Еще несколько лет назад купить в столице недорогую квартиру в новостройке было невозможно — таких почти не строили. Поэтому покупатели с небольшим бюджетом рыскали по Москве, выбирая что-то получше среди «убитых» квартир вторичного рынка. И находили экземпляры, достойные фильмов ужасов.
«Меня пригласили на работу в Москву из Новосибирска семь лет назад, — вспоминает Ольга. — В своем городе я работала аудитором, мы сотрудничали с московскими компаниями. Скажу без ложной скромности, что в своем деле я разбираюсь, в чем наши столичные партнеры тоже убедились. Мне предложили работу в Москве. Надо было делать выбор: в Новосибирске хорошая квартира, родители, друзья. В столице никого, но зарплата на порядок выше, перспективы, новая жизнь.
Приехала в Москву с деньгами — продала свое жилье, были кое-какие сбережения, и родители немного добавили. Мой предельный бюджет на покупку квартиры был равен 5,5 миллиона рублей. Коллеги познакомили меня с риелтором Катей, она объяснила, что вариантов немного: либо район вроде Капотни или Бирюлево, либо что-то совсем «убитое». Начали искать.
После первых наших просмотров у меня был шок: я в своем городе представляла жизнь москвичей совсем иначе. К нам в командировки приезжали модные столичные коллеги, которые прекрасно выглядели, красиво говорили и казались нам необыкновенными. Складывалось впечатление, что они не вылезают из клубов и театров. А тут я увидела совсем других людей.
Особенно удивили их убогие грязные квартиры. В провинции к своему жилью относятся по-другому, на последние деньги делают ремонт, меняют мебель. Наверное, потому, что там больше времени проводят дома, а в Москве приходят только переночевать.
Мне «повезло»: первая квартира, которую я увидела, как потом выяснилось, была самой страшной. Это был, кажется, Бабушкинский район, улица Коминтерна. Блочная одноподъездная башня, построенная в 1970-х. Маленькая квартирка, 37 квадратных метров, причем «двушка». Но жутко запущенная! В квартире не делали ремонт лет 40, если не больше. Моя риелторша выяснила, что в последние годы в ней проживали двое — мать и дочь. Мать была когда-то на хорошей должности, в торговле работала, хваткая. По советским временам семья была зажиточной. Но на дочке все семейное благополучие закончилось. Она не училась, не работала, крепко выпивала, путалась с кем попало. На время продажи дочке было уже под 50, а мать незадолго до этого умерла — вышла в магазин и упала, оказалось — инсульт.
Непутевая дочь решила продать столичное жилье и переехать то ли в Подмосковье, то ли к родственникам в Нижний Новгород. Видимо, деньги понадобились. В квартире от прошлой жизни остались только дорогие люстры. После смерти матери дочка не убиралась, судя по всему, ни разу, не платила по счетам. Кого только не было в этой квартире — соседи стонали! Она приводила бомжей с улицы, маргиналов, которые растащили более-менее приличные вещи. Вонь, грязь... Газ отключили за долги. Забился туалет...
Прежде чем меня туда привести, риелтор накупила моющих средств, скребков разных, освежителей воздуха, наняла таджиков, квартиру отмывали несколько дней. И все равно, когда мы туда вошли, я думала, меня просто вывернет прямо на входе. Причем продавали этот ужас чуть ниже рынка — за 5,2 миллиона рублей. Я отказалась, потому что там обычным ремонтом не обошлось бы. Пришлось бы все обдирать до бетона и заново строить.
Потом была квартира совершенно в другом роде. Правда, продавалась дорого, но мы решили взглянуть. Армянский переулок, центр Москвы, Бульварное кольцо в двух шагах. Прекрасное место, исторический дореволюционный дом, низкоэтажный — кажется, четыре этажа. Парадный подъезд с высокими дверьми и огромными окнами. В подъезде красота.
Заходим в саму квартиру: чудная планировка, ванная где-то посередине. Кухня, как говорится, для чухонки, не для господ — с узеньким окошком, видимо, бывшая топочная. Комнаты почти все проходные. Встречает нас хозяйка — вижу, махровая интеллигенция. В квартире сменилось несколько поколений большой семьи. Те, кто постарше, бывшие геологи, раньше ездили в экспедиции, прошли весь Советский Союз, собирали минералы. Среднее поколение — хозяйка, которая нас встречала — литературный критик. Где молодежь была, не знаю.
