Бразильский штат Парана в конце XIX — начале XX веков стал домом для тысяч жителей Западной Украины. Корреспондент «Коммерсанта» Кирилл Кривошеев заехал к ним в гости, чтобы поговорить об их далекой родине, а потом рассказать об этом читателям «Ленты.ру».
Бразильский город Куритиба находится между праздничным Рио-де-Жанейро и Фос-ду-Игуасу — местом, куда тысячи туристов едут, чтобы увидеть завораживающую гряду водопадов. Поэтому там иностранцы оказываются редко — только если кто-то решит путешествовать по стране на арендованной машине. Тем не менее название города известно далеко за пределами Бразилии. В первую очередь — благодаря впечатляющим успехам во внедрении «зеленой энергетики» и переработке отходов, во вторую — из-за живущей здесь украинской общины. В одной только Куритибе на 1 850 000 жителей около 50 000 потомков украинских эмигрантов, а в штате Парана (столицей которого Куритиба и является) — все 400 000.
Ожидая встречи с лидером диаспоры, замечаю на подъехавшей машине тризуб. «Вы знаете Виторио Сиротюка?» — обращаюсь я к женщине за рулем по-украински. Коротко ответив «трошки» (немножко), женщина начинает куда-то звонить, и уже через пару минут я встречаю президента Украино-Бразильской центральной репрезентации, который мне и нужен. Главной интригой для меня на тот момент было, какой язык Виторио Сиротюк предпочтет в разговоре — украинский или все же английский. Но он, пусть с небольшим акцентом, говорит языком Тараса Шевченко. Камнем преткновения стало лишь слово «узник» (в'язень). Так и не вспомнив его, пан Виторио был вынужден использовать универсальное «призонер».
«Отец хотел записать меня Виктором, но чиновники записали как Виторио», — рассказывает он. У местных украинцев, с которыми я встречусь позже, сочетания имени и фамилии будут еще причудливее.
Семья пана Сиротюка — из украинских эмигрантов первой волны. Они приехали в далекую Бразилию из Украины еще в конце XIX века — за бесплатной землей. «Бразильскому правительству нужны были новые люди. Даже билет на корабль оплачивали», — рассказывает глава диаспоры.
Действительно, после отмены рабства в 1888 году новые люди Бразилии очень понадобились. Причем отчасти дело было не только в рабочих руках, необходимых для растущей экономики, но и в цвете этих рук. Расовая политика в Бразилии на рубеже XIX и XX веков была куда гуманнее, чем в США. Вместо американского правила «одной капли крови», когда наличие чернокожего прадеда могло перечеркнуть судьбу человека даже совершенно европейской внешности, бразильские власти смешению рас никогда не препятствовали. «Ассимиляционная идеология, которую элиты после 1890 года назвали “отбеливанием”, укоренилась к началу XX века и остается доминирующей расовой идеологией по сей день, — пишет в своей научной работе американский историк Томас Скидмор. — В итоге, как утверждали власти, Бразилия, в отличие от США, с которой они зачастую сравнивали себя, лишена расовых проблем. Там нет американских феноменов расовой ненависти, расовой сегрегации и, что более важно, расовой дискриминации». На деле, конечно, ситуация складывалась не так радужно, как описывали чиновники (это историк Скидмор признает в этой же работе), но факт остается фактом — барьер между черными и белыми в Бразилии был заметно меньше.
Разумеется, чтобы население стало белее, к и без того многочисленным мулатам нужно было добавить «свежей» белой крови —что и произошло в результате массового притока итальянцев, поляков и украинцев. Результат налицо: уже в 1980 году перепись показала 55 процентов белых, 38 процентов мулатов и лишь 6 процентов чернокожих.
Бесплатную землю, конечно, раздавали недолго. Но у украинцев находились и другие причины переезжать в Бразилию. Второй волной называют поток мигрантов 1909-1918 годов: сначала люди ехали строить железную дорогу из Сан-Паулу до Рио-Гранди-ду-Сул, затем спасались от Первой мировой войны, в ходе которой запад Украины пострадал немало. Третья, и самая малочисленная волна была уже после Второй мировой войны. В нее попали как советские военнослужащие и узники концлагерей, решившие не возвращаться в Советский Союз после немецкого плена, так и националисты — бандеровцы и мельниковцы. Всем им переезд за океан показался лучшим вариантом, чем жизнь при Сталине. Однако от ответа на вопрос о роли Степана Бандеры в истории Украины лидер диаспоры ушел. «Насчет истории Украины есть много разных позиций. Когда приехала первая волна в 1895 году — кем был Бандера? (он тогда еще не родился — прим. «Ленты.ру») И как люди, которые тут живут, могут о нем рассуждать?»
