На протяжении столетий Россия была аграрной страной, но в конце ХХ века классическая российская деревня начала умирать. Внутренние миграционные потоки направились в большие города, сельские земли пустели. Но такая картина наблюдается не повсеместно: где-то деревни начали жить новой жизнью, с процветающим сельским хозяйством, власти предложили гражданам осваивать территории Дальнего Востока и активно рекламируют новый проект — «Дальневосточный гектар». Доктор географических наук, главный научный сотрудник Института географии РАН Татьяна Нефедова рассказала «Ленте.ру», как трансформировалась сельская Россия в конце ХХ — начале ХХI века и что она представляет из себя сейчас.
Можно ли сказать, что Россия осталась сельской, аграрной страной?
Нефедова: За последние 100 лет многое в нашей стране изменилось, некоторые люди по-прежнему живут в деревянных домах, занимаются сельским хозяйством и ведут личное подсобное хозяйство. Где-то — чаще всего в удаленных регионах — эта сельская Россия осталась. Поэтому однозначного ответа здесь нет: Россия разная.
Как определить, принадлежит ли какой-то населенный пункт к сельской России?
Единых критериев для определения сельской местности нет. Иногда малые города больше похожи на большие деревни — в них нет ни газа, ни центрального водопровода, ни канализации, а крупные сельские поселения могут и не выглядеть, как сельская местность, тем более что в 1990-е годы многие населенные пункты променяли статус городов на материальные бонусы — число поселков городского типа сократилось почти в два раза.
В итоге проще всего руководствоваться принципом «что официально не город — то село». Мы считаем, что есть городское население в городах и поселках городского типа, а остальное население сельское. И давайте из этого исходить, иначе мы просто запутаемся. Правда, появились городские округа с сельским населением, так что путаница все равно остается.
Какую часть занимает городская Россия, а какую сельская?
В начале ХХ века в городах жили 13 процентов населения; потом произошел огромный скачок численности горожан, а доля сельских жителей резко упала. Сейчас в городах живут 74 процента, остальные 26 процентов — в сельской местности. Но если учитывать, что у нас некоторые горожане живут в тех самых деревянных домах с туалетом на улице, то получится, что в стране городского населения, живущего в городских условиях, только 60 процентов. А в пригородах часть сельских жителей живет в многоэтажных домах и работает в городе — путаницы еще много.
Согласно данным «Левада-центра», у нас примерно половина населения, 44 процента — дачники. Можно ли причислить их к сельской России?
Причислять дачников к сельской России было бы неправильно: все-таки это горожане, и они проводят на дачах летние месяцы. Даже если человек живет на даче полгода или круглый год, то все равно он привязан к городу. Его только отчасти можно считать сельским жителем.
С 1990-х годов число дачников постоянно растет, в том числе за счет строительства коттеджных поселков, которые тоже отчасти используются как дачи. По данным сельскохозяйственной переписи 2016 года, у нас 13 миллионов семей имеют участок в садовом или дачном товариществе, то есть это около 40 миллионов человек. Но, я думаю, дачников у нас больше — процентов 50. В последнее время горожане все чаще покупают или наследуют дома в деревнях — там не так тесно, больше свободы, уединения — и используют их периодически как дачи. Эти люди просто не называют себя дачниками.
Проблема в том, что деревенских дачников невозможно посчитать. Раньше можно было прийти в сельскую администрацию, попросить список собственников домов и увидеть, кто где прописан. После принятия в 2003 году федерального закона №131 об общих принципах организации самоуправления списки собирать перестали, и с тех пор никакой статистики не ведется: чиновникам не интересна эта совершенно новая пульсирующая система расселения, которая вымирает зимой и оживает летом. В областях, окружающих Московскую, летом население деревень увеличивается в 3-10 раз, а инфраструктура для этого совершенно не приспособлена.
Можно ли говорить о смерти классической российской деревни?
