Черные орды агрессивных мужчин, желающих разрушить европейскую культуру, установить шариат и резать головы, — так радикальные правые европейские партии представляют себе мусульманских беженцев, хлынувших в Европу с запылавшего Ближнего Востока. Их точка зрения постепенно выходит из тумана маргинальности: правые политики все чаще приходят к власти в европейских странах, а тема «защиты от исламского вторжения» становится все более актуальной для их граждан. Меж тем в истории было время, когда последователи пророка Мухаммада считались носителями той самой идеи, которой было суждено вытащить Старый Свет из застарелых духовных оков. «Лента.ру» вспоминает, как хвалы Аллаху возносили не только европейские интеллектуалы, но и преданные гитлеровцы.
В конце 30-х годов прошлого века в приемную МИД Третьего рейха пришло несколько писем. Автор негодовал — оказывается, в одну из исламских общин города пробрались враги: евреи и коммунисты. Ситуация выглядела тревожно — враги фюрера пробрались в Берлин — однако гестапо не дало делу ход: выяснилось, что верхушка обвиненной исламской организации почти целиком состояла из верных слуг Гитлера. Чуть ли не каждый ее управленец был членом гитлеровской партии (НСДАП), а некоторые даже занимали посты в СС. Пикантности ситуации добавляло то, что и автор письма был мусульманином. Дело замяли.
Интербеллум — время между двумя мировыми войнами — можно назвать периодом духовного опустошения. Эпоха модерна наступала: как никогда остро вставали вопросы о будущем Европы и общества в целом, о «новом человеке», который будет это будущее строить — и старые ответы больше никого не удовлетворяли.
В особенности это касается Германии: там христианство после поражения в войне и крушения империи стало быстро терять силу. Гарантом протестантизма для немцев был кайзер: с его уходом идентичность протестантов стала размываться. То же происходило и с немецкими католиками, которых Антанта разделила австрийско-германской границей. Оставшись без нравственных ориентиров, многие немцы пустились в духовные поиски, готовые открываться новому и обсуждать смелые идеи.
Чем закончилось это свободное плавание мысли, все мы знаем, но целое десятилетие до прихода нацистов Веймарская республика представляла собой уникальное место, где смешивались всевозможные течения мысли и творчества. Берлин был культурной столицей Европы. В него съезжались со всех концов света: одних только беженцев из России, умирающей в огне революции, через город прошло более 500 тысяч.
В плавильном котле Берлина тех лет нашлось место самым разным движениям: либеральным демократам, националистам и социалистам разной степени тоталитарности; христианским сектантам и протохиппи из движения Lebensreform; буддистам, индуистам и, конечно, мусульманам. В городе проживало около 15 тысяч магометан, и к 1922 году они создали уже 16 различных организаций. В некоторых из них экспериментировали с теософской и политической мыслью: панисламизм неплохо сочетался с марксистской философией и антиколониальной риторикой освобождения. Но настоящий фурор произвело пришедшее в 20-х годах исламское движение ахмадийцев. Благодаря ему в Германии появилась первая в истории страны мечеть, а представители немецкого среднего класса стали брать себе арабские имена и совершать намаз.
Следует прояснить, что за уникальная версия ислама заняла в умах просвещенной европейской публики примерно такое же место, какое впоследствии занял буддизм в головах американских нью-эйджеров.
Ахмадийское религиозное движение зародилось в конце XIX века на территории современного Пакистана. Его основатель Мирза Гулам Ахмад в 1882 году объявил себя Муджаддидом, божественным реформатором религии. Он утверждал, что Иисус, или, как его называют в исламской традиции, пророк Иса, не умер на кресте, а спасся и доживал свой век в индийском Кашмире.
Реформатор считал себя его последователем, а также Махди, последним пророком. Согласно его учению, исламу предназначено объединить в своих рядах все человечество, и ради этого стоит радикально изменить мировоззрение мусульман. Главным его отличием от других направлений была принципиально миролюбивая трактовка джихада: он призывал не идти войной на неверных, а искать диалога и взаимопонимания.
Уже при жизни исламские богословы объявили его богохульником и отступником, в том числе по той причине, что ахмади отделяли себя от остальных мусульман, проводя свадьбы, похороны и религиозные обряды исключительно внутри своей общины, а также не хотели вооруженной борьбы с колониальными властями.
Начиная с 1900 года ахмадийские миссионеры вели работу по всему миру, напрямую заимствуя методы христиан. Мирза Гулам Ахмад вступал в дебаты с представителями самых разных вероучений, пытаясь вести джихад «с помощью слова и пера». Его мечтой было обращать в ислам европейцев: ему как-то приснилось, как он проповедует с кафедры в Лондоне, а белые птицы слетаются к нему на руки.
