На вечер 15 августа в Москве запланирован «Марш матерей». Организаторы и участники не санкционированной мэрией акции намерены пройти от Новопушкинского сквера к зданию Верховного суда, держа в руках любимые игрушки своих детей. У них нет политических лозунгов: они требуют выпустить из пятимесячного заключения в СИЗО 18-летнюю Анну Павликову и 19-летнюю Марию Дубовик.
В середине марта девушек обвинили в причастности к экстремистскому движению «Новое величие», просуществовавшему всего два месяца. Оно состояло из десяти человек, среди которых были две девушки-подростка и пять безработных мужчин, за время своего знакомства успевших четыре раза сходить в «Макдоналдс», чтобы обсудить политические проблемы в стране, три раза — на митинги и несколько раз встретиться в снятой новым знакомым квартире. Все обвинение строится на показаниях трех сотрудников силовых структур, работавших под прикрытием. Согласно материалам дела именно один из них — некий Руслан Д., чей профайл оказался засекречен, — предложил создать организацию для «свержения власти», сочинил громкое название и устав и снял офис на свои деньги. Именно он уговаривал 17-летнюю на тот момент москвичку Анну Павликову остаться в компании, когда она собиралась уйти. До ее ареста оставался месяц.
«Лента.ру» записала монолог сестры встретившей совершеннолетие в СИЗО Анны Павликовой и поговорила с ее защитником о том, как проходит процесс, почему девушку-подростка держат в заключении и может ли «Марш матерей» повлиять на благополучный исход ее дела.
Анастасия Павликова, сестра Анны
Мы сейчас живем только передачками. Они по средам. Возим Ане творог, сухофрукты, молоко, кефир. Ей сказали больше есть белка и фруктов, полезно для здоровья. Собираем вместе, у каждого свое дело: я разворачиваю конфеты, потому что в фантиках в СИЗО пронести нельзя, папа огурцы взвешивает, мама все записывает.
В пятницу встречаемся с адвокатом, а по понедельникам мама — к врачу: у нее рассеянный склероз, она инвалид второй группы. До задержания Ани у нее намечалось улучшение здоровья, она избавилась от палочки, начала ходить сама. А сейчас еле с палкой ходит: у нас уже было такое, что она упала на улице, и мы ее искали, поэтому в паспорте она держит бумажку с номером телефона — мало ли где упадет.
Первые дни после суда мы были все практически в лежку: такие дни не запоминаются, они проходят тяжело. Через силу убеждаешь себя встать, что-то поесть, что-то делать дальше. Только отец как-то заставлял себя ходить на работу. Мы уже все слезы выплакали — плакать нечем. Особенно тяжело маме. Но мы стараемся друг друга поддерживать. Мой маленький ребенок сейчас помогает хотя бы немного забыться. Каждый вечер проходим мимо комнаты Ани, это очень тяжело.
У нас на «воспитании» ее попугаи — 14 волнистых, канарейка, собака, террариум с жуками, аквариум с рыбками. К нам люди приходят, говорят: вы как в джунглях! А мы уже привыкли, сроднились с ними. Раньше все делала Аня — это же дело ее жизни: она их кормила, разговаривала с ними, спать укладывала. Она просто руку протягивала, а попугаи на нее садились, кажется, у них даже был общий язык — ее понимали. Она говорила: «Лимончик, поцелуй меня» — и попугай подлетал к ней, играл с ней. Аня постоянно спрашивает о них. На последнем суде не выдержала: «Мама, как попугаи?» Хоть им и не разрешали разговаривать. Она же к ним относится как к своим детям.
