Пожалуй, ни один из регионов России не пережил столько крутых поворотов в своей постсоветской истории, как Чечня. Две войны и период фактической независимости от РФ в промежутке между ними; дрейф от светского государства к исламскому и обратно; страшная разруха и долгое, трудное восстановление. Корреспондент «Ленты.ру» Игорь Ротарь был непосредственным свидетелем тех событий. Он вспоминает, как скрывался от российских бомб, встречался с полевыми командирами Басаевым и Хаттабом, беседовал с национальным героем республики — Ахматом Кадыровым и наблюдал, как меняется Грозный.
«Дудаев — злодей, российские войска в основном все делают правильно» — так я думал после ввода в республику военного контингента в 1994 году. Я видел дудаевскую Чечню своими глазами — она произвела на меня впечатление крайне опасного для России бандитского анклава. «Победить Дудаева с помощью чеченцев не удалось, что ж, придется ввести войска!» — рассуждал я примерно так.
Увы, человек — создание субъективное. Мое отношение к федералам резко изменилось, когда я ощутил «точечные удары» российских бомбардировщиков на себе. Как и большинство журналистов, я остановился в грозненской гостинице «Французский дом». Вечером мы наливали себе по стакану водки и произносили тост: «Дай Бог пережить нам эту ночь!» Минуты через три раздавался рев самолетов. «Господи, сделай так, чтобы этот снаряд был не наш!» — прервав дыхание, замирал каждый из нас. Через несколько секунд раздавался взрыв: с потолка сыпалась штукатурка, дребезжали стекла — не наш...
Особенно не по себе было иностранцам. По ночам, надев на голову каски, они ложились спать в коридоре, надеясь, что это спасет их если не от прямого попадания снаряда, то хотя бы от разлетавшихся во все стороны осколков. «Это самая страшная война из всех, на которых мы бывали. И в бывшей Югославии, и даже в Багдаде убивали в первую очередь военных, здесь же главная мишень — мирные жители», — испуганно говорили иностранные репортеры.
Чеченцы постарались отправить жен и детей к родственникам, по деревням. В Грозном остались только боевики, мужчины и местные русские. Российская авиация тем временем просто сносила центр города. Там, к слову, практически не было дудаевцев. Когда я после бомбежек выходил считать трупы, то соотношение было таким: на одного убитого боевика приходилось девять мирных жителей — в основном славяне.
На стенах грозненских домов можно было увидеть рисунки русских малышей. Они рисовали самолеты, бомбящие жилые дома, танки, ведущие огонь по зданиям. Сомнений в принадлежности самолетов не оставалось: детской рукой на крыльях были намалеваны звезды или же просто надпись «Россия». Часто с одной «с».
Когда российские войска взяли Грозный, сильно лучше не стало. По моим наблюдениям, значительная часть «федералов» отнюдь не испытывала угрызений совести. «Да русские тут сами виноваты! Нормальные уже давно в Россию уехали!» — неоднократно приходилось слышать мне от российских военных. Лично меня поразил эпизод с русским мужчиной, приехавшим в Грозный из Волгограда, чтобы вывезти свою сестру. Солдаты на блокпосту отобрали у него еду, которую он вез для родственницы: «Самим закусывать нечем!»
В городе процветало мародерство. Чтобы хоть как-то обезопасить себя, жители писали на своих разгромленных жилищах надписи вроде «Здесь живут люди». Популярна была и такая надпись: «Квартира ограблена уже три раза. Просьба не беспокоить».
Такое отношение к местным оттолкнуло от российской армии даже тех чеченцев, которые совсем недавно были противниками Дудаева. Я убедился в этом лично во время неожиданной встречи. В 1995 году я ночевал в одной из российских военных частей. Ночью меня разбудил наш офицер: «Не хотите взять интервью у Руслана Лабазанова? Прошу вас об одном: об этой встрече не должен знать никто из российских военных». Я согласился: не всегда выпадает шанс побеседовать с известным полевым командиром, бывшим дудаевским телохранителем.
Этого человека, внешне очень напоминавшего Абдуллу из культового советского фильма «Белое солнце пустыни», в республике называли «чеченским Робин Гудом». Считалось, что он грабит богатых, а деньги раздает бедным. Политическая карьера сидевшего за убийство мастера восточных единоборств началась неожиданно. Во время августовского путча в Москве заключенный Лабазанов поднял бунт в грозненской тюрьме и освободил всех заключенных. Дерзкий поступок настолько понравился Дудаеву, что он пригласил смутьяна стать начальником президентской охраны.
