Перуанский писатель Марио Варгас Льоса знаменит не только своими книгами, хотя за них ему в 2010 году присудили Нобелевскую премию по литературе. В какой-то момент он всерьез занялся политикой и в 1990 году даже баллотировался в президенты Перу от партии «Демократический фронт». А два года назад все СМИ написали о том, что 79-летний нобелиат связал свою жизнь с 64-летней Исабель Прейслер, бывшей женой Хулио Иглесиаса и матерью Энрике Иглесиаса, которую за ее красоту прозвали в Испании Жемчужиной Манилы. Марио Варгас Льоса в этом году стал лауреатом иностранной номинации российской премии «Ясная Поляна». С писателем в Москве встретилась обозреватель «Ленты.ру» Наталья Кочеткова.
«Лента.ру»: В одном интервью вы сказали, что пишете романы, потому что вы несчастны. А писательство для вас — это борьба за счастье. Вы по-прежнему несчастны?
Марио Варгас Льоса: (Смеется) Счастье — это всего лишь чувство. Мы не можем быть счастливы постоянно. И даже когда ты несчастен, все равно в жизни бывают удачные моменты. И литература — это, среди прочего, то, что человечество изобрело, чтобы делать жизнь лучше, чтобы познакомить людей с опытом и эмоциями, которые им были недоступны. Приключения, эмоциональные переживания, путешествия в прошлое, будущее, полеты в космос. Ты не можешь быть полностью счастливым в каждый момент времени, но ты можешь стараться быть счастливее. В том числе благодаря литературе.
А в чем ваше несчастье?
(Веселится) А! Я вам этого не скажу — это большой секрет!
Вы много лет пишете книги. Меняется ли ваше отношение к литературе с годами? Возможно, когда вы были молоды, вы как писатель ставили перед собой одни задачи, а теперь они другие?
Конечно, меняется. Потому что литература — это отражение жизни и фантазии автора. Если твоя жизнь неизменна или, как в моем случае, полна переездов, впечатлений от пребывания в разных городах, это меняет твой взгляд на мир и отражается на литературе. Например, когда я был молод, я ждал от литературы немедленного эффекта: что она изменит жизнь, историю, добьется согласия по национальным и политическим вопросам. Мне казалось, я верил в то, что это возможно. А сейчас мне кажется, что это все гораздо более длительный процесс.
Сейчас мне кажется, что способы, которыми литература меняет жизнь, непредсказуемы. Своим писательством ты не можешь напрямую влиять на общество или политику. В большинстве случаев эти изменения полностью отличны от тех, что ты мог представить вначале.
В каком состоянии, счастливом или несчастном, вы писали роман «Скромный герой», который недавно вышел на русском?
Все время счастливы только идиоты. Нормальные люди счастливы несколько часов, дней, но большую часть времени они не чувствуют ни счастья, ни несчастья.
В «Скромном герое» мне хотелось описать безымянного героя, чье существование мне кажется очень важным для прогрессивного общества. Не военный, не политик, а анонимный скромный человек, который без признания, без почестей порядочен каждый день. Он и есть настоящий герой, потому что именно такие, как он, производят положительные перемены в обществе, уважают законы, являются носителями моральных ценностей. Вот, что я хотел показать своим главным героем.
Действие разворачивается в маленьком городе, где я жил, когда был юн, но который помню очень хорошо. Обычно, когда я задумываю роман, то первоначальная моя мысль по ходу работы претерпевает довольно сильные изменения. Но в этом случае все было не так. И то же самое с героем. Главный герой — скромный честный человек, не публичный, но очень порядочный очень узнаваемый. Именно такие, как он, толкают жизнь в правильном направлении, но не получают геройской славы и почестей.
Многие русские писатели признавались мне, что не очень-то любят общество других писателей. Вы не похожи на них: вы боготворили Борхеса, с удовольствием общались с Бродским. В чем для вас удовольствие от общения с коллегами по литературному цеху?
Писатели — очень разные люди, знаете ли, с разными вкусами. О них сложно говорить как о чем-то едином. Одни любят одно, другие — другое. Я не то чтобы как-то особенно стремился встречаться с писателями — я люблю читать хорошие книги. Но у меня есть некоторое количество друзей-писателей. Мне кажется, неправильно декларировать, что писатели не любят писателей. Это зависит от характеров конкретных людей. Иногда мне очень нравятся чьи-то книги, но совсем не нравятся сами авторы. А иногда книги кажутся скучными, но их авторы — мои друзья.
