1 ноября на 81-м году жизни скончался Владимир Семенович Маканин, автор романов «Асан», «Испуг», «Две сестры и Кандинский», повестей «Кавказский пленный», «Ключарев и Алимушкин», «Стол, покрытый сукном и с графином посередине» и других, лауреат премий «Большая книга», «Ясная Поляна», «Русский Букер» и просто один из самых умных, ярких и талантливых современных российских прозаиков. Критик Николай Александров рассуждает о пути Владимира Маканина в отечественной словесности.
Маканин вошел в литературу на излете хрущевской оттепели, во время «Нового мира» Твардовского и публикаций Солженицына. Затем были брежневское безвременье, перестройка, 1990-е, нулевые. Время как будто обтекало его, если иметь в виду его писательскую судьбу.
Он оставался отдельным, отстраненным. Его очень долго не издавали журналы, но он выпускал книги своей прозы, он не симпатизировал советскому литературному официозу, но также не сливался с советским (или антисоветским) андеграундом. Он не вписывался в рамки ординарной реалистической социально-бытовой прозы, хотя следы этого тяжелого, кондового литературного канона, до сих пор царящего в российской словесности, чувствуются в его произведениях советского времени.
И все же: и «Ключарев и Алимушкин», и «Гражданин убегающий», и «Где сходилось небо с холмами», и «Река с быстрым течением», и «Человек свиты» — произведения, с которыми у многих до сих пор в первую очередь связывается имя Маканина, несут в себе какую-то темную, угловатую энергию отчуждения от привычного мира советской художественной литературы. Эта энергия, эта шероховатая странность сохранилась у Маканина и впоследствии.
В наибольшей степени, наверное, маканинская странность или отшельничество воплотились в «Андеграунде» — этом памятнике даже не эпохе, а эпохам, в этом своего рода profession de foi Маканина, в этом столпе и утверждении асоциальности, манифесте писателя, исповедующего свое писательство принципиальным неписанием, отказом от участия не только в «литературном процессе», но в литературе как таковой. Маканин отчетливо понимал масштаб претензий, поэтому и поставил в названии рядом с «андеграундом» почти вызывающее «герой нашего времени». Забавно: герой, отказывающийся от геройства, даже от фамилии — просто Петрович, бомж, сторож чужих квартир…
Но ведь и экранизированный и ныне абсолютно непредставимый из-за гомосексуальной тематики «Кавказский пленный», и военно-коммерческий «Асан», знаково получивший антипремию Нацбеста в 2008 году, и «Испуг» с его геронтологическими страстями и пугающей экспрессией несут на себе отчетливые следы этой маканинской непокорной тяжести.
Маканин — писатель мысли и метафоры. Развернутая метафора заменяла ему сюжет. Так, например, ползущий, продирающийся сквозь землю человек дает основу «Лаза», а зэковский, скажем так, праздник осквернения в честь наступившей воли — «Букву А».
Маканин не рассказывает историю, он подтверждает метафору рассуждением и утяжеляет мысль назойливым анафорическим синтаксисом. Он намеренно надламывает плавный ход повествования постоянными возвращениями, повторами, каким-то почти маниакальным раскапыванием, просеиванием уже высказанного, изображенного. Кажется, ему была тесна устоявшаяся художественная форма, то есть собственно fiction — выдумывание. И он пытался вырваться из нее, публикуя такие странные, вызывавшие недоумение тексты, как «Квази» или «Стол, покрытый зеленым сукном с графином посередине».
Он не успел или не захотел уйти в ту область, где он был по-настоящему силен и где мог развернуться: в прозу не картин, а мыслей, в философско-публицистическую свободу. Но он был и остался одним из самых умных российских писателей.