29 мая на пороге собственного дома в Киеве тремя выстрелами в спину убит журналист Аркадий Бабченко, переехавший на Украину после массированной критики, угроз и нападений. Бабченко, и прежде известный громкими высказываниями, из-за рубежа стал звучать еще бескомпромисснее, многим его слова казались несправедливыми и чрезмерно радикальными. Резкую риторику Бабченко часто не разделяли его коллеги и друзья, однако все они вспоминают о нем как о неординарном, неравнодушном человеке с большим сердцем, талантливом журналисте, для которого было важно оставаться честным в любом своем проявлении. «Лента.ру» собрала воспоминания друзей и коллег журналиста, а также читателей, наблюдавших за ним со стороны.
Мы были знакомы, мы часто соглашались, часто не соглашались и спорили. Он всегда был предельно честен, прежде всего перед собой. Это вызывало раздражение, но больше всего — уважение. Мне будет его сильно не хватать.
Очень его любила. Его «10 серий о войне» — лучшее, что написано про Чечню, и одно из лучшего, что написано про войну вообще. Много раз напивались с ним — шампанским почему-то. Танцевали — он любил танцевать. Очень ругались. Говорили друг другу всякое. Реально бесил. Верила в его бессмертие. Что его-то — никогда и ни при каких обстоятельствах. Он очень любил жизнь, а жизнь любила его. Сильный, смелый, красивый, смешной. Уставший, выгоревший. Непобедимый. Мы вас найдем.
Абсолютно прямой. Абсолютно честный. Настоящий художник, писатель, для которого было важнее гражданское высказывание, чем осмысление происходящего.
Именно он написал для «Новой газеты» лучшие репортажи с войны в Южной Осетии. Фотоаппарат со снимками с российско-грузинской войны он, раненый, помогая принимать багаж женщине, забыл в аэропорту. Вернулся и нашел там, где оставил. Тогда он посчитал это самой большой удачей…
В жизни Бабченко и редакции были абсолютно счастливые моменты и моменты абсолютного непонимания. Но он, как наш Щекочихин, «был неразборчив в выборе врагов». А главное — в выборе слов.
В редакцию его привел Женя Бунимович, прочтя его рассказы о службе в Чечне.
Аркадий знал войну, участвовал в ней, но всегда люто ее ненавидел. Может быть, это и стало причиной его отъезда из России. Лютая ненависть к войне и людям, которые ее организовали.
Мы все время спорили, все время не соглашались. И хотели делать это вечно. Не получилось.
У каждого человека есть право на позицию и мнение. Любой имеет право на свободу мысли и ее выражение. Каждый имеет право жить там, где ему хочется. Никто не вправе отнимать жизнь. Никогда. Ни у кого.
Аркадий, спасибо тебе. Ты был антидотом, который помогал смотреть вокруг трезво. Ты был тем, кто бесил меня своими текстами. Ты был тем, кем я восхищался, когда думал о твоей биографии. Ты был человеком, который есть всегда и с которым ничего не может произойти. Я не знаю, какое завтра будет без тебя.
А еще я помню, как ты случайно ронял балкон на голову человека, который держал тебя на плечах, чтобы ты подкурил сигарету. а еще я помню твое уверенное похмелье. А еще я понял, что не к кому теперь апеллировать в духе «ты как Бабченко». Царствие тебе небесное, Аркаша.
P.S. А еще кажется, что завтра ты напишешь пост про то, как мы все ринулись тебя хоронить — а хрен вам, сучки. И твои привычные реквизиты для продолжения работы.
«Алхан-Юрт» Аркадия Бабченко — талантливая, честная и изумительно яркая книга. Так жаль, что он больше почти ничего не написал. Так жаль, что он ничего больше не напишет.
У меня на поминках не будет еще одного
Из таких, что могли бы мне правду сказать на поминках,
Мне отмерено кем-то теперь доживать без него,
Без башки его лысой в смешных возлеглазных морщинках.
Этот «кто-то» стоял в темноте у него за спиной,
Для него мой дружок был подобен ничтожной букашке,
Из таких, кого он отправлял уже на перегной, —
Типа Борьки и Пашки. Теперь вот дошло до Аркашки.