Впрочем, и нейтральная Южная Америка вскоре обросла военными диктатурами. Судьба 72-летнего Виторио Сиротюка достойна отдельного рассказа. Молодость он провел «на майданах» — борясь с режимом сначала в Бразилии, а потом в Чили — против «фашистов Пиночета». Выступал против американских войск во Вьетнаме и советских — в Праге. Дважды оказывался в тюрьме, но благодаря помощи ООН был депортирован в Швейцарию. В Бразилию вернулся лишь через шесть лет. Пока едем в машине, пану Виторио звонит дочь Марилия. С ней он говорит по-испански, потому что ее мать — чилийка, да не простая, а дальняя родственница левого президента Сальвадора Альенде. В отличие от отца, Марилия украинского не знает. Примечательно, что даже у живущих в Бразилии украинцев речь не лишена русизмов. Тут можно услышать и «на Украине», которое не приемлют в Киеве, и «власть» вместо классического украинского слова «влада».
Пан Виторио привез меня в Карпаты — по крайней мере, именно такое впечатление складывается, когда оказываешься возле украинского мемориала в куритибском парке Тингуи. На холме среди сосен («куритиба» с языка местных индейцев переводится как «сосновое место») стоит деревянная греко-католическая церковь-музей с огромными стеллажами писанок (расписных пасхальных яиц), а возле него — огромный памятник-писанка и сувенирный магазин, в котором можно купить такие же писанки, вышиванки и национальную выпечку. «Вся атрибутика — местного производства, — говорит Сиротюк. — Диаспора сохраняет не только язык, но и ремесла».
Продавец сувенирной лавки поддержать разговор по-украински не может. «Я городской, мне проще по-английски, — говорит он. — А вот мой друг — из села под Куритибой, там по-украински говорят побольше. Он и меня языку учит». Среди сел и маленьких городков под Куритибой есть поистине уникальное место — Прудентополис. Из скромных 48 тысяч жителей украинцев там — 38 тысяч. Все куритибские украинцы утверждают, что там-то на языке Шевченко продолжают общаться даже в быту, но проверить это лично, к сожалению, не довелось.
Для функционирования диаспоры украинцы платят взносы, но и помощь правительства Бразилии тоже поступает немалая. Например, на восстановление только одной церкви из бюджета недавно выделили 400 тысяч долларов, говорит Виторио Сиротюк, нахваливая политику Бразилии, которая защищает права всех национальных общин. А вот сравнивать местные порядки с происходящим на его исторической родине на примере нового, раскритикованного даже европейскими соседями закона об образовании, пан Сиротюк отказался: «Про этот закон я не читал».
На вечерней службе в греко-католической церкви читают «Отче наш». Текст почти идентичен церковнославянскому, и слух цепляется лишь за строчку «хлiб наш щоденний дай нам сьогодня» вместо «хлеб наш насущный даждь нам днесь». На украинском здесь молятся с понедельника по субботу, и лишь в воскресенье — на государственном португальском. На скамьях — около 15 монахинь, украинец Пауло и немец Пауль. Немцев в этих краях тоже много: в 200 километрах от Куритибы есть целый немецкий город — Блюменау, где ежегодно гремит масштабный Октоберфест. Бразильцев немецкого происхождения куда больше, чем украинского: 10 миллионов человек. «В католичестве сейчас полный бардак, — считает немец Пауль. — Поэтому я решил стать греко-католиком».
Украинцу Пауло Дубецкому 43 года, и родной язык он знает едва-едва, поэтому приходится просить немца Пауля переводить с английского на португальский. Выяснилось, что жена Пауло — тоже украинка, а среди дедов есть и советские военнослужащие, и члены УПА (запрещена в РФ), но вторые погибли и до Бразилии не доехали. Остальные родственники в штат Парана тянулись долго: и до Второй мировой, и после. Его отец до сих пор общается по Skype с родственниками из Ивано-Франковска, а дети ходят в субботнюю школу имени Леси Украинки — большинство куритибских украинцев изучают язык именно там.
Осторожно спрашиваю Пауло о нынешней политике Москвы. Ответ не удивляет: «Как и 90 процентов диаспоры, присоединение Крыма считаю несправедливым». Но сильно политизированными бразильских украинцев не назовешь. Последняя акция, касающаяся ситуации на их далекой родине, тут была в 2014 году — марш за целостность страны и против поддержки Россией сепаратистов, хотя в газете диаспоры, которая называется «Хлiбороб», сводки из АТО публикуют регулярно, основываясь, что не удивительно, на информации с сайта украинского посольства. Кстати, в конце редакционных колонок «Хлiбороба» можно видеть и лозунг «Slava Ukraini!» — его пишут как кириллицей, так и латиницей.
При всем этом удивительную взвешенность в суждениях проявил священник греко-католической церкви — отец Илья Маринюк. «Ради мира нужна равномерная и ответственная политика. А ее нет ни в России, ни в Украине», — сказал он мне после окончания службы на практически чистом украинском. Сам он на далекой родине не бывал ни разу, хотя рекламные брошюры, предлагающие туры по городам Украины и Польши, можно взять прямо в храме.