Писатели часто бывают довольно непростыми людьми.
А! ну это да! Это часто бывает (смеется).
Вот Борхес же обиделся на вас за замечание, что у него скромный дом, хотя вы совсем не хотели его обидеть.
Я восхищался Борхесом, восхищался! Он, возможно, величайший испаноязычный писатель последнего времени. Впервые мы встретились, когда я написал очень воодушевленную статью о нем. Но я заметил, что он живет в скромном жилище. И ему это не понравилось (смеется). Я глубоко сожалею об этом, я огромный почитатель его книг, его рассказов, эссе, его личности. Он был гением и в то же самое время очень уязвимым человеком. Вообще, непонятно, как он жил, потому что казался таким наивным. Но его мозг, его голова работали каким-то совершенно удивительным образом. И его задело мое замечание. А я совсем не хотел его ранить, обидеть, нет, совсем! Повторяю: я восхищался им.
Когда мне присудили Нобелевскую премию по литературе, я поехал с семьей в Стокгольм и в зале, где вручают Нобелевскую премию, почтил память Борхеса. Я просил его простить меня за премию, которую он должен был получить давно.
Давайте теперь поговорим об Иосифе Бродском. По свидетельствам современников, Бродский был сложным и даже неприятным человеком: ревниво относился к другим русским писателям-эмигрантам, бывало, что и мешал публикации их книг. Как вы общались? Каким он показался вам человеком во время ваших встреч?
Мы познакомились много лет назад, когда он приехал в США. Я прочел несколько переводов его даже не стихов, а эссе. И был глубоко впечатлен его личностью. О нем говорили как о непростом человеке. Но мне он таким не показался — совершенно напротив. Он был очень дружелюбным, утонченным, непринужденным, знал американскую поэзию и американских прозаиков. Мы пересекались несколько раз — у нас был один американский издатель.
А еще в Голландии мы вместе участвовали в одном очень интересном телевизионном опыте. Мы должны были вместе прожить 48 часов в одном пространстве. Это было в 1987 году, в том году, когда Бродский получил Нобелевскую премию, за несколько недель до того. Кстати, он был очень удивлен премии — совсем не ждал ее.
Проект был очень интересным, потому что все это время мы проводили вместе. В нем участвовали еще три или четыре писателя — я помню их лица, но не помню имен. Мы очень много разговаривали. И нам представилась возможность лучше узнать друг друга и себя. Бродский был добрым, хрупким, еще помню, что я только что бросил курить, а Бродский курил постоянно, одну за другой (смеется). Еще у него была выдающаяся память. Мы разговаривали о каком-то английском поэте, возможно, это был Стивен Спендер, и он прочел наизусть его очень длинное стихотворение. Вот это память!
Он написал отличную книгу о Венеции. И мы говорили о Венеции. Он сказал, что хотел бы быть похороненным там. И как я понимаю, он там и похоронен. Он был женат на очень красивой женщине Марии, она была русской итальянкой, да? И он был поэтом города Нью-Йорка. Помню, как он был счастлив, обдумывая идею доставки поэзии в супермаркеты или что-то в этом духе (смеется). Но я бы не назвал его сложным человеком. Мое впечатление о нем совершенно другое: дружелюбный, вежливый…
Вы много переезжали: жили в Париже, Лондоне, Мадриде. Где вы чувствуете себя дома в большей степени?
Везде, где могу писать. Например, в Мадриде, где я живу сейчас. Но я то же чувствовал и в Лондоне, где провел несколько лет, и в Париже. Я жил в Берлине. Если я могу писать — я дома.
Бродский в довольно молодом возрасте думал о том, где будет похоронен. Не сочтите за бестактность, но где хотели бы упокоиться вы?
Я хочу быть кремированным. Не хочу, чтобы меня ели все эти насекомые. И совершенно неважно, в каком месте будет развеян мой прах — странно волноваться о том времени, когда ты уже труп (хохочет). Это бессмысленное занятие.
Не могу не спросить вас о независимости Каталонии: что вы об этом думаете?
Я прожил пять лет в Барселоне, у меня дочь родилась в Барселоне, много друзей из Каталонии. Они не из тех, кто за независимость, к счастью. Я не думаю, что большинство каталонцев за независимость — умные люди в Каталонии ведь тоже есть (смеется).
