В Барвихе на 83 году жизни умер режиссер, сценарист и актер, многолетний депутат Госдумы и лауреат десятков кинематографических и государственных премий Станислав Говорухин. Говорухин, в том или ином качестве, приложил руку к некоторым из самых популярных и прославленных отечественных фильмов. Тем не менее его наследие — в широком смысле слова — обречено остаться противоречивым.
Когда умирает фигура настолько необъятная, масштабная и отметившаяся делами в стольких сферах, как Станислав Говорухин, напрашивается банальность о том, что человек успел прожить сразу несколько жизней. В случае самого кинематографиста и политического деятеля, несмотря на популярность трюизма, в каком ключе положено высказываться о мертвых, и вовсе наверняка прозвучат слова о том, что даже на нашем веку было два Говорухиных — настолько трудно увязать одни проявления этой колоссальной личности, его таланта, воли и характера с другими.
Первый Говорухин был ближайшим товарищем и соратником такого непререкаемого авторитета, как Высоцкий. Даже в режиссерскую профессию он пришел с «Вертикалью» — фильмом, в определенной степени инкапсулирующим поэтику Высоцкого. Снял несколько картин, кристаллизовавших заложенные в советскую иконографию и мифологию да и действительность 60-х и 70-х романтический, приключенческий пыл и даже жертвенный гуманизм: «Ветер “Надежды”», «Белый взрыв», «День ангела». Был тонким и вдумчивым, последовательным в стремлении к воспитанию у зрителя общечеловеческих прежде всего ценностей, автором экранизаций Даниэля Дефо и Жюля Верна, Марка Твена и Агаты Кристи.
Не пугался монументальных, в сущности, актерских задач — как роль Крымова в «Ассе» и целый ряд второстепенных персонажей, ключевых для фильмов, в которых они появлялись, и реализовывал их на экране с бесспорным — кажется, врожденным — магнетизмом. Не только создал одно из самых насыщенных, увлекательных и устойчивых в своей популярности произведений советского телевидения — пятисерийный детектив «Место встречи изменить нельзя», но и озвучил в нем основополагающие, остающиеся актуальными основы национальной философии и морали. Будет, пожалуй, справедливым заметить, что именно его строгий, сдержанный и при этом доходчивый режиссерский стиль вообще во многом сформировал принципы, по которым в последние полвека снимается зрительское кино в России.
Но не может быть проигнорирован и условный второй Говорухин. Тот, который на протяжении двадцати пяти лет входил в состав Госдумы — со всеми из этого вытекающими, включая участие в дискредитации публичной политики как поля для дискуссий, подписание некоторых одиозных законов и беззастенчивые высказывания о лоббистском характере своего депутатства. Тот, чья всегда очевидная, риторически яростная тяга к защите справедливости все чаще выливалась в морализаторство, поучение и неприятие противоположных мнений, взглядов и образов жизни. Тот, что не стеснялся некоторого ревизионизма в отношении собственных позиций: одно, вполне простительное дело — частая смена ориентиров в политике, от Ельцина к Зюганову, а от того к Путину; совсем другое — резкие, оскорбительные высказывания даже не о конкретных людях, а о целых общностях, поколениях и даже нациях (в первую очередь — об украинцах и конкретно одесситах, при том что на Одесской киностудии Говорухин работал более 20 лет). Тот, классицистский стиль в режиссуре которого ближе к концу карьеры мутировал в ретроградство на уровне и содержания, и формы, в привычку не без высокомерия поучать и пристыжать аудиторию, и капризное, вплоть до мизантропии, возмущение тем фактом, что массового зрителя его кино неизбежно лишилось.
Впрочем, конечно, речь здесь вовсе не о двух разных Говорухинах и даже не о перевоплощении некогда замечательного кинематографиста в куда более сложную и спорную личность. Все это — и гений, и злодейство, и цельность характера, и непоследовательность высказываний и поступков, и системность мышления и ценностей, и противоречивость их манифестации, и гуманизм, и патриархальное высокомерие — вполне может уживаться в одном человеке, причем во все времена его жизни, лишь проявляясь по-разному. Да, Говорухин так яростно стоял на защите своих моральных принципов и — особенно в последние несколько десятилетий — так часто провозглашался носителем национальной совести, что, кажется, и сам поверил в свое право судить и осуждать не только персонажей, но и живых людей (неслучайно великая Кира Муратова взяла его в свой фильм «Среди серых камней» именно на роль судьи — и ее картину Говорухин в итоге возненавидел). В этом смысле будет, пожалуй, справедливо самого Говорухина, напротив, не судить, а его с годами только разгоравшуюся ярче страсть к дидактике, поучению, воспитыванию удовлетворить извлечением урока из его собственной биографии. Этим уроком может быть только то самое знание о многосложности и многослойности человеческой натуры, о ее уязвимости и склонности ретушировать свои слабости силой публичного образа, о живучей мощи создания вымыслов и соблазнительном риске превращения в вымысел собственной жизни.