На периферии нечерноземных регионов деревня действительно постепенно умирает. Московская область, как это ни парадоксально, — самый мощный в Центральном районе производитель сельскохозяйственной продукции. В пригородах Ярославля, Костромы, Твери сельская местность тоже развивается: туда идут инвестиции, появляются агропромышленные холдинги, успешно работают фермеры. В таких местах идет борьба за землю, поскольку туда же устремляются и дачники. Но если отъехать от этих городов километров на 50 — мы увидим разрушающиеся дома и заброшенные поля.
Все дело в том, что Нечерноземье — это особая территория со сложными условиями для земледелия из-за мелкоконтурности полей, заболоченности. Во второй половине ХХ века в сельское хозяйство здесь много вкладывали, пока примерно к 1975 году техническая оснащенность при тех социально-экономических условиях не достигла своего предела эффективности. Началась стагнация. В таких условиях сельское хозяйство очень дорого обходилось государству: на один рубль полученной продукции более 90 копеек составляла государственная субсидия.
Отчасти причина заключалась в недостаточном внимании к обустройству деревни, отсталости социальной инфраструктуры. С другой стороны, в 1970-е колхозникам стали массово выдавать паспорта, а хрущевские ограничения личных подсобных хозяйств, введенные в 50-60-е, очень способствовали стремлению деревенских жителей в города. Россия вошла в стадию наиболее активной урбанизации, и этот процесс уже невозможно было остановить. В 1960-1980-е годы в город уезжало до миллиона человек в год.
Особенно активным был отток сельского населения из регионов Нечерноземья. В 1990-е, когда поддержка государства прекратилась и там закрылось большинство колхозов, из периферийных районов в города и пригороды уехали остатки работоспособного населения. И сейчас молодежь после школы не остается в деревне — и не только потому, что работы нет. Запросы нового поколения уже другие. В итоге классическая нечерноземная деревня представлена в основном бабушками и… дачниками летом. И последние очень важны: они сохраняют дома, деревни и вообще пусть временную — летнюю, но жизнь на этих освоенных территориях.
Совершенно другая ситуация на юге страны: там все неплохо. После распада СССР туда из депрессивных регионов устремился активный сельскохозяйственный бизнес, а вместе с ним — средства и трудоспособное население. Сейчас сельское хозяйство активно развивается в черноземной зоне, в Поволжье, на юге Западной Сибири. Тем более что стал очень выгоден экспорт зерна.
Южные регионы способны и дальше развиваться?
У нас на юге прекрасные природные условия, инвестиции и большой приток активного населения из бывших советских республик, с востока и севера России. Из минусов — то, что земля уже поделена, свободной нет. Есть проблема занятости. Оказалось, что сельская местность юга сильно перенаселена.
Самое выгодное сейчас — зерно, подсолнечник, то есть растениеводство. А оно нетрудоемко. Началось резкое сокращение персонала и безработица. С приходом агрохолдингов, в которых все процессы механизированы, проблемы усилились. А села и станицы на юге большие — по нескольку тысяч жителей. Они тоже уезжают в города или едут трудовыми мигрантами в Московскую агломерацию, Ростов, Краснодар. Для того чтобы уйти от сельскохозяйственной монофункциональности и развивать другой бизнес, необходимы налоговые преференции, льготные кредиты и прочее, с чем у нас большие проблемы. Да и жители сельской местности бедные, это тормозит развитие услуг, которые могли бы занять лишнее население — как, например, произошло в европейских странах.
Но и с фермерами есть проблемы: тоже нужны кредиты, за землю большая конкуренция. И даже если люди готовы производить — куда девать продукцию? В городах — засилье сетевых магазинов, куда не берут малые партии, на рынки тоже проникнуть сложно, а в сельской местности нет спроса — у всех свое хозяйство.