Шел за хлебом, а вышел в небесную синь.
Хлеб менты увезли, он — в крови, но для следствия — нужен.
Мы с тобой никогда не увидимся больше, прикинь.
До свиданья, дружище. Прости. До побачення, друже!
Сегодня в Киеве убили моего друга Аркадия Бабченко. Вместе с ним мы помогали людям, пострадавшим от наводнения в Крымске, вместе работали на ликвидации последствий наводнения на Дальнем Востоке, где чуть было не утонули, когда грузовой КамАЗ, на котором мы развозили гуманитарку, чуть не унесло потоком воды, и именно он написал первый текст на сайт фонда «Нужна помощь», когда еще никаких «Таких дел» не было.
Думаете, он не понимал, что его могут убить? Что это может произойти в любой момент? Что вся его деятельность ведет ровно к этому? Конечно же, он все понимал. Но он все равно говорил — и говорил то, что считал нужным, то, во что верил, то, что, по его мнению, должно было хоть насколько-то выступить противовесом в борьбе с силами зла, в борьбе с несправедливостью. И точно поэтому же он ездил и ездил на войну, где ему каждый раз доставалось.
Я не согласен с большинством из того, что он заявлял в последнее время, но это не отменяет того, что все, что он делал, он делал для того, чтобы отстоять свое право на справедливость. На свою правду. На свое мнение.
У нас на сайте в разделе «Авторы» Аркадий сам попросил написать про него: «Журналист, военный корреспондент, национал-предатель». Он бравировал, высказывая свою точку зрения, судил отчаянно и резко. Любой его пост в Facebook вызывал бурные споры, в чем его только ни обвиняли...
Год назад Аркадий писал в одном из текстов для «Таких дел»: «Друзья мои, скажите, вы собираетесь в тюрьму? Нет. Конечно, не собираетесь. Никто не собирается. Никто не собирается ни садиться в тюрьму, ни попадать под машину, ни заболевать раком, не дай бог. У нас у всех другие планы на жизнь. На будущее. На завтра».
Умирать никто не собирается. И быть убитым. Ни с кем не должно случаться то, что случилось сегодня в городе Киеве с журналистом Аркадием Бабченко. Аркадия убили за его слова. За его мнение. За его позицию. За то, что он был собой, что он был Бабченко.
И в это невозможно поверить. Потому что это кажется таким очевидным — что за слова убивать нельзя. Никого. Никогда. Нельзя убивать за слова. Убивать вообще нельзя, но за слова нельзя ни при каких обстоятельствах. Это переход на какой-то совершенно животный и средневековый уровень развития. А Аркадий как раз не хотел жить в Средневековье, наступающем со всех сторон, и яростно ему противостоял. Противостоял без стопоров, без компромиссов, без страха. За это его и убили.
Аркан был одним из самых добрых, милых и хороших людей, которых я знал. Аркан был моим другом. И всем нам будет очень не хватать его. И мы поймем это только со временем, потому что второго Бабченко нет. И не будет. Ему просто неоткуда взяться.
Удивительным образом много думал о Бабченко последние дни. Мне он представлялся самым необычным и агрессивным из уехавших журналистов (и да, здесь я не могу согласиться с другим автором нашего канала: Бабченко журналистом, безусловно, был, как минимум когда активно освещал военную тематику). Никак не мог понять, как можно настолько себя радикализировать. Более того, может быть, это именно мне сложно понять, но человек участвовал в двух чеченских войнах, причем на вторую пошел добровольцем. Бабченко был личностью очень сложной, жил насыщенной, острой жизнью и погиб трагично, но кажется, что другой судьбы он себе не мыслил.
Я давно читала Аркадия Бабченко, но познакомилась с ним лишь на прощании с Лерой Новодворской в Сахаровском центре. Я сама подошла к нему и сказала, что хочу пожать его мужественную руку. Я так считала тогда, я так считала всегда, хотя в последнее время он меня бесил своими мальчишескими, уже не журналистскими текстами в Facebook, он дразнил многих, и многие дергались, я в том числе. Про умерших, про погибших, про все. Мы срались, но никогда не переставали быть друзьями. Я его уважала, несмотря и невзирая. И за прошлые репортажи, и вообще — живой он был, чего уж там говорить.