Все бы хорошо, милейшие интеллигентнейшие люди. Но им всем, видимо, было не до ремонтов. Квартира с высоченными потолками завалена вещами — наверное, копили с 1930-х годов, как первое поколение вселилось. Образцы минералов, старые газеты, туристическое снаряжение, ледорубы, рюкзаки, перышки, сувениры, советские бутылки из-под кефира. Книги везде — под кроватями, под диванами. Между вещами проложены тропы, по которым жильцы и передвигались. На этих дорожках был еле виден старинный мозаичный паркет.
В центре гостиной хозяин в огромных мохнатых тапках, в халате, читал утреннюю прессу, сидя в старинном кресле. Нас своим вниманием не удостоил. Но так как этот раритет (я про квартиру) продавали довольно дорого, мы лишь поудивлялись и ушли.
Потом ездили смотреть комнату в коммуналке в районе площади Гагарина. Я думала, таких комнат уже в природе не осталось. Проводка поверх штукатурки, а выключатели горизонтальные, то есть надо не щелкать, а поворачивать. Продавала женщина, у нее были соседи — старушка и ее дочка, старая дева. Они все между собой активно не дружили. В туалете у них не было света, и каждый ходил туда со своей лампочкой. Соседи не давали согласия на продажу, скрывались от почтальона, чтобы не получать уведомление. Там целая война шла. Нет уж, не надо мне такого счастья, хоть комната и стоила недорого.
Была еще квартира на Ленинградке, в кирпичном доме 1960-х годов постройки. Дом сам по себе неплохой, но «двушечка» небольшая совсем, с микроскопической кухней. Хозяева тоже со странностями. У них была еще одна квартира на Знаменке, а эту они хотели продать, причем не очень дорого, до шести миллионов. Оба москвичи со стажем, уже немолодые. Дети взрослые, устроенные, сын живет в Америке. Пенсию получали приличную, ходили по театрам, по культурным мероприятиям, но только туда, где за билеты платить не надо. Не знаю, куда они девали деньги. Не удивлюсь, если у обоих были миллионы на счетах, это как раз та самая категория людей.
В квартире старого барахла невероятное количество, но на кровати нет постельного белья. Хозяева спали на диване, заваленном какими-то одеялами, пледами, а с двух сторон места были расчищены под лежанки. Про пылесос, видимо, там не слышали, с ним и развернуться негде было. Кухня вся завалена какими-то банками, мешками с крупой, посудой — на полу и в коробках.
Вообще, насколько я знаю, когда люди ничего не выбрасывают — это диагноз: синдром Плюшкина. Говорят, что это болезнь мегаполисов, где люди живут в большой скученности. В деревнях и маленьких городках такое встречается редко. Да там и место есть, куда складывать хлам.
Может быть, мы бы и купили эту квартиру на Ленинградке, хоть и работы с ней предстояло много, но сделка не состоялась. Как только дело дошло до того, чтобы начать освобождать комнаты, выбрасывать и вывозить вещи, хозяин стал хвататься за сердце, его чуть удар не хватил. В общем, не смогли они выйти из зоны комфорта, остались среди рухляди.
Свою квартиру я нашла в Свиблово. «Однушка» на первом этаже в кирпичной пятиэтажке. Тоже не совсем свежая, но и не слишком запущенная. Сделала ремонт и вот живу, жду сноса — наш дом вроде бы попадает под реновацию.
Хочу сказать, что если бы я покупала московское жилье сейчас, ни за что не стала бы связываться с этим старьем. Можно в новостройке за те же пять-шесть миллионов купить готовую квартиру, и там кухня будет уже не пять метров, а 18, и пусть в помещении только голые стены, окна и батареи, зато нет этого жуткого запаха, не придется выводить тараканов, все ломать и строить заново. «Убитые» квартиры сегодня никому не нужны. И ничего абсолютно в них нет хорошего. Только адрес».