Но кто-то же проголосовал за этот референдум.
Не думаю, что это большинство населения Каталонии. Небольшая группа фанатиков, демагогов и националистов — они инициировали этот карикатурный референдум. Да и какой это референдум: это не референдум. Когда один и тот же человек может голосовать 5 раз, 7 раз — это же гротеск. Это все против законов, конституции. По сути, это мирный переворот. А я против переворотов. У нас было много переворотов в Перу. Это трагедия для страны. Особенно для такой страны, как Испания, в которой последние сорок лет демократия, законы, конституция, парламент, свобода выражения мнения и политических партий. Устроить переворот в Испании сейчас — это обречь страну на регресс, ввергнуть ее в варварство, когда сила заменяла закон. Вот почему я против референдума, переворота и независимости Каталонии. Но это, к сожалению, работает. Они устраивают пропаганду, которая сбивает общественное мнение. Каталония никогда исторически не была независима.
Кто эти люди, которые голосовали за референдум? Их никто не регистрировал, одни и те же голосовали много раз. Это карикатура, гротеск, цирк, а не голосование и референдум! Это несерьезно совсем. А вот что серьезно, так это миллион людей, которые в минувшее воскресенье вышли на улицы, чтобы выразить свой протест этому референдуму. Чтобы сказать, что они хотят быть не только каталонцами, но и испанцами. Это важно.
Каталония — часть Испании и часть Европы. Если Каталония станет независимой, она потеряет место в Евросоюзе, потеряет евро и превратится в страну третьего мира. Все крупные банки и компании уйдут из Каталонии в Сарагосу, Мадрид, Валенсию.
Вам как человеку, близкому политике и журналистике, не кажется, что в последнее время все больше народов и государств стремятся не к объединению, а к разъединению и выпячиванию национальных амбиций: Великобритания и Brexit, победа Трампа на выборах в США и ее последствия, референдум в Каталонии — события одного порядка. Как вы думаете, почему это происходит?
Самое важное, что сейчас происходит в мире — это глобализация, разрушение барьеров, интеграция большого сообщества. Глобализация — самый важный политический и социальный феномен последнего времени. Это вызывает реакцию. Мне кажется, что это объясняет возрождение национализма сейчас. Национализм приводит к мировым катастрофам, которые человечество уже переживало недавно: две мировые войны, например, в ХХ веке. Причиной был национализм. И посмотрите на результаты.
И это объясняет и Brexit на самом деле. Я был очень расстроен. Мне казалось, что я знаю британцев. Как они могли проголосовать за такое националистическое решение? Я был тогда в Лондоне. Я был действительно удивлен, потому что у меня было впечатление, что британцы — цивилизованные люди. Я плотно бывал в Англии на протяжении двадцати лет. Сейчас же они вели себя как люди из страны третьего мира.
Когда проходил этот референдум, оказалось, что ими манипулируют демагоги вроде Бориса Джонсона. Я видел его выступление по телевидению, во время которого он врал что-то вроде того: «Вы, налогоплательщики Британии, знаете ли вы, что на ваши налоги субсидируется коррида в Испании?» Какая глупость! Никогда коррида не субсидировалась никем! Уж тем более британцами. Националисты и демагоги подтолкнули Великобританию к Brexit’у.
Я думаю, сейчас британцы уже поняли, какого рода трагедией Brexit обернется для Британии, и хотели бы потихоньку развернуть все вспять, но они сожалеют об этом в своей британской недемонстрируемой манере. Прежде всего сама Великобритания просто может исчезнуть. Потому что Шотландия против Brexit’а. Северная Ирландия голосовала против Brexit’а по очень практическим причинам: их компаниям нужен европейский рынок. Без Европы Северная Ирландия снова станет бедным и маргинальным обществом.
Свобода не означает, что все, у кого есть право голоса, будут голосовать правильно. Гитлер выиграл выборы, Муссолини выиграл выборы. Что нам демонстрируют Brexit и референдум Каталонии — так это глупую традицию голосования против того, что хорошо и правильно.
Карлес Пучдемон сначала говорил: «Мы независимы!» А теперь: «Нет, мы откладываем объявление независимости». Так вы независимы или нет? (Смеется) Или вы пытаетесь не допустить экономический коллапс? Думаю, что и в Британии сдерживают последствия Brexit’а. «Мы независимы, но мы не независимы». Ха! Смешно! (Смеется)