Союз оказался недолговечным. Уже летом 1994-го войска Дудаева взяли штурмом ставку Лабазанова. В бою погиб брат Руслана и его ближайший друг: их отрезанные головы на всеобщее обозрение выставили на одной из грозненских площадей. Лабазанов объявил кровную месть: поклялся, что убьет Дудаева собственными руками.
Под покровом ночи в закрытом кузове машины меня тайно вывезли из военного лагеря и повезли в сторону гор. Мысли были тревожные. Когда я приехал в ставку Лабазанова, хозяин тоже только что вернулся: его окружали боевики, а молодая миловидная женщина снимала с «Робин Гуда» ботинки.
«Я больше не могу терпеть тот беспредел, который творят российские войска, — горячился он. — Они грабят всех подряд, убивают ни в чем не повинных людей. Русские должны понять: чеченцев нельзя победить силой! Мы должны решать наши проблемы сами, против внешней силы мы всегда объединяемся! Сейчас люди смотрят на эту войну, как на войну русских с чеченцами, и поэтому поддерживают Дудаева. Пусть Кремль даст мне оружие, технику, я сам расправлюсь с ним!» – закончил тираду Лабазанов.
Затем он вышел из комнаты и вернулся с фотографией в руках. Снимок был действительно жутким: две отрубленные головы на площади Минутка в Грозном. «Так расправился с моим братом и другом Дудаев. Этого я ему не прощу никогда! Рано или поздно я его поймаю и просто "скушаю"», — когда чеченец произнес эти слова, его глаза налились кровью. «Но если российские войска и дальше будут творить этот беспредел, я не смогу быть их союзником. Меня просто подталкивают стать махновцем!» — в сердцах завершил беседу Лабазанов. Ему, однако, не удалось сдержать клятву. Полевого командира убили в 1996-м, спустя месяц после гибели Дудаева от удара российской ракеты.
Первая чеченская война закончилась хасавюртовскими соглашениями, фиксирующими фактическую капитуляцию России. О причинах поражения спорят до сих пор. Военные, например, говорили, что как только они начинали побеждать, в Кремле сразу же заключали перемирие с сепаратистами, сводившее на нет все успехи. Наверное, эта точка зрения небеспочвенна. Но все-таки это не единственная причина.
В словах Лабазанова о том, что сепаратистов должны победить сами чеченцы, была доля истины. Много лет спустя этот сценарий был реализован, но не тогда. Разобщенное чеченское общество, напротив, сплотилось против федералов во многом «благодаря» неоправданным жертвам среди мирного населения. Наплевательское отношение к гражданским и проявления откровенной жестокости возмущали не только местных жителей, но и работающих в Чечне журналистов. В результате практически все материалы из республики содержали резкую критику российской армии: общественное мнение подготовили к необходимости вывода войск.
В чем-то ситуация вокруг Чечни напоминала страсти в американском обществе во время военной кампании во Вьетнаме: тогда резкая критика военных в прессе, недовольство левых, проводивших многочисленные пацифистские демонстрации, по сути предопределили поражение Белого Дома.
Увы, после ухода российской армии ситуация лучше не стала. В Чечне начали строить исламское государство, по степени суровости напоминавшее Афганистан времен правления талибов. В республике был принят новый уголовный кодекс Чечни-Ичкерии, практически неотличимый от аналогичного свода законов Судана, одного из наиболее ортодоксальных государств исламского мира. Забавно, что подстрочный перевод даже не удосужились адаптировать к местным условиям. В результате «плата за кровь» в Чечне взималась верблюдами, а штрафы надлежало платить суданскими фунтами. Это, впрочем, мало кого волновало.
Президентским указом в школах в обязательном порядке были введены предметы «Законы ислама» и арабский язык (впрочем, из-за нехватки преподавателей ему учили лишь в немногих школах). Категорически была запрещена продажа спиртного, перестали функционировать светские суды, преступников судили по законам шариата. Так же, как, например, в Иране автобусы поделили на две «половины» — мужскую и женскую.
На телевидении была введена нравственная цензура, иногда принимавшая гротескные формы. Однажды в Грозном я смотрел трансляцию футбольного матча из Москвы. Когда забив гол, футболисты кинулись обниматься, на экране немедленно появилась «заставка» — на чеченском телевидении сочли эту сцену недопустимой с точки зрения мусульманской морали.
В республике ввели публичные телесные наказания и даже казни. Однажды я зашел в шариатский суд: там было многолюдно. Среди посетителей был даже русский парень, которому не заплатили за работу. «К порке за воровство и пьянство мы приговариваем довольно часто, а вот дел о прелюбодеянии пока не было!» — с видимым сожалением сказал мне бородатый судья. По интонациям стало понятно: приговорить кого-нибудь к забиванию камнями ему очень хотелось.