Есть регионы, где фермеров поддерживают. Общероссийская программа помощи семейным фермерским хозяйствам почти везде работает слабо, но очень хорошо, например, в Татарстане. Там семейной ферме, где должно быть минимум 24 головы крупного рогатого скота, выделяют миллион рублей и бесплатные стройматериалы на строительство дома, подводят туда асфальтированную дорогу.
Аналогичная поддержка есть в Белгородской области. Глава региона пытается совместить крупное и мелкое хозяйство. Чтобы избежать бесконтрольного расширения агрохолдингов, он перевел 40 процентов земель в собственность области и получил возможность контролировать крупные предприятия, при этом поддерживая мелкие хозяйства. Но такая поддержка существует только там, где есть деньги, а самодостаточные регионы у нас можно по пальцам пересчитать, и их число сокращается.
В 1990-х была иллюзорная надежда, что колхозы рухнут, земли освободятся, и все сразу начнут заниматься фермерским хозяйством. Но так не получилось. Почему?
В начале 1990-х люди начали активно регистрировать фермерское хозяйство. До 1995 года была масса привилегий для фермеров: любой горожанин мог подать заявку, представить план развития хозяйства, получить землю из фонда перераспределения и даже кредит. Правда, выйти из колхоза с земельным паем было сложно, и давали, как правило, худшие земли. С тех пор выжили только активные люди и профессионалы. В 2000-х годах у нас официально было зарегистрировано 260 тысяч фермерских хозяйств, хотя реально работало из них менее половины. В 2016 году перепись показала, что их меньше 140 тысяч, — на такую большую страну это очень мало.
Получив возможность выйти из колхоза, люди столкнулись с суровой реальностью: выделить землю сложно и дорого, надо покупать корма для скота, технику, удобрения и прочее. Одни в такой ситуации предпочли остаться в колхозах и вести личное подсобное хозяйство, в том числе держать скот на колхозных кормах. Другие, оказавшись один на один с государством, стали заниматься теневым фермерством и не оформляли официального. Получались такие «личные подсобные хозяйства» с теплицами на несколько гектаров или с тысячей голов овец. Выходом мог бы стать новый вид кооперации фермеров — финансовой, сбытовой и тому подобное, но она идет туго. Хорошо еще, что мы окончательно не уничтожили колхозы и дали фермерству возможность развиваться постепенно, иначе были бы на грани голода.
Наша страна пошла по другому пути. В 1990-е годы сельское хозяйство сильно пострадало из-за резкого сокращения господдержки. Города сидели на импорте, пока не наступил дефолт 1998 года, и импорт стал невыгоден. Тогда менеджеры пищевой промышленности, которая была одной из самых устойчивых даже в годы кризиса, стали искать сырье внутри страны и обнаружили полуживые колхозы вокруг мегаполисов. Они пытались с ними работать, но обеспечить регулярную и качественную поставку сырья на модернизированные предприятия не могли. Поэтому пищевики решили сами заниматься сельским хозяйством. И оказалось, что это очень выгодная отрасль: мало где, вложив деньги весной, можешь получить прибыль осенью.
С 2000-х сельское хозяйство стало активно развиваться. Инвестиции пошли не только от пищевой промышленности — в сельское хозяйство ринулись банки, торговые фирмы, даже «Газпром». Кто-то приходил всерьез и надолго, кто-то — получить быструю прибыль, истощив землю. Началась борьба за территории, но в основном в пригородах и на юге. В Нечерноземье запустенье продолжалось. Лишь в отдельных очагах появились крупные агрохолдинги, работающие на Москву и Петербург, которые почти восстановили производство птицы и свинины. При этом земли оставались заброшенными, ведь свои корма они выращивали там, где это выгодно, то есть в своих подразделениях на юге.