В Аниной комнате мы ничего не меняли. Во время задержания силовики разнесли всю комнату и сломали на три части ее диван, забаррикадировали вход в кухню, я с грудным ребенком даже не могла пройти. Это было рано, в пять утра. В дверь начали стучать, глазок закрыли, чтобы не видно было, соврали, что соседи, а потом стали так бить по двери, что штукатурка осыпалась, кричать матом. Я в полицию позвонила: «Приезжайте, к нам кто-то рвется». Оказалось, это и была полиция. Папа открыл дверь, ему дали в лоб, оттащили в ванную. Я в испуге побежала к ребенку, спрятала под кровать, затолкала ногами. Папу, мужа и Аню в это время повели на кухню. В Аниной комнате нашли значки Навального и значки Гарри Поттера — приняли их за свастику. Довели ее до слез словами: «Мы тебя посадим на 20 лет. Ты выйдешь дряхлой женщиной, никому будешь не нужна, и родителям не нужна». Анины первые письма после задержания были: «Я думала, вы от меня отказались и больше не хотите меня знать».
Где-то нашли устав организации. Мы уверены, что его подбросили: во-первых, его не было, во-вторых, у нас сохранились Анины переписки, где она писала: «Я такое не храню, оно мне не нужно».
Мы не стали выбрасывать диван: это же Анин, она на нем спала. Мы его починили и оставили в комнате. Единственное, чего очень жалко, рисунок: Аня рисовала собаку, а во время обыска один из силовиков на него наступил и оставил отпечаток ноги, мама не смирилась и выбросила. Они все разбросали, ходили по вещам — жутко было.
Ее долго держали в автозаке 16 марта, было минус 10. Она застудила придатки. Врач сказал, что у нее теперь детей не будет: «Зачем тебе дети, ты же в тюрьме». Аня пишет, что все в порядке, но это не так: она сильно поправилась — больше чем на 25 килограммов, усугубился порок сердца, ночью она просыпается от приступов. Еще у нее тремор рук, ее сильно трясет. На последнем суде был нервный тик: лицо дергалось непроизвольно. У нашей мамы рассеянный склероз начинался подобным образом. Мы боимся: Аню там никто лечить не будет. На суде у нее была температура 39, она сильно кашляла, задыхалась. А обратно ее везли в автозаке с туберкулезником.
Сейчас у нее три сокамерницы, вроде нормальные: главное, что не курят, и она хотя бы от дыма не задыхается, — в предыдущем СИЗО их было в камере 47 человек, дымка сигаретная, она еле выживала. Тут ее вроде любят: последний раз, когда мама была, Аня рассказывала про девушку Свету, мамину ровесницу, у которой пятеро детей: она Аню так подбодрила, что, по ее словам, ей даже жить захотелось. И косички ей плела. Хотя Аня говорит, ей все равно — плетут косички, не плетут, лишь бы волосы не отрезали: в предыдущем СИЗО сокамерницы ножницами ей отрезали косы, не знаю зачем. Может, из-за каких-то санитарных норм. Перевели оттуда 11 мая, сейчас хотят перевести обратно.
Последнее, что Аня просила, — книгу Улицкой. Она много читает. Заказываем книги через интернет-магазины и приносим их. Аня чаще всего спрашивает про здоровье мамы — это ее очень волнует, про своих питомцев, про птиц, про нашу собаку. Она уже старенькая, Аня боится, что собака не доживет до ее освобождения. Про Оливию спрашивает, потому что когда ее забрали, Оливии было всего пять месяцев: она пропустила, как Оливия встала, начала ходить… Мы ей через адвоката передаем фотографии малышки.
Она искренне не понимает, что она сделала и за что ее судят. Постоянно говорит, что не хотела ничего плохого, хотела просто быть наблюдателем на выборах, и повторяет: «Что я нарушила?» Сейчас много пишут о том, что Руслан Д. к ним внедрился, но, по словам Ани, это было не так. До Руслана и организации не было, они просто собирались где-то в «Макдоналдсах», как друзья, компания по интересам. Аня много училась, окончила школу экстерном, готовилась поступить в МГУ. Очень много читала, рисовала, больше была «сама в себе», друзей у нее не было.