Ужасно грустно. Прощай, Аркаша. Там уже много собралось таких — дерзких, непримиримых, неудобных. Жалко нас. Очень жалко семью, жену и дочь, которые только-только воссоединились с мужем и папой. Ужасно!
Мало кто знает, что у российского журналиста Аркадия Бабченко, застреленного сегодня в Киеве, было шесть приемных детей, из которых трое приходятся друг другу родными братьями и сестрами. Опекуном была и остается мать Аркадия — Юлия Александровна, с которой дети до сих пор живут в съемной трехкомнатной квартире.
Семья Бабченко несколько лет, еще до всяких законов подлецов, вытаскивала этих детей из детских домов, где те никому не были нужны.
Дети были очень сложные. Они воровали, не умели есть твердую пищу, стирать свое белье, серьезно отставали в развитии, боялись выходить на улицу, прятали вещи и ели фрукты и овощи с кожурой. У кого-то был панкреатит, кто-то боялся выходить на свет, а у одной девочки отсутствовал жевательный рефлекс. Люда до семи лет не разговаривала. Света не знала, что такое виноград.
Семья Бабченко много лет поднимала их на ноги своими скромными силами. Учила, развивала, занималась. Бабченко, его жена и мать смогли выстроить строгий распорядок, чтобы дети приучались друг другу помогать: кто когда убирает, готовит, идет за продуктами. В доме у каждого ребенка появились занятия и обучающие хобби (музыка, танцы, рисование, спорт). Рита занимается в балетной школе, Люда играет на фортепиано и рисует. Кристина и Рома легко справляются с техникой, помогая матери Бабченко редактировать документы на компьютере.
Эта большая семья сегодня потеряла своего отца.
Иногда жизнь такая странная. Иногда она прямо пугает. Вот читаю последний пост Бабченко о его втором рождении 29 мая 2014 года, когда ему не хватило места в вертолете генерала Кульчицкого. Вертолет был сбит, экипаж погиб. И 29 же мая через четыре года был убит сам Бабченко.
А я все помню. Прекрасно помню события войны. Помню Майдан. Помню, кто, когда и при каких обстоятельствах отвез меня к генералу Кульчицкому, и как я стала первым и на тот момент единственным журналистом, который взял у него интервью. Я помню и то, как рядом с ним сидели участники Майдана, понуждая его говорить то, что он говорил. Я знаю их имена. Помню, как Кульчицкий обещал убивать нас — россиян. И как я ему сказала, когда сопровождающие вышли и оставили нас на пару минут наедине: «Я понимаю, что вы вынуждены мне это говорить. Я знаю, что вы так не думаете. Давайте я скрою ваше имя, и вы будете в моей статье анонимом». Он ответил, что я его раскусила, что он действительно не испытывает к России и ко мне всего того, о чем говорит, но он несвободен — все это время он стоял против Майдана, и он будет благодарен мне, если я не буду называть его имени. И что сейчас его водитель отвезет меня в гостиницу, и вот его телефон, по которому я могу звонить в любое время, если мне будет нужна помощь. Через несколько недель он погиб в сбитом вертолете.
Я помню, что, приехав во Львов, сходила к нему на могилу. Я не писала об этом потому, что, во-первых, я не хотела провоцировать горячую дискуссию на тему «он же враг!» Я помню, какие цветы я туда отнесла, и я до сих пор думаю, что все сделала правильно. А во-вторых, я всегда знала: война никогда не закончится, если мы расчеловечим друг друга. Так вот. Я, конечно, не была ни фанатом, ни подписчиком Бабченко, и мне далеко не близко было то, что он писал. Но если я когда-нибудь пойму людей, радующихся его смерти, — погибшего в четвертую годовщину смерти Кульчицкого, в вертолет к которому он не попал, — если я хотя бы на секунду поставлю себя на их место и приму их аргументы о том, что да — можно убивать людей, то война внутри нас самих никогда не остановится.