Влиять на политику в самой Украине, поддерживая ту или иную политическую силу, местные жители не стремятся. «Во внутренней политике мы не выступаем ни на чьей стороне, — уверяет Виторио Сиротюк. — Главное для нас — сохранить свой язык и культуру». Хотя среди украинских политиков у пана Виторио есть даже родственник — бывший депутат Верховной Рады от «Блока Юлии Тимошенко» Владимир Яворивский. Во всяком случае, так они оба считают. «Мы с Виторио познакомились, когда я приезжал на форум “Эко-92” в Рио-де-Жанейро как глава комитета Рады по вопросам Чернобыльской катастрофы, — рассказал украинский политик. — Не могу сказать, что мы точно установили, где наши семьи пересекались по крови. Но, во-первых, я по маме тоже Сиротюк, во-вторых — и он, и я корнями из Винницы. После той встречи он приезжал ко мне на Украину, я приглашал его домой».
На экологической конференции в Рио Виторио Сиротюк, к слову, оказался неслучайно. В начале 90-х он был сначала директором института недр, картографии и флоры Параны, а затем и секретарем губернатора по вопросам окружающей среды. Так что «экологической столицей Бразилии» Куритиба стала не без украинского участия.
В 2014 году, когда война была в наиболее горячей фазе, диаспора попыталась сыграть на дипломатическом фронте. Несколько представителей отправились в столицу, чтобы убедить бразильский МИД высказаться в поддержку Киева. Но местные дипломаты, видимо, из-за членства страны в БРИКС, не стали раздражать Москву. Поэтому все упоминания бразильского МИДа о войне в Донбассе сводятся к дежурным тезисам: они «обеспокоены конфликтом» и «подчеркивают необходимость исполнения Минских соглашений».
«Um, dois, três, quatro. Один, два, три, чотири», — отсчитывает ритм сразу на двух языках балетмейстер Тьягу Закалужный. Ансамбль «Барвинок», где он учит куритибских подростков танцевать украинские танцы, в городе не единственный, но один из самых популярных. Тренировать его приезжают мастера из самого ансамбля Павла Вирского.
Чтобы пообщаться с юными танцорами, мне вновь приходится прибегать к помощи переводчика. На этот раз им стал Филиппе Мельник — артистический директор (по второй профессии — архитектор), который, несмотря на молодость, говорит по-украински очень бегло. «Наверное, в церкви выучил», — объясняет он. Филиппе — из православного меньшинства. Если украинских греко-католических приходов в штате Парана больше 200, то православных — всего восемь. И они — неожиданно — подчиняются Константинопольскому патриархату, так что противоречия между Московским и Киевским патриархатом тут неведомы.
Окончив отплясывать элементы гопака, воспитанники Филиппе собираются полукругом. Интервью из-за языкового барьера выглядит своеобразно. «Пусть поднимут руки те, у кого есть украинские корни», — говорю я по-украински. После того как Филиппе переводит фразу, руки поднимает примерно половина из 27 собравшихся. Среди них есть крайне интересная девушка: в ней течет и украинская, и итальянская, и даже индейская кровь. «Да, украинцы здесь далеко не все», — поясняет Мельник. Мой следующий вопрос обращен именно к таким ребятам: что может привести неукраинца в этнический ансамбль? Выяснилось, что зачастую — любовь или дружба с украинцем. Парень-танцор, скорее всего, приведет свою девушку на выступление, и она решит присоединиться. При этом украинская культура входит в жизнь таких людей не только в танце — например, португалец Габриэль рассуждает о голодоморе.
На вопрос, кто из ребят хоть немного говорит по-украински дома, вверх поднимается всего семь рук. На вопрос, кто следит за новостями с далекой родины, — только три. Зато две девушки — Мариана и Жулия — на Украине успели побывать. Мариана, например, прямо в этом году приезжала на День Независимости — 24 августа. «Видела настоящее патриотическое воодушевление», — делится она впечатлениями. Жулия же рассказать что-то конкретное не смогла: родители возили ее туда еще маленькой. А вот попытка выяснить, что юные танцоры думают о политике Кремля, вызвала в зале дружный смех — то ли от неожиданности, то ли от деликатности ситуации: они же знают, что общаются с россиянином. Лишь с третьей попытки, когда я призвал выражать свои мысли предельно откровенно, один из ребят сказал что-то о неприемлемости сепаратизма на примере Крыма.
Далекая Украина останется для этих ребят вышиванкой, значком «Я українець» на рюкзаке и, возможно, лицом троюродной тети из Тернополя в Skype. И если честно — радует, что на войне, в отличие от их сверстников из Галичины, они не окажутся.
«Украина никого не звала, и никто из наших в Донбасс не поехал, — сказал Виторио Сиротюк. — Собрали только от диаспоры партию гуманитарной помощи». А уже на следующий день после встречи со мной он уехал в Канаду — встречаться с той украинской диаспорой, о которой знают почти все.