Аня любила проводить время дома. Ей говоришь: пойдем в кино, пойдем куда-то — нет, не хочу. Она предпочитала с птицами заниматься, с собакой играть, с ребенком. Мечтала стать генетиком, вывести новый вид попугаев и работать с животными. Устроилась работать в государственную ветеринарную клинику: сначала просто полы помыть, чем-то помочь, но со временем начальство увидело, что она очень старательная, любит животных, ее повысили до ветеринара-санитара — она помогала на операциях, ставила животным капельницы. Ее даже звали работать ветеринаром, когда она поступит в университет. Деньги откладывала на операцию маме. Аня вообще очень отзывчивая, всегда думает о других, а не о себе. Помню, как-то раз она получила двойку за контрольную по биологии, я спросила — почему, она сказала: этому помогла, тому помогла, а себе — времени не хватило.
Может, потому она и зацепилась за этих ребят: это были первые люди, которые начали нормально с ней общаться. Я помню, как к нам пришла 1 января в гости Маша Дубовик. Мы сидели всей семьей пили чай, девочки обсуждали Машину учебу в ветеринарном училище. Маша рассказывала, что ей там нравится, и Аня даже задумалась о том, чтобы поступить туда и показывала ей своих птиц. Маша мне показалась хорошей девочкой. Такой же наивной, как Аня.
Руслан Д. сначала просто пришел в «Макдоналдс», они пообщались, стали друзьями. И тогда он начал их подначивать. После того как он к ним внедрился, он предложил организацию и название, придумал структуры. До него не было никакого «Нового величия». Всех там назначил, Аню объявил организатором. Но как она могла быть организатором, если ее даже не было на этом собрании? Он назначил его на 6 января, а в этот день мы праздновали мой день рождения, и Аня была с нами. У нас есть эта переписка, где они решают, кто кем будет, и Ани там нет с первых самых собраний.
В конце концов Аня стала понимать, что что-то тут не так. Она даже ушла, но Руслан попросил вернуться, давил на ее чувство ответственности, говорил, что ей не нужно вносить денег — знал, что она копит на лечение матери. Они все собирались расходиться, но не успели: он их сдал.
Некоторые боятся подписать петицию — говорят: нас посадят. Но поддержка для нас очень важна. Сегодня девочка написала в мессенджер: «Здравствуйте, сегодня я передала сухофрукты Ане через передачку, у вас там осталось 12 килограммов, вы уж извините, что так, я просто хотела с рынка передать хорошие сухофрукты». И письмо ей отправила лично, прямо там. Письмо, рисунки, фотографии. Это ее очень подбадривает. Один мальчик приехал к нам домой и передал вольер для птиц. Сказал: «Вот Аня выйдет — будет ей подарок».
Я в марше принять участия не смогу, потому что у меня грудной ребенок, но мама пойдет. Не вижу ничего плохого в том, что люди хотят выйти и поддержать Аню, Машу и других: детей держат в тюрьме ни за что, дело полностью сфабриковано, и если сейчас не отпустят мою сестру и других участников, будут и дальше сажать детей. По сути это даже не митинг, а марш, без требований, без лозунгов, просто прогулка мам с детскими игрушками — что в этом плохого? Мы надеемся, что чудо все-таки случится, и Аню отпустят домой. Я до сих пор жду: сейчас она позвонит, сейчас с работы придет... Но этого не происходит.
Николай Фомин, адвокат Анны Павликовой
«Лента.ру»: Как вы относитесь к идее «Марша матерей» в поддержку вашей подзащитной? Есть мнение, что несанкционированное шествие — это незаконный прием, который может каким-то образом навредить судебному процессу.
Фомин: Я не могу сказать, что это незаконно. Мы можем обратиться к Конституции и начать теоретические споры, разделять аргументы сторонников или противников мирных собраний, но существуют такие ситуации, на которые просто необходимо обратить внимание! И, хоть убейте меня, я не вижу, каким образом мирные женщины с плюшевыми игрушками в руках могут повредить обществу, имуществу или отдельным гражданам — кроме как, возможно, затруднить кому-то проход.