Мирза Гулам Ахмад не дожил до расцвета берлинской общины: в 1908 году он умер, а движение раскололось на две ветви. Первая воспринимала его как пророка, воплощение одновременно Мухаммада и Иисуса, и, оставшись в его родном Кадиане, стала, в сущности, очередной исламской сектой. Другая часть его учеников следовала его идеям, но не канонизировала его как мессию. Именно у второй, Лахорской ветви получилось создать в Берлине уникальную платформу межрелигиозного контакта.
Деньги на европейскую миссию собирали с мусульманских общин Индии. Лахорская община печатала религиозные материалы на английском, немецком, албанском, венгерском, итальянском и французском языках, запустила регулярные издания в Британии и Германии и печатала переводные версии Корана.
Мухаммед Али, один из лидеров ахмадийских миссионеров, говорил: «Проповедуя в Европе, мы можем превратить врагов ислама, столетиями тративших все силы на уничтожение мусульман, в его служителей». Он считал, впрочем, что массовое обращение европейцев — весьма далекая цель: «…наша первичная задача — создать в Европе центры исламского учения, и тогда обращение последует естественным путем».
В регулярных отчетах, которые миссионеры отправляли на родину, не раскрывались как следует особенности их работы. В проповедях, которые так нравились европейцам, учение пророка Мухаммада преломлялось под разными, совсем не ортодоксальными углами — и консервативные меценаты вряд ли отнеслись бы с пониманием к такому вольному богословию на их деньги.
Как уже было сказано, в Европе того времени наблюдался кризис идей: традиционные системы ценностей трещали по швам, столкнувшись с технологическим прогрессом и ужасами Первой мировой. Набирающий популярность материализм многие считали «духовной смертью». Это было окном возможности для религий — и ахмадийцы не преминули им воспользоваться.
Вильмерсдорфская мечеть стала центром встречи берлинских магометан с теми, кто пока просто симпатизировал или интересовался исламом. Там проходили лекции, семинары, выставки и религиозные праздники.
Ахмадийские проповедники старались размыть грань между исламом, иудаизмом и христианством: по их словам, ислам был воплощением общечеловеческих идеалов. Один из них, Садр-уд-Дин, видел прямую связь ислама с ценностями Французской революции. По его мнению, всемирное обращение в мусульманскую веру принесло бы «идеальную демократию, свободу, полное равенство и настоящее братство». Он подчеркивал также, что объединение в одну вселенскую умму положило бы конец войнам между народами, которые до сих пор ведут европейцы.
В газету Moslemische Revue («Мусульманское обозрение»), которую издавала ахмадийская миссия, заметки об исламе писали личности с весьма разнообразным багажом. Яркий пример — Хьюго Маркус, философ-кантианец, еврей по происхождению. В конце жизни он обратился в магометанство, приняв имя Хамид, и стал президентом Общества мусульман Германии, дружественного ахмадийской общине. В его жесткой монотеистической философской теории ислам стал недостающим ранее звеном, конечной ступенью на пути к «новому человеку» после философии Канта, Ницше и Спинозы.
До ахмадийцев ислам уже пытались скрестить с западной мыслью, связывая освобождение мусульман от империализма с перспективой всемирной революции. Но такой синтез с коммунизмом не приобрел популярности у европейцев. В отличие от этого подхода, ахмадийя концентрировались на личном развитии. Барон Рольф фон Эренфельс, известный мусульманин австрийского происхождения, в 1931 году опубликовал в Moslemische Revue заметку о том, как ислам в этом аспекте близок к популярному в Германии движению Lebensreform («Реформа жизни»). В обоих случаях предлагалось менять сексуальные, социальные и бытовые аспекты жизни, становясь ближе к природе. Сходство этого общественного движения с исламом подчеркивало «своевременность и актуальность» заветов Пророка.
Потенциал для общественного прогресса видели в ахмадийском исламе самые разные личности того времени. Другой автор того же журнала, некто Фарук Х. Фишер — скорее всего, под этим псевдонимом скрывался Ганс Фишер, известный автор нацистских пьес — писал о совместимости ислама с идеологией национал-социализма. Восточная религия нравилась ему тем, что пропагандирует отказ от алкоголя, занятия спортом и гигиену, а не либерализм и интеллектуальные занятия; что нацелена на коллективный, групповой опыт, а не развивает у своих последователей ненужный индивидуализм. Как считал Фишер, нацистские власти ведут себя вполне по-мусульмански, что говорит о прогрессивном, современном характере и того, и другого.