Южные территории попали в руки «эффективных» менеджеров. Это привело к образованию предприятий, имеющих сотни тысяч гектаров, которые начали скупать все подряд, даже вполне успешные сельхозпредприятия и фермерские хозяйства. В результате среднее звено предприятий с каждым годом сужается, уступая место крупным холдингам. Это связано и с тем, что государство в последнее время поддерживает кредитами именно крупные предприятия. А для продовольственной безопасности необходима устойчивая экономика, которая может быть только многоукладной. В поддержке нуждаются и средние предприятия, и фермеры, и товарные хозяйства населения. А малые производители — особенно, так как они наиболее адаптивны.
У нас есть «Дальневосточный гектар», который рекламируют как очень перспективную программу. Как вы относитесь к этой инициативе?
Я бы тоже с удовольствием получила дальневосточный гектар, а потом продала его китайцам или местным бизнесменам — что, кстати, и происходит. Есть люди, которые действительно берут эти гектары. И, насколько я знаю, там активно идет скупка-перекупка.
Конечно, никакой россиянин из европейской части России, тем более из города, ради одного гектара туда не поедет. Таких заброшенных земель полно не так далеко от Москвы. На одном гектаре мало что можно сделать — его хватит лишь для личного подсобного хозяйства.
Это геополитическая программа России. Дальневосточные территории нужно как-то осваивать. Над четырьмя миллионами российского населения на юге Дальнего Востока нависает мощный и перенаселенный Китай, где только в трех приграничных провинциях живет более 100 миллионов человек. Если посмотреть статистику миграции, то самый сильный отток с Дальнего Востока был в 1990-х, но и сейчас население продолжает уезжать из сельской местности либо в западные районы России, либо в крупные города.
Последние десять лет в России вроде как активно развивается экофермерство. Это перспективное направление в условиях нашей страны?
Экофермерство — это хорошая вещь, и есть люди, которые хотят этим заниматься. Их немного, но они очень активные, в том числе в сети, поэтому создается ощущение, что у нас идет такая эковолна, а на самом деле таких фермеров единицы.
Проблема всех фермеров и мелких хозяйств — куда девать продукцию. У нас есть LavkaLavka, но туда очень трудно проникнуть. Так что фермеру, а тем более простому сельскому жителю, через нее на рынок не попасть.
Проблема сбыта, повторю, это сейчас главная проблема. С ней не сталкиваются только агрохолдинги. Производитель не может и не должен ездить в Москву из Саратовской области. Ему нужны потребительские кооперативы или оптовые рынки, куда он может сдать свою продукцию по приемлемым ценам и дальше заниматься своим хозяйством.
Другое дело, что так называемая экологически чистая продукция не всегда таковой является. В условиях подсобного хозяйства, например, почти невозможно создать необходимые санитарные условия для производства молока — так, чтобы, например, не было никакого контакта с руками, как требуют от финских фермеров, где все механизировано. Поэтому крупные агрохолдинги не работают с мелкими хозяйствами.
Для выращивания овощей на продажу необходимы площади, которые руками не прополоть, а следовательно — в борьбе с сорняками без химикатов не обойтись. Поэтому не стоит строить иллюзий насчет продуктов, выращенных в малом хозяйстве.
Не считая LavkaLavka, как мелкие фермеры пытаются сбыть свою продукцию?
Личное подсобное хозяйство спасают перекупщики. Они всегда появляются там, где люди что-то выращивают. Перекупщики — это очень важный институт, их должно быть много, чтобы была конкуренция и люди могли выгодно продавать свою продукцию.
В южных регионах, в Поволжье, на юге Западной Сибири — там, где не было сильной депопуляции, есть села с очень активным населением и со своей специализацией. Например, на выращивании огурцов или помидоров. Туда регулярно ездят перекупщики, их товары доходят до крупных городов.
Эта система работает, но этого недостаточно. Если бы она была более развитой, если бы стимулировали малый бизнес по выращиванию и сбору даров природы кредитами, налоговыми льготами, то мы бы видели больше разной продукции в городах, а уж грибами-ягодами Россия могла бы завалить пол-Европы.