предметы, воспроизведенные для экспозиции, простому туристу не увидеть: Кала-Корейш находится на вершине горы, куда на машине не доехать, а пешком не всякий дойдет. На выставке представлены в основном надгробные плиты с арабской вязью, частично расшифрованной. Конечно, в Главном штабе Эрмитажа, где открылась экспозиция, не увидеть ни гор, ни домиков, ни мечети, ни травы, ни деревьев. Но либо так, либо вообще никак.
Один из экспонатов — точная копия деревянной двери мечети, изготовленная с помощью 3D-сканирования. После выставки ее установят в Кала-Корейше, а настоящую дверь зарезервируют в музее. И вот вопрос — считать ли ее той же самой дверью или нет? Считать ли японские храмы, не единожды восстанавливавшиеся после пожаров, теми же самыми храмами, что строились несколько веков назад? Считать ли гостиницу «Англетер» в Петербурге, снесенную и отстроенную заново, той же самой, в которой покончил с собой Сергей Есенин? Считать ли «Данаю» Рембрандта, переписанную реставраторами на 20-30 процентов после акта вандализма в 1985 году, той же самой «Данаей»?
Но пока одни плюются на копии, другие горюют о вещах, которые оцифровать и показать публике вообще невозможно. «Речь идет прежде всего об объектах, находящихся в собственности различных религиозных конфессий, — поясняет участница дискуссии, исполнительный директор фонда "Пери" Полина Филиппова. — До них очень сложно добраться, чтобы оцифровать, хотя многие такие объекты представляют собой абсолютную культурную ценность для всего человечества и не могут рассматриваться только как предмет религиозного культа». Эти вещи — старинные иконы, могильники, посуда и прочее — будут неизбежно разрушаться и в конце концов исчезнут, если ничего не предпринимать. Если выбор копия или пыль, то он очевиден.
Разумеется, можно утверждать, что лучше оригинала ничего нет. Но в XXI веке само это понятие становится сомнительным. Мы уже столкнулись с тем, как широкое копирование и тиражирование искусства меняют нашу повседневную жизнь. Так уже случилось, к примеру, с музыкой и театром. Да, мы все еще посещаем концерты рок-звезд и изредка заглядываем в филармонии, но уже не выходим из дома без наушников. Мы все еще не отказались от театров с актерами на сцене, но гораздо более широкую аудиторию собирает кино. Разве музыка и драма из-за этого утратили свою ценность? А кино сегодня — все равно что 3D-копирование скульптур или предметов архитектуры: без изобретения камеры и сопутствующих вещей мы бы никогда не узнали, как играют Грейс Келли и Одри Хепберн.
Так что, печатать Кандинского на пачках молока и сигарет — нужно. В конце концов, Кандинский от этого Кандинским быть не перестанет.
Деятельность террористической группировки «Исламское государство» запрещена на территории России.