Его статья была опубликована в 1934 году, через год после прихода нацистов к власти. До войны, которую ахмади не принимали в любых ее проявлениях, оставалось пять лет. Страна двигалась к тоталитаризму, и исламские миссионеры плыли по течению. Когда в 33 году Гитлер взял Германию под свой контроль, президент Ахмадийского общества выступил в поддержку НСДАП, подчеркнув, что национал-социалисты «очень по-исламски подходят к вопросам богатства и половым вопросам» и выразив надежду на то, что «в будущем вся Европа тоже пробудится».
Стоит сказать, что многим иммигрантам из исламских стран не нравилась деятельность последователей Мирзы Гулама Ахмеда. Хабибур Рахман, глава одной из мусульманских организаций в Германии, тогда-то и написал десятки писем в МИД Третьего рейха, обвиняя ахмадийцев в связях с коммунистами и евреями. Рахман хотел показать нацистам свою верность, но шейх Мухаммад Абдулла, последний президент миссии, действовал на опережение. Он отправил в то же министерство список всей верхушки организации: большинство ее управленцев были членами НСДАП, а некоторые даже служили в СС. К тому времени в Вильмерсдорфской мечети уже давно не привечали ни большевиков, ни евреев.
Среди новых европейских мусульман были нацисты и либералы, обыватели и аристократы, домохозяйки и ветераны войны. И выглядели их общины, пожалуй, совсем не так, как мы могли бы себе представить. Ахмадийские идеологи придерживались точки зрения, согласно которой ислам — «практичная, рациональная религия», для принятия которой не требуется трансформации: «Она заложена в каждом ребенке. Можно стать мусульманином, никому об этом не говоря, — достаточно признать, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммад — пророк его».
Такой свободный подход к смене веры дал несколько странные результаты. На фотографиях со встреч новообращенных — обыкновенные европейские горожане: дамы в платьях, с непокрытыми головами, мужчины с самыми разными фасонами бород и усов. По свидетельствам очевидцев, службы, каждую пятницу проходившие в мечети, напоминали скорее протестантские: посетители, слушая проповедь, просто сидели на скамьях. Эти новые мусульмане не собирались одеваться в иную одежду и изучать арабский язык. Более того, оказалось, что многие из них даже не покидают своих предыдущих религиозных общин, попеременно посещая службы разных религий.
Все это, естественно, совсем не нравилось ортодоксальным магометанам. Они проникали в организацию изнутри и писали о своих наблюдениях в Индию — спонсорам миссионерского движения. В письмах шейха Абдуллу обвиняли в самых разных грехах: он якобы продавал свинину, играл с женой в теннис вместо намаза, имел неподобающие контакты с немками. Что-то из этого, возможно, было правдой, но механизмы финансирования были слишком неповоротливы, чтобы отреагировать в короткий срок. Все кончилось иначе.
В 1939 году началась война, и, несмотря на то, как усердно ахмадийская миссия следовала мейнстриму германской политики, деятельность пришлось свернуть. После взятия Берлина в библиотеке при мечети нашлась богатая коллекция книг. Там были и марксистские революционные листки, и Тора — не нашлось только ни одной книги о нацистской идеологии. Судя по всему, кто-то стыдливо вычистил все подобные источники, пытаясь несколько приукрасить прошлое организации.
Сейчас Вильмерсдорфская мечеть работает в основном как информационный центр. В самую старую мечеть Германии водят школьные экскурсии, проводят, как и в прошлом веке, межрелигиозные встречи. Маленькая группа верующих каждую пятницу посещает службу.
На данный момент глобальное Ахмадийское движение насчитывает от 10 до 20 миллионов человек. Это примерно один процент мусульман мира — точные цифры назвать сложно, так как во многих исламских странах последователям учения ахмади запрещают называться мусульманами и подвергают гонениям: им, к примеру, запрещено отправляться на хадж в Мекку.
В Пакистане ахмадийцам приходится хуже всего: при получении паспорта все пакистанцы должны письменно отречься от Мирзы Гулама Ахмада. Власти даже стерли слово «мусульманин» с могилы нобелевского лауреата Абду Салама из-за его принадлежности к ахмади.
Пожалуй, можно сказать, что первая с XVII века попытка реформировать и обновить ислам провалилась. Неизвестно, когда стоит ожидать от исламского мира проповедей, направленных исключительно на мир, любовь и единение — сегодня тот ислам, что исповедует большинство его носителей, не особенно совместим с реалиями стран «первого мира». Но опыт ахмадийской миссии показывает: диалог культур когда-то был возможен и, стоит надеяться, когда-нибудь повторится.