Как вы считаете, что случилось в обществе, почему вдруг появился резонанс? Ведь прошло довольно много времени с середины марта. В июне матери Анны Павликовой и Марии Дубовик записали обращение к президенту. Это могло на что-то повлиять?
Правозащитные организации сделали все, чтобы достучаться до руководителей следственных органов, судов, прокуратуры, которые могут решать вопросы. Это оказалось неэффективно. Но в итоге сработал эффект снежного кома, и, я думаю, роль сыграло обращение главы СПЧ Михаила Федотова и ответ пресс-секретаря президента Дмитрия Пескова. Судьбу обращения матерей Анны Павликовой и Марии Дубовик к президенту я не знаю. Может быть, оно было исполнителями на определенном уровне остановлено и рассмотрено. Не знаю тонкости работы аппарата. Безусловно, президент — всесильная личность, его слово многое значит. Но, как сказал Песков, президент не может на данном этапе вмешиваться в процесс.
На сайте Change.org петиция с требованием отпустить Анну и Марию собрала свыше 130 тысяч подписей. Вы собираетесь приобщить ее итоги к материалам дела как мнение общественности? Например, так было в деле Галины Каторовой, которая защищалась от мужа: адвокат Елена Соловьева использовала массовую поддержку подзащитной как аргумент в ее пользу.
Вы интересный вопрос задали. Честно говоря, у меня была твердая уверенность, что в этом нет необходимости: на каждом судебном заседании мы давали личные поручительства и Людмилы Алексеевой, и Льва Пономарева, и Николая Сванидзе, и Ильи Яшина — показывали внимание общества к этому процессу. Более того, мы говорили о том, что к делу подключилась и уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова — это уже иной статус. На последних двух заседаниях присутствовал ее представитель.
Почему Анну держат в СИЗО, несмотря на то, что на последнем заседании вы предоставили справки о том, что ее состояние сильно ухудшилось?
У нас существует перечень заболеваний, препятствующих пребыванию подозреваемых и обвиняемых в СИЗО, установленный правительством России. Если грубо обобщить — это смертельные заболевания, с которыми единственный путь сами понимаете куда. Такого заболевания, к счастью, пока у Ани нет. Эта формальность цинична, но это стандартная формулировка суда. Некоторые профессии накладывают на их представителей определенный цинизм. Представленные медицинские документы редко играют положительную роль, к сожалению.
Но ведь, насколько я понимаю, главный аргумент стороны обвинения за то, чтобы держать Анну в СИЗО, — что якобы она может оказать давление на ключевых свидетелей, двое из которых — сотрудники правоохранительных органов, а личность третьего засекречена.
Да, вы дошли до самой сути: при избрании и продлении меры пресечения должны быть основания, которые предусмотрены 97 статьей УПК, по этому поводу есть разъяснение № 41 Пленума Верховного суда: там четко говорится о том, что эти обстоятельства должны быть подтверждены фактическими данными. Если у обвинения есть основания полагать, что человек может скрыться, — должны быть совершены конкретные действия или раскрыт умысел. Если может оказать влияние на свидетелей — должны быть данные о том, что человек, члены его семьи или другие представители делали реальные попытки подкупить, запугать или еще каким-то образом действовать. Но на практике мы встречаемся с другим: следствие пишет о том, что есть основания, и суд соглашается, не требуя подтверждений. Это абсурдно, незаконно и совершенно угнетает.
Создается впечатление, что у судьи уже было готовое решение.
Вот об этом мы не можем говорить. Давайте говорить о фактах и о нашем отношении к фактам.
Решения суда меняются от заседания к заседанию или дублируют ходатайства следователя и заключения прокурора?
Нет, фактически не меняются. Мы даже указывали на ошибку, которая кочует в документах: в первом ходатайстве об избрании меры пресечения было сказано, что наказание по этой [282.1] статье «безальтернативно предусматривает ответственность в виде лишения свободы». Это в корне не соответствует действительности! Там есть и штрафы, и принудительные работы. Мы обращали на это внимание, но тем не менее эта ошибка повторяется.