Камнями в Чечне, действительно, не забивали, а вот публичные расстрелы периодически устраивали. «Когда снимал расстрел, то ноги тряслись. А вот народу, похоже, нравилось. Люди реагировали на автоматную очередь, как на гол на стадионе!» — рассказывал мне знакомый грозненский оператор.
«Европейские законы для чеченской натуры противоестественны. Они многими не воспринимаются, а потому и нарушаются, — убеждал меня в 1996 году тогдашний министр иностранных дел Чечни-Ичкерии Мовлади Удугов.— Нам нужны такие законы, которые понимает и уважает народ. Для нас это шариат. Поэтому пугаться ислама не надо. Иначе мы получим неуправляемую вооруженную массу, что создаст много проблем для всех, в том числе и для России».
Увы, справиться с «вооруженной массой» не удавалось и при помощи шариата. Если бы Чечня оставалась просто исламским государством, то это Кремль, наверное, мог бы стерпеть. Но беда заключалась в том, что новое независимое государство стало настоящей бандитской вольницей, существующей лишь за счет хищений нефти, набегов на российскую территорию и торговли заложниками.
Экономика Чечни лежала в руинах, восстанавливать ее никто не собирался. А криминальному бизнесу, который быстро разрастался, в республике становилось тесно. Чтобы прокормить огромную массу вооруженных людей, не желающих заниматься мирным трудом, нужна была новая война. Басаев вторгся в Дагестан. Не так важно, что его спровоцировало: Россия в любом случае не смогла смириться с существованием у ее границ бандитского анклава, становящегося с каждым днем все опаснее. Новый конфликт был неизбежен.
На этот раз к войне готовились основательно, проведя работу над ошибками. Главой российской администрации был назначен бывший муфтий дудаевской Чечни, очень уважаемый в республике человек — Ахмат Кадыров. С его помощью Кремль надеялся сделать войну внутричеченским конфликтом.
Справедливости ради стоит сказать, что сражаться с сепаратистами руками чеченцев Кремль пытался и раньше: лидер антидудаевской оппозиции Умар Автурханов во время первой чеченской был явной креатурой Москвы. Я видел охрану Автурханова: бравые русские ребята, по выправке и манерам очень похожи на кадровых офицеров. Однако поход антидудаевской оппозиции на Грозный провалился, расколоть чеченское общество не удалось, и тогда Москва потеряла к своим ставленникам всякий интерес.
В 1999 году, когда Кремль решился на новый ввод войск в Чечню, ситуация в республике была принципиально другая. Еще во время первой войны в Чечню приезжали отряды добровольцев-ваххабитов из арабских стран. Эти отряды отличались хорошим вооружением и экипировкой, туда охотно шли молодые чеченцы. Многие из них приобщились к этому религиозному учению и со временем начинали проповедовать его на родине. Неофиты утверждали, что только в ваххабизме можно найти истинный ислам, а все, кто придерживается иного мнения, — искажают учение Пророка.
«Действительно, мы долго пытались не выносить сор из избы и утверждали, что проблемы "ваххабизма" в республике не существует, — говорил мне Ахмат Кадыров в 1998 году будучи муфтием Чечни, то есть еще до своего перехода на сторону федералов. — Мы пытались договориться с ваххабитами миром: "Пожалуйста, делайте, что хотите, но не навязывайте своих убеждений нам, не обвиняйте нас в ереси". Увы, диалог не получился».
На самом деле, тех, кого Ахмат Кадыров называл «ваххабитами», правильнее назвать салафитами, или своего рода «исламскими протестантами» — сторонниками первоначального ислама времен пророка Мухаммеда. Салафиты выступают против всех нововведений, появившихся в исламе после смерти пророка. Этот вид ислама распространен в Саудовской Аравии и соседних с ней странах, однако после распада СССР «ваххабизм» стал распространяться и в СНГ.
В Чечне же традиционно распространено мистическое направление ислама — cуфизм (дословно «суф» — это шерсть, так как суфии предпочитают грубые шерстяные накидки). Суфии пытаются достичь Бога с помощью персонального опыта и медитации, во многом очень похожей на ту, что используют буддисты и йоги.
Особое значение в суфизме имеет зикр — специальная духовная практика, заключающаяся в многократном прославлении Бога. В Чечне зикр — это довольно громкий и воинственный танец, вводящий молящихся в настоящий экстаз. Именно на него каждую неделю собираются многочисленные гости в доме нынешнего лидера Чечни Рамзана Кадырова. Глава республики участвует в обряде вместе с другими верующими в общем круге.
С точки зрения «ваххабитов» и зикр, и многие другие суфийские обряды — страшная ересь. Салафиты вообще отказываются считать последователей суфийского ислама мусульманами. По их мнению, они ничем не отличаются от язычников. Как раз после окончания первой чеченской войны разногласия между суфиями и ваххабитами перешли в прямые вооруженные столкновения.
Лидером салафитов в Чечне был уроженец Саудовской Аравии Амир ибн аль-Хаттаб. До Чечни этот человек успел повоевать в Афганистане, Боснии, Азербайджане и Таджикистане. Он был убежденным сторонником «перманентного газавата» до полного освобождения мусульман, а чеченских суфиев называл «агентами русских кафиров». Я случайно встретился с Хаттабом в горах Чечни, но он не захотел говорить с российским журналистом.
«Извини, плохо по-русски знаю. Только военные слова: "резать", "убивать"!» — сверкнув глазами, буркнул в бороду Хаттаб. «А по-английски?» — спросил я. Увы, выяснилось, что знаменитый воин ислама не хочет говорить с кафиром ни на каком языке. Конфликтом «ваххабитов» и суфиев сумел воспользоваться Кремль. Федералам удалось привлечь на свою сторону как Ахмата Кадырова, так и многих видных полевых командиров, исповедующих традиционную для Чечни версию ислама.
Я достаточно много общался с Ахматом Кадыровым, еще когда он был муфтием Чечни. Он не произвел на меня впечатление утонченного интеллектуала — но это точно был честный человек, искренне считавший, что делает благое дело. На мой взгляд, Ахмата Кадырова нельзя обвинять в предательстве, как это делали сторонники сепаратистов, — просто его ненависть к салафитам (на него было совершено четыре покушения) была глубже, чем противоречия с Кремлем.
Таким образом, Москве удалось придать конфликту в Чечне форму межконфессиональной войны, Ахмат Кадыров (а после его гибели и пришедший ему на смену сын Рамзан) все время подчеркивал, что чеченцы воюют с «шайтанами» — еретиками, искажающими ислам. В этой ситуации очень многие чеченцы отвернулись от сепаратистов. «Одно дело воевать против русских, а совсем другое против своих же соплеменников» — говорили мне многие бывшие боевики, разочаровавшиеся в войне.
Правда, на беду Москвы, многие лидеры сепаратистов все-таки поддержали салафитов. Достаточно интересна трансформация воззрений одного из самых влиятельных полевых командиров, знаменитого террориста Шамиля Басаева.
Первый раз мне довелось увидеть его в 1993 году в Абхазии. Там он возглавлял отряды, сражавшиеся с грузинскими войсками. У штаба северокавказских добровольцев в Сухуми я спросил невысокого молодого мужчину, где я могу найти командира. «А вы кто?» — вопросом на вопрос ответил боевик. Узнав, что я корреспондент, незнакомец ответил: «Я и есть Басаев, спрашивайте».
В ту пору ныне знаменитый террорист казался застенчивым человеком. Чувствовалось, что он еще не привык общаться с журналистами и старается отвечать так, чтобы не попасться на «провокационные» вопросы. Второй раз я беседовал с Басаевым вскоре после нападения на Буденновск — тогда его боевики согнали 1600 человек в местную больницу и взяли их в заложники. Он был уже совсем другим. В его движениях чувствовалась уверенность, но во взгляде появились усталость и грусть. Разговор сначала не клеился. Чувствовалось, что Шамилю смертельно надоели спрашивающие одно и то же корреспонденты.
Неожиданно положение спас бывший вместе со мной московский представитель Кестонского института (английская организация по защите религиозных свобод в странах бывшего социалистического лагеря) Лоренс Юзелл. Он вдруг обратился к Басаеву: «Как вы, верующий человек, пусть и для доброго дела, могли переступить через смерть невинных людей?!» Этот вопрос не на шутку задел «героя», и мы до четырех утра беседовали на философские и теологические темы.
Создавалось впечатление, что гибель мирных людей не дает покоя его совести, и ему хочется доказать самому себе, что в Буденновске он поступил так, как подобает истинному мусульманину. Интересно, что Басаев даже пообещал Юзеллу пустить православного священника отслужить заупокойную службу на братских могилах русских солдат под Ведено. Шамиль тогда признался мне, что после окончания чеченской войны хочет уйти в горы и разводить пчел.