10 августа ваши коллеги, защитники Марии Дубовик, направили заявление генеральному прокурору Юрию Чайке, председателю Следственного комитета Александру Бастрыкину и другим чиновникам с просьбой закрыть дело против 19-летней Дубовик и отпустить ее из-под стражи. В заявлении говорится, что попытка вовлечения Марии Дубовик, Анны Павликовой и других подростков в деятельность группы и усилия по приданию ей устойчивой формы являются «всецело результатом провокационных действий представителей правоохранительных органов». Согласны ли вы с этой позицией и намерены ли написать аналогичное заявление?
Да, я считаю это дело результатом провокации. Мы будем встречаться с коллегами по этому вопросу. Все прекрасно понимают нашу позицию: мы за то, чтобы это дело было прекращено. Но решение об этом может принять только следователь, в производстве которого оно находится. Я думаю, что мы пойдем несколько иным путем.
Вам дает надежду тот факт, что материалы об аресте вашей подзащитной потребовал Верховный суд?
Безусловно. Наша программа минимум — девочек вернуть домой, чтобы они вышли из СИЗО под домашний арест. Программа максимум — чтобы дело закрыли за отсутствием состава преступления.
Если разбирать по частям все обвинение: в чем состав преступления? Четыре встречи в «Макдоналдсе», затем в квартире, обсуждение проблем в стране, посещение трех несанкционированных митингов — «забастовки избирателей» Навального 28 января, марша памяти Бориса Немцова и шествия «Москвичи за троллейбус» 3 февраля. В чем конкретно их вина?
Ну, посудите сами. Даже несанкционированный митинг — это не экстремизм. За это существует наказание в административном законодательстве. Если бы они собрали митинг за искоренение какого-либо народа — это одно дело. А они вышли, извините меня, в защиту троллейбуса в районе Садового кольца! Пусть это был несанкционированный митинг, но при чем тут экстремизм?
То есть они не успели даже свой митинг собрать. Единственный довод против них — это устав, написанный удивительно грамотным языком, как под копирку, с официального комментария к статье 282.1 УК: с прописанной структурой, целями и задачами, чтобы даже вопросов не возникло к тому, экстремистский он или нет...
Если говорить упрощенно — да, это тот скелет, на который навешивается все остальное. Устав, политическая программа, структура, какое-то непонятное распределение обязанностей.
Десять человек, из которых двое — девочки-подростки и пятеро —безработные мужчины. Один из них в своих показаниях говорит, что не относился ко встречам серьезно: как десять человек могут свергнуть власть...
Ну, кого нашли — того нашли. Думаю, следствие будет длиться до Нового года: на мой взгляд, там много вопросов.
В сети появился скриншот переписки Ани с Русланом Д., в которой она сообщает, что ушла, а он уговаривает ее вернуться, говорит, что она очень нужна. Этот факт может как-то положительно повлиять на процесс?
Это очень важная вещь, которая у нас на контроле. Но надо сразу пояснить: сама по себе переписка ничего не даст, чтобы сделать выводы в отношении экстремизма. Если следствие и оперативное сопровождение сделало выводы о том, что она была активным членом сообщества, эта переписка вряд ли повлияет на эту оценку.
Группы «Нового величия» до сих пор доступны и открыты во «ВКонтакте» и в Telegram. Если они действительно транслировали какие-то опасные для общества идеи, почему их не закрыли?
Первое: я пока не вижу в их переписках, чатах, группах, листовках и даже программах, которые им приписывают, какой-то экстремистской составляющей. И второе (это скорее просьба ко всем нашим молодым людям): будьте аккуратными в открытой переписке, особенно в чатах. Иногда это бывает очень опасно. То, что случилось, с нашими ребятами, еще раз это подтверждает.