Следующая моя встреча с Басаевым произошла приблизительно через год. Обещания он не сдержал. Сомнений в том, что салафитское учение он принял полностью, не было. Он уже не проявлял веротерпимости: «Никаких попов на свою территорию я не пущу! Юзелл — американский шпион, и я не буду прислушиваться к его мнению».
«Пусть даже весь мир заполыхает синим пламенем, пока не будут освобождены мусульмане от Волги до Дона», — заявил Шамиль Басаев вскоре после того, как его боевики вторглись в Дагестан. Однако в 2006 году российским войскам удалось уничтожить Басаева. Были убиты и Аслан Масхадов, и Хаттаб. Руководству Чечни во главе с Ахматом, а затем и Рамзаном Кадыровыми удалось разгромить разрозненные, лишенные харизматичных лидеров группировки.
Сегодняшняя Чечня совсем не похожа на истерзанную республику прошлого. То, что ты попадаешь в особый регион Российской Федерации, ощущается сразу. Портреты чеченского президента Рамзана Кадырова и его отца Ахмата-Хаджи Кадырова встречаются в Грозном через каждые сто метров. «Гордимся тобой, Рамзан, достойный сын народа!», «Заветам Ахмата-Хаджи верны!» — написано на стенах многих домов. «В новейшей истории чеченского народа Р. А. Кадыровым открыта страница, ставшая ярким примером для подражания многих поколений чеченской нации. Это пример мужественности и героизма, самоотверженности и преданности своему народу», — гласит плакат на стене грозненского университета.
Кажется, профессия художника сегодня стала одной из самых прибыльных в Чечне: портреты Кадыровых можно видеть на въезде в каждое чеченское село. Ближайшие приближенные чеченского президента ездят на машинах с номерами КРА (Кадыров Рамзан Ахматович); говорят, останавливать такие машины полиция не имеет права.
При этом в республике любят не только своего лидера, но и руководство России. Главная магистраль города поделена надвое. Верхняя часть носит имя Ахмата Кадырова, а нижняя названа в честь второго президента России Владимира Путина.
Не забывают в Чечне и о нравственном облике народа. В ресторанах не подается спиртное, а купить алкоголь можно только в специальных магазинах с 8 до 10 утра. В Грозном можно увидеть пропагандирующие благодетель плакаты. На одном из них, например, изображены две девушки: одна в платке на фоне мечети, другая с распущенными волосами на фоне пропасти. Правоверная мусульманка обращается к отступнице: «Я чеченка и горжусь этим. Поддерживаю традиции нации. А кто ты? Твое одеяние оскверняет образ чеченки».
Женщинам-служащим государственных учреждений запрещено появляться на работе с непокрытой головой. Тот же запрет распространяется и на учащихся. По сути, в Чечне де-факто действует «полиция нравов» — гвардейцы Кадырова следят, чтобы женщины ходили в платках, а мужчины не отпускали длинные волосы. Сейчас на улицах чеченских городов уже не встретишь неправильно одетую девушку или патлатого парня, но вот мусорить люди не перестали. И с этим тоже борются. Так, на мечетях можно увидеть надписи: «За мусор — штраф и физическое наказание!»
Впрочем, есть и некоторые странности: в республике при поддержке Рамзана Кадырова создан центр исламской медицины, где пациентов лечат, мягко говоря, нетрадиционными методами. «Здравствуйте, я джинн из Иерусалима! Мне 2000 лет. Я поселился в тело девушки, на которую вы смотрите!» — представляется миловидная женщина в коридорах этого центра. Нечто подобное мне говорили и другие пациенты. «Врачи» объяснили, что я беседовал отнюдь не с душевнобольными, а с людьми, пострадавшими от бесов. По мнению моих собеседников, человек вылечится после того, как джинн будет выгнан из него с помощью молитвы.
Путешествуя по Чечне, понимаешь: те права и возможности, которые получил сегодня Рамзан Кадыров, намного больше тех, что добивался Джохар Дудаев от Бориса Ельцина. Генерал Дудаев просил широкой автономии и уважения… Увы, российский президент попросту игнорировал «этого выскочку», и тогда гордый горец решил сам взять то, что ему нужно.
Владимир Путин учел ошибки своего предшественника. Отношения Кремля с Чечней очень похожи на действия царской России в одном из ее протекторатов — Бухарском эмирате. Во внутренней политике бухарцам была предоставлена полная самостоятельность, а вот в политике внешней эмир был обязан подчиняться указаниям из Санкт-Петербурга. Конечно же, многое из того, что сегодня происходит в Чечне, для россиян, мягко говоря, странно. Но если это гарантирует стабильность на всем Северном Кавказе, то так ли уж важно, по каким законам